Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

А Тилия в очередной раз давала себе обещание, что больше не будет заводить друзей, которых рано или поздно отправят наружу: выбросят за ненадобностью, как сломанную вещь, которой не нашлось места в их «идеальном», замкнутом мирке.

Мысль о том, что она сама может оказаться здесь лишней, почему-то никогда не приходила ей в голову. Но чем старше становилась, тем сильнее крепла уверенность в том, что взрослые знали что-то такое, о чём не догадывались ни она сама, ни её младший брат Вран.

«Какой он сейчас?» — спрашивает себя Тилия, вспоминая так похожего на неё внешне задиристого мальчишку, делая очередной шаг вниз по лестнице. Она не видела его целый год. Ещё до того, как её возвысили до второго уровня, брат сильно вытянулся, обогнав её почти на голову. Но даже, несмотря на внешнее сходство и небольшую разницу в возрасте, чуть меньше года, она никогда не чувствовала в нём родственной души. Их словно разделяло что-то невидимое. Брат был вечно раздражён, а на любой вопрос или высказывание сестры огрызался, словно она была источником всех бед вокруг. Порой казалось, что он ненавидит её. Неудивительно. Вран всегда хотел быть старшим, говорил, что именно ему стоило бы стать адептом.

В такие моменты Тилия тоже начинала ненавидеть брата — за его несдержанность и обидные слова. Это она имела право не любить его! Это он, едва появившись на свет, забрал всё внимание родителей!

Но больше всего раздражало то, что ни отец, ни мать не принимали чью-либо сторону в их постоянных, непримиримых стычках. Мать отводила усталый взгляд, отец, как всегда, молча уходил в свой кабинет под завязку набитый книгами. Книги были старые, с пожелтевшими страницами в потрёпанных корешках и остались они от Первых Людей. Будучи ещё ребёнком Тилия сквозь приоткрытую дверь любила наблюдать, как отец погружался в объёмистые тома по медицине и истории, то и дело поправляя сползшие на переносицу очки, водя длинным пальцем по напечатанным строчкам. И всякий раз это рождало страх в душе домочадцев.

Любые книги в Башне были запрещены, если они «не касались профессии и не были выданы с разрешения Совета». Ещё один эдикт, седьмой. Но отцу было всё равно, без них он не видел смысла жизни, и у Тилии всякий раз перехватывало дыхание, когда она вспоминала, какое наказание грозило за непослушание. Но книги снова и снова появлялись в тесном кабинете, занимая своё место за потайной стенкой стола. А её не покидала мысль, что, если она без усилий нашла то место, куда их прячет отец, значит, найдут и милитарийцы, которые частенько проводили внеплановые проверки: чаще всего, когда дети были на занятиях, а взрослые на работе. Лишь повзрослев, Тилия узнала, где отец доставал то, что тысячелетиями накапливали и переносили на бумагу Первые Люди.

Она снова мыслями возвращается в замкнутое пространство, к убегающей, словно в бездну лестнице и сопровождающим её спутникам. В голову тут же закрадывается тревожная мысль, что всё это как-то связанно с книгами отца.

«Что если Совет узнал? Что, если милитарийцам улыбнулась удача и они нашли тайник? — ужасается Тилия, делая очередной нетвёрдый шаг, должно быть уже тысячный и чувствуя нарастающую дрожь в коленях. — Может родителям уже «помогли» собрать вещи, и они ждут меня внизу?»

Страх за родных тут же сковывает её тело, лишая воли. В голову лезут страшные картинки расправы. Если она не возьмёт себя в руки, то карателям придётся тащить её на себе. Нижние этажи третьего уровня остаются позади.

На территории, принадлежащей разнорабочим, ей бывать ещё не приходилось. Ненавистный ей эдикт под номером четыре гласил: «Каждый, отдельно взятый житель Нового Вавилона, обязан жить в строго отведённом ему социуме».

Кто-кто, а она никогда не понимала этих глупых правил и запретов. Их придумали, когда первые поселенцы только начинали возводить город на этой выжженной, мёртвой земле… когда ещё не было Пекла. Но когда Тилия смотрела сквозь помутневшее от времени стекло, на огромный тёмный муравейник у основания Башни, в это верилось с трудом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В детстве отец часто рассказывал, что поначалу все жители Башни свободно умещались внутри. Прошло время, население города-небоскрёба росло и достигло той черты, когда Совет решил, что пять тысяч сорок человек — это предел. Недостойных, слабых, ущербных, старых стали насильно переселять наружу, туда, где не было ничего кроме раскалённого песка и палящего зноя, и где практически невозможно было выжить. Но вопреки всему город изгнанных разрастался, опоясывая основание Башни, словно опухоль. И те, кто были выброшены наружу, выжили и со временем дали потомство. Хотя назвать их людьми можно было только с натяжкой. Мир теперь населяли те, кого по ошибке создали далёкие предки — Первые Люди, обрёкшие мир на вымирание, развязав очередную мировую войну. Выжили лишь те, кто спрятался под землёй. А годы спустя жалкие остатки человечества выбрались наружу и начали строить мир заново, с чистого листа.

На протяжении почти года, заучивая все эти эдикты и правила, Тилии хотелось лишь одного: отшвырнуть подальше все эти убогие брошюрки, с пляшущим, неразборчивым шрифтом на землистых, грубых страницах и сбежать на третий уровень — в осиротевшую без неё комнату. Забраться с ногами на нижний ярус кровати, которую совсем недавно приходилось делить с братом, и погрузиться в чтение настоящих книг: в твёрдых переплётах, с цветными картинками на пожелтевших от времени хрустящих страницах.

Их она уже давно без спроса брала в кабинете отца. Те книги хоть и были вне закона, пахли историей и знаниями, накопленными Первыми Людьми за более чем два тысячелетия. Они дали ей столько, сколько не дал ни один куратор с его дурацкими эдиктами идеального государства. Государства, где благосостояние общины ценилось превыше отца и матери, где, семья, как ячейка общества изжила себя. Где на первом месте стояли желания Совета и их приближённых, и только после свои собственные. Где поощрялось доносительство и наказание, где запрещалось всё, что нарушало установленный властями порядок.

Идеальное государство оказалось не таким уж идеальным, если сравнить с тем, что ей удалось узнать со страниц тех запрещённых книг. Цивилизация безвозвратно скатилась в пропасть…

Тилия тяжело вздыхает своим мыслям, делая очередной шаг в никуда. Она всё отчётливее ощущает, что силы её иссякают. Она давно потеряла счёт этажам. По мере того как десятки, оставшихся позади ступеней, постепенно сливаются в сотни, мышцы ног начинают гореть. Свет в лампах то и дело тревожно мерцает, словно грозясь оставить их в кромешной темноте бетонной трубы без единого окна. Серые стены однообразно пляшут перед глазами, пустые лестничные пролёты сменяют друг друга и лишь мелькающие номера, не дают окончательно впасть в уныние.

Словно отсчитывая секунды отведённого им времени, шумно работают лопастями громадные вентиляторы, ещё первыми инженерами встроенные в толстые стены Башни, раз за разом посылая в её недра живительный воздух, нагретый солнцем. Вечный двигатель, без которого город-небоскрёб лишиться самого главного. И Тилия, проходя мимо и чувствуя на себе мощные, горячие струи, посылаемые извне, с жадностью, словно в последний раз набирает полную грудь воздуха, в попытке надышаться. Но вскоре и эти рокочущие гиганты затихают где-то высоко над головой.

Чем ниже они спускаются, тем сильнее заметна разница между верхними этажами Башни и теми, что ближе к основанию. Здесь явно требуется заботливая рука. Бетонные ступени крошатся под ногами, то тут, то там проглядывают куски арматуры, ржавыми пальцами пытаясь ухватить тебя за ногу, а стоит только прикоснуться к шатким перилам, как те тут же издают противный металлический скрежет, вынуждая Тилию совсем отказаться от их поддержки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

От нехватки свежего воздуха и духоты начинает кружиться голова. Что-то она слышала от отца о резкой смене высоты и давлении. Но притормозив, чтобы перевести дух, Тилия тут же получает предупреждающий толчок в спину. И приходится вновь и вновь поднимать непослушные ноги, словно кукла, лишённая воли. Но злит не это! А то, что эти трое будто вообще не чувствуют усталости: их дыхание на удивление ровное, а натренированные тела, щедро сдобренные порцией милитарийской отравы, двигаются в том же темпе, что и в начале пути.