Жизнь - Эльдар Бадырханов

Большинство обитателей здешних улиц жили в общих дворах и были армянами. Во дворах, как в кастрюлях, кипела южная жизнь, орали дети, случались драки, женщины вырывали соперницам волосы, мужчины пускали в ход ножи, страшные сапожные, которыми вспарывали животы, и финки, и заточки – пики. Можно было наблюдать развалившихся за нардами «откинувшихся», блатных в татуировках на корявых коричневых телах, бесстыдно вываленных душным летом, попадались и экзотичные в те годы наркоманы.

Модники закладывали сложенные клетчатые носовые платки за вороты пестрых рубах, носили длинный ноготь на правом мизинце, сверкали начищенными импортными туфлями. «Под импорт» им тачали и многочисленные настоящие сапожники, зарабатывающие ножами честные деньги, перекусывающие наспех хлебом и помидорами. Местные портные шили модные штаны фотографам, инженерам, музыкантам, стройными рядами возглавлявшим похоронные процессии; мастер по восточным барабанам нагара, русский парень, сушил на улице тонкие кругляши кожи, заготовки. У его мамы, маленькой бабы Нюры, был ужасно умный кот Васька. Когда хозяйки долго не было, он ходил встречать ее в магазин.

Когда-то Завокзальная была холмистой, пересеченной местностью, на склонах, на траве армяне устраивали маевки с домашним сыром и вином, царили деревенские нравы, недавние селяне умудрялись даже держать свиней. Потом город задрапировал все неровности булыжником и асфальтом. Крутые склоны спрятали под каскадами лестниц и террасами. Оставили лишь серые ленты скудной земли, которые засадили подстриженными кустами, тутовыми и оливковыми деревьями, запыленный тут собирали дети, оливки солили дворовые умелые хозяйки.

Дедушка и бабушка жили в «растворе», отдельной квартире с отдельным входом с улицы на углу дома, на углу 4-й и 5-й Завокзальной. Эту жилплощадь деду предоставили после войны. Приняли во внимание, что фронтовик и инвалид войны с беременной женой, родителями, тремя братьями, двумя сестрами, одна из которых новорожденная, ютятся в двух тесных комнатушках в полуподвальном помещении в общем дворе. Жильем помещение, которое ему выделили, назвать было нельзя. Как раз пресловутой крыши над головой и не было. Изрядно обгоревшая, она не спасала от дождя и снега.

– Сидишь, кушаешь, а в тарелку ящерица с потолка падает, – весело рассказывала бабушка Амалия о тех днях. Несмотря на то, что свекор вместе с ее дедом крышу подлатали как могли.

Комната, которую дали молодой паре, раньше служила конторой домоуправления, располагалась в угловой части большого одноэтажного дома. В контору вела парадная дверь, вход был с улицы. Обычно здешние обитатели заходили к себе через двор, жужжащий улей, беспорядочно напичканный сотами комнат и комнатушек, отделенный от улицы деревянными воротами с калиткой. В этом доме, как и в родном дворе Григория, как и по всей Завокзальной, люди побогаче и некоторые старожилы жили повыше, а остальные прозябали в полуподвалах и подвалах. Многие, в том числе и отец Гриши, вгрызались в землю и обустраивали дополнительные комнатушки без окон, в которых в самый знойный бакинский день было темно, сыро и прохладно.

Контора пережила пожар. Стены стояли крепко, но обуглились, пообгорели. С потолком и полом было похуже. Но плотники помогли, подремонтировали, сколотили грубую мебель, и молодые обустроились. Оборудовали отдельную кухню. Поставили кирпичную печку для приготовления еды и обогрева, топили опилками. Позже над ними вырос второй этаж, но потолки остались все равно высокими. Дед ходил по инстанциям и с годами присоединил еще комнату. Выбил право на отдельную ванную комнату с туалетом, выкроил из большой кухни, нанял мастеров, которые поставили унитаз, а затем и ванну (роскошь и невидаль). Для получения горячей воды использовалась взрывоопасная колонка «пятиминутка». Григорий доказал чиновникам, что ему, инвалиду на протезах, и его сыну, который стал инвалидом после перенесенного в младенчестве полиомиелита, трудно ходить в общий туалет во двор и мыться в общественной бане через дорогу.

Две ступеньки и у входа железная скамейка в квадратный метр шириной, намертво вкопанная в асфальт, служила местом сходок с соседями в летние вечера. Семечки лузгали, мороженое ели, чай пили, в нарды и шахматы играли, еще и стулья на улицу выносили. Железная дверь двойная, ее закрывали, только когда надолго покидали квартиру, сенцы и двойные застекленные двери. В летние дни до позднего часа не закрывали даже стеклянных дверей. Из сеней входящие попадали прямо на кухню.

С началом событий на тех армян, которые решили уехать, соседи смотрели, как на паникеров и блаженных придурков. Как можно покидать навсегда, вы слышите – навсегда, Баку, а тем более Завокзальную? Свой район надо защищать от понаехавших еразов.

Когда летом 1988 года в Баку начался очередной «виток конфронтации», в один из напряженных дней я оказался у бабушки на Завокзальной. Стояла жара. Гетто готовилось к обороне. Сидевшим у дверей теткам было приказано запереться дома.

– Там азербайджанцы толпой идут. Закройтесь дома и приготовьте что-нибудь, чем отбиваться. Топор, например, или что-то такое… На всякий случай. Но они не пройдут. Мы им покажем!

Улица была тихой, как всегда в летний будний день, только тревожно пустынной, все забрали детей. Нам с бабушкой было любопытно, мы постояли на лесенке, надеясь, что успеем закрыть двери вовремя. Особо смотреть было не на что. Мимо на небольшой скорости проехал неновый «Иж Комби». Лысый упитанный мужик размеренно прокричал в мегафон, высунувшись в окошко: «Армяне, соединяйтесь! Армяне, вооружайтесь»!

Мы с бабушкой решили дальше не испытывать судьбу и поспешили вооружиться, заперев двери. Стало тенисто.

– Чападжах пойдет?

Бабушка взвесила в руке внушительный тесак для разделки мяса. Я нашел в ванной палку, видно, запасной черенок для швабры, и дихлофос. Им бабушка травила редких черных тараканов, мух и муравьев. Им можно прыскать в рожу нападающим. Эффект от советской химии будет страшный. Глазки вытекут. В дополнение достал из кухонного шкафа угрожающий старый нож, которым обычно нарезали сырое мясо, лезвие съела частая заточка. Но вообще это было смешно. Нам с бабушкой стало смешно даже тогда. А папа, который заехал за мной, с озадаченной улыбкой покачал головой и, как обычно, закурил. Он увез меня домой на всякий случай. Нападения на Завокзальную, впрочем, не случилось.

Спустя год, летом 1989 года, никто и не вспоминал о защите родного района. Блаженными считались несчастные армяне, от беспомощности или вследствие помутнения рассудка не спешащие покидать этот Баку-Везувий.

– Дядя Гриша, надо уезжать. Дальше будет только хуже!

– Советская власть этого не допустит, – говорил «партейный» Григорий, но и сам засуетился, но как-то неохотно.

Бабушка тоже не разделяла панических настроений.

– Что нам сделают? Кому мы нужны? А я вообще, честно говоря, не хочу уезжать из Баку. Как уеду? Я здесь родилась, выросла, здесь мама похоронена. Я в Армению не хочу. Там одна нация – армяне. Все там варятся между собой, говорила она.

В отличие от деда Гриши, к армянскому книжному патриотизму она была равнодушна.

Однако все меньше и меньше знакомых лиц на улицах, а еще совсем недавно редко можно было встретить чужого на Завокзальной. Уж в лицо-то все знали друг друга, примелькались. Ясное дело, что были случайные прохожие, но чаще попадались соседи, родственники, дальние родственники, друзья, одноклассники, односельчане и их потомки. А тут вещи грузят, каждый день все больше и больше грузовиков, то у 15-го номера, то у 17-го, то у 11-го, бойко загружают разобранную мебель, телевизоры, посуду, всякий хозяйственный скарб, «интеллигенты» – книги в связках и картонных коробках. Заказывают железнодорожные контейнеры. Пожитки идут в южную Россию и Армению, куда в основном их хозяева и переселяются, сдавая дворы враждебным пришельцам.

Дед душным августовским вечером возвращался из гаража, оставив там машину. Было еще светло. Его гараж наверху у зоопарка; чтобы дойти до дома, ему нужно было спускаться вниз.

Идти Григорию от гаража до дома на протезах не меньше получаса. Остывает асфальт после жаркого дня, заляпанный черными пятнами осыпавшихся раздавленных ягод шелковицы. Дед в раздумьях, как дальше жить. Он хромает, бредет не спеша. Закончил день раньше, «халтура» не особо задалась, дед после выхода на пенсию «халтурил» на своем «Запорожце».

Машину Григорию выдало государство за почетную инвалидность. Вечерами у него была стабильная проверенная клиентура – таксисты из расположенного неподалеку таксопарка, которых после окончания смены развозил по домам дед-конкурент. Это могло затянуться до ночи, а дед в последнее время предпочитал все же засветло возвращаться. У картонной фабрики, когда уже пройдено больше половины пути, возникли три пацана, азербайджанцы, на вид лет шестнадцати-семнадцати. Стали задирать. Толкнули, но дед удержался на ногах, вернее все же на культях и протезах.