Верность месту - Клэр Бойлз

я должна позволить ему сникнуть.

— Почему так мало птиц? Что-то не так с леком?

Папа поглядел на пузырек с таблетками, пересчитал пурпурные морфиновые жемчужины и попытался снять крышку большим пальцем единственной рабочей руки. Он не слушал или пытался сделать вид, что не слушает.

— Пап, — позвала я.

Он снова пожал плечом и раздраженно поднял левую руку:

— Не знаю.

Разговоры тяжелы для папы, но и для меня это нелегкая работа, требующая так много беспрестанных усилий: чтобы устанавливать связь, дожидаться реакции, любить и чувствовать, что он тоже любит. Мне хотелось закричать, схватить его за плечи, вытрясти из него информацию или по крайней мере вытрясти из него интерес ко мне, к шалфейному тетереву, к чему угодно.

Увы, я не могу этого сделать. Он мой папа, и я его люблю, да что толку от этого?

— Ладно, — говорю я. — Все равно разговор выходит скучный.

Папа сердито посмотрел на меня, промурлыкал несколько тактов темы из «Звездных войн» и, катясь к туалету, переехал мне ногу своей электрической коляской.

* * *

Я решила съездить к Хенсону и попросить разрешения провести весенний подсчет, чтобы самой побывать на леке и посмотреть, как там дела. Хенсон сидел в одиночестве на устроенных на террасе качелях и потягивал «Бад» из банки в зеленом пенопластовом стакане, сохраняющем пиво холодным. К ступенькам крыльца прислонился крохотный розовый детский велосипед, маленькие боковые колесики которого были такими кривыми, что не касались земли, но ребенка нигде видно не было. Хенсон высокий, широкоплечий мужчина, но то, как он стоял спиной к невероятно красивой ленте заката, позади темной громадой высился дом, а перед ним расстилалась пустая терраса, — от этого он показался мне невероятно маленьким. Он сделал еще глоток пива, и я увидела бледную полоску кожи, нежную и мягкую, как раз там, где должно быть обручальное кольцо. На какой-то мимолетный миг мне стало жаль Хенсона больше, чем себя.

При моем приближении Хенсон встал. Он улыбнулся, но сдержанно.

— Нора, — произнес он, кивнув в знак приветствия.

— Простите, что явилась без предупреждения, — извинилась я. — Я не знаю номера вашего телефона.

— Ладно, — буркнул он, указывая на пластмассовое адирондакское кресло[5]. — Бросайте кости.

Он потянулся к маленькому холодильнику, вынул банку пива и предложил мне. Я взяла ее, хотя не очень люблю пиво. Просто я услышала голос папы, дающего мне совет: «Когда ты пытаешься кого-то умаслить, Нора, бери то, что тебе предлагают».

Он спросил о папе. Я пожала плечами.

— Не знаю, — ответила я.

В течение одной неловкой минуты мы сидели молча и пили пиво.

— У меня такое чувство, будто вы явились попросить меня о чем-то, что я вряд ли дам. — Он посмотрел мне прямо в глаза. Его глаза напоминали яйца малиновки, голубые с коричневыми крапинками. Они смягчали грубость его тела. — Я видел в поле шалфейного тетерева. Думаю, вы хотите получить сервитут[6].

Мое сердце слегка екнуло. Не все владельцы ранчо такие, как папа. Некоторые находят этих птиц несносными. Некоторые отказываются платить за выпас скота из ложного представления о своем историческом наследии жителей Фронтира[7], о том, что нация им должна. Некоторые организовались, называют себя «полынными бунтовщиками»[8]. Они угрожали агентам БУЗ, наставляя на них дуло пистолета. Они вторглись в Национальные заповедники дикой природы. Они избрали шерифов по всему Западу, считающих, что конституция дает им полное право игнорировать федеральные законы и законы штатов. Даже папа, не друживший с федералами, считал полынных бунтовщиков опасными экстремистами. Если Хенсон водил с ними знакомство, его ответ уже был мне известен.

Я сделала медленный, расслабляющий вдох, прежде чем ему ответить.

— Да, мне нужен сервитут, — начала я, — но я соглашусь и на обычный доступ к земле. Мне хотелось бы просто произвести подсчет.

Хенсон нахмурился и ответил не сразу. Я услышала крик орлана и полезла в сумку за биноклем. Я никогда никуда не хожу без сумки, бинокля и гроссбуха. Конечно же, я заметила белоголового орлана, сидящего на одном из хорошо мне знакомых тополей, старых и сучковатых, растущих вдоль берега реки.

— Белоголовый орлан, — пояснила я. — Хотите взглянуть?

Хенсон отрицательно покачал головой с каким-то озадаченным выражением, как будто потакая ребенку. То же самое было и с папой, который поддерживал возню с птицами как хобби, но не мог понять ее как чертовски серьезную научную карьеру.

— Они больше не редкость, — сказал он. — Я наблюдаю за этим орланом уже несколько дней.

— Конечно, — подхватила я. — Старая новость, эти белоголовые орлы.

— Ага, вы победили, — отозвался он.

— Кто?

— Ваши ребята, экологи, — пояснил он.

Я опустила бинокль и откинулась на спинку кресла:

— Мои родные владели этим ранчо шестьдесят лет. И мы не так уж сильно отличаемся от вас.

Хенсон фыркнул и отвернулся. Насчет орланов он был прав. Они выжили. Было время, когда я находила это обнадеживающим, своего рода доказательством того, что мы, люди, все еще можем нажать на экологический аварийный тормоз, что мы наконец смогли это сделать, прочувствовав потерю странствующего голубя, каролинского попугая, лабрадорской гаги, все тридцать страниц Википедии под рубрикой «Вымершие птицы Северной Америки», которые можно нагуглить, не являясь экспертом. Но теперь я другая. Я стала старше, возможно, мудрее, и теперь я лучше знаю, что к чему. Мы спасли белоголовых орланов только потому, что хотим видеть в них себя — в конце концов, они наш национальный символ, что делает их исключительными точно так же, как мы считаем исключительными самих нас, видя в себе своего рода объектив, через который можно рассматривать наш мир. Обыкновенным птицам, вроде ганнисонского тетерева, мы позволяем исчезнуть, пожав плечами. Что является еще одним доказательством, если только мне оно нужно, что в этом мы никогда не были вместе, и не вместе сейчас.

— Земля перешла мне без сервитута. — Закат угасал, и Хенсон включил свет на крыльце. — А это значит, ваш отец был не настолько глуп, чтобы замешивать сюда правительство и отказываться от хороших пастбищ ради каких-то нелепых птиц.

— Папа оставил эту землю в покое, потому что