Верность месту - Клэр Бойлз

это было правильно, — возразила я. — Он любит этих птиц.

Хенсон фыркнул:

— Он предпочитал не иметь дела с правительством, и если это не так, я готов съесть свою шляпу. Ни сервитута, ни мандата. Все старые владельцы ранчо одинаковы. И ты это знаешь. Должна знать.

Вставая, чтобы уйти, я опрокинула пустую банку из-под пива.

— Мне жаль. На самом деле я не хочу отказывать тебе, Нора, — сказал Хенсон. Извинения казались искренними. — Я вложил в это место все, что у меня есть. Я не хочу рисковать, ограниченное пользование не по мне.

Слезы щипали мои глаза, когда я ехала обратно к Ганнисону, потому что Хенсон был прав, я хорошо знала папу. Он спасал птиц лишь для того, чтобы сделать мне одолжение. Как только я уехала, он махнул на них рукой.

Верность месту — прекрасная, романтичная идея, но она также опасна. Водохранилище Блу-Меса заполнилось в 1965 году, и следующей весной, в марте, несколько сотен ганнисонских тетеревов прилетели на лед, прямо на то место, где прежде находился их лек. Они скользили, падали и не могли спариваться. Через год птиц вернулось вдвое меньше. На следующий год их прилетело еще меньше, и так до тех пор, пока они не исчезли совсем. Они не полетели к другим лекам, не нашли твердой почвы на берегу. Вся популяция просто вымерла, тоскуя по своей земле.

Это одна из самых печальных историй, которые я когда-либо слышала, и, услышав ее впервые, попросила папу о том же, чего хотела от Хенсона, — получить охранный сервитут на ранчо, чтобы дать птицам какую-то постоянную, официальную государственную защиту.

— Мы убили почти всех этих птиц еще до того, как узнали об их существовании, — начала я. — Строим плотины. Мы должны что-то сделать.

— Мы и так что-то делаем, Нора, — ответил папа.

Он потер лоб, что всегда было у него жестом разочарования, затем дернул меня за косу и грустно улыбнулся.

— Им нужно, чтобы мы сделали больше, — возразила я. — Мы можем сделать для них больше.

— Правительство не может защитить их лучше, чем я, — парировал папа. — Выпас скота, без сомнения, повредил этим птицам, но то же самое сделали и те плотины, которые построило правительство. Наших птиц, Нора, мы держим для себя, держим в секрете. Вот так и охраняем их в этом мире.

Мой папа всегда был путеводной звездой моей жизни. Я настраиваю свой моральный компас по его мировоззрению, всегда обдумываю, как мой выбор повлияет на его мнение обо мне. Я вижу любовь папы к скотоводству, его любовь к окружающей среде и благодарна за чистую этику земли, которой я научилась, сидя у него на коленях. Папа читал мне Эда Эбби[9] и Альдо Леопольда[10], учил пользоваться ивой как аспирином и каждый день по пятнадцать часов не давал мне слезать с лошади. Но папа присыпал своим недоверием к правительству все, чему учил меня в детстве, как солью каждое блюдо, которое ел. Большую часть моей жизни мне это казалось похожим на критическое мышление, но теперь я понимаю, что это было просто своеобразное видение мира.

* * *

Я предпочитаю ночевать в палатке под открытым небом, когда полная луна освещает полуночный мир и делает его более теплым, более гостеприимным. Звездный свет кажется ярче в полнолуние, хотя я знаю, что со светом все обстоит совсем не так. Сияние луны приглушено, отдаленное пронзительное тявканье койота усиливается, каждый треск полыни представляет собой невидимую угрозу. Даже температура воздуха, которую можно измерить объективно, кажется более низкой, чем на самом деле. Я была менее чем в четверти мили от места стоянки, которой мы с папой пользовались каждый год, но сейчас я находилась на соседней земле, принадлежащей правительству. Это был тот же самый ручей, рядом с которым мы разбивали наш лагерь, те же виды ив росли вдоль его берега, но узоры ветвей выглядели корявыми, и музыка, которую они издавали на ветру, звучала как-то нестройно. Этот пейзаж должен был казаться знакомым, безопасным, но в полнолуние это было не совсем так.

Я поняла, что спала, лишь потому, что проснулась дезориентированной и сбитой с толку около четырех утра. Внутренняя поверхность моей палатки была покрыта слоем инея, который немного искрился, когда мой фонарь светил на него под определенным углом. Прошла минута, прежде чем я вспомнила: я больше не та девочка, что совершенно бесплатно пришла с отцом на их землю пересчитать спаривающихся ганнисоновских тетеревов, а взрослая ученая леди, пробирающаяся в одиночку на участок, который пришлось продать в оплату медицинских счетов.

Если папа умрет, я не вернусь на Фараллоны. Я стану единственной, кому небезразличен этот лек, и лишь ганнисоновские шалфейные тетерева будут знать меня по-настоящему. Я изучаю вымирающие виды, которые настолько любят свою землю, что без нее погибнут, и испытываю все те же эмоции двенадцатилетнего ребенка, но почему-то чувствую себя более одинокой. Я вижу, как уходит что-то прекрасное, тяжесть неизбежного конца давит на мои плечи, и я понимаю, что всех моих усилий спасти их никогда не будет достаточно. Но зато теперь я знаю, что останусь и попытаюсь, сейчас и навсегда.

Я как раз натягивала комбинезон, теплый, но сковывающий движения, когда услышала шум грузовика на спецдороге[11]. Я выключила фонарь и схватила старый полевой бинокль папы. Было еще темно. Я почти ничего не увидела, но узнала старый «Форд» Хенсона. Этот грузовик знавал лучшие времена. Он скулит, как будто ему нужна жидкость для гидроусилителя руля, и в моторе слышится тихое ритмичное постукивание. В кабине есть стойка для дробовика. Этот грузовик издает совершенно неправильный шум, шум, который может донестись до лека, помешав птицам исполнить свой брачный танец.

Я следовала под прикрытием ив вдоль берега ручья, неуклонно приближаясь к грузовику. Природа может казаться мирной и спокойной, но это впечатление обманчиво, и я была благодарна ей за то, что она издает такие громкие звуки. Шум ручья заглушал шум моего дыхания, моих шагов. Я собиралась сделать снимки, но не хотела рисковать обнаружить себя свечением телефона. Хенсон стоял, прислонившись к кузову грузовика, и смотрел на звезды. Когда он налил кофе в крышку термоса, я была достаточно близко, чтобы учуять его запах. В кузове стояли канистры с горючим, лопаты