Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

Но сильнее всего её тогда поразила неприязнь, плескавшаяся в глазах тех, кого так жестоко наказывала судьба и власти. Куда не глянь, всюду ожесточённые и в то же время обречённые лица. И только несколько лет спустя, когда она тайком стала читать запрещённые книги отца, узнала, что таких людей ещё называли облучёнными. Те, кому пришлось пережить все ужасы радиации, и кто не успел вовремя принять меры по спасению и укрыться под землёй, где могли переждать первые, самые разрушительные месяцы ядерной войны. И оставшиеся на поверхности, постепенно, поколение за поколением, начали превращаться из обычных людей, в тех, кого теперь называли гоминидами.

За все последующие годы отец ещё сотни раз выходил в город, и каждый раз приносил книги. Облучённые меняли их на то, что им мог предложить только коренной житель Башни: немного чистой воды, кое-какую еду, поношенную или ставшую малой одежду, но главное лекарства и свои услуги. А вот любознательной Тилии после той прогулки больше не хотелось экспериментов. Её ещё долго мучили кошмары по ночам, когда она с криками просыпалась вся в слезах. Именно после той прогулки она, наконец, осознала, что страшные монстры — это не выдумки, не сказки, которые рассказывал ей на ночь отец, а те, кто притаился внизу и ждёт.

И сейчас, сквозь местами проржавевшую решётку, разглядывая Пекло, она словно снова оказалась в том далёком прошлом, осознавая, что ничего не изменилось за прошедшие годы: те же ряды обветшалых строений, ещё больше покосившихся от песчаных бурь и времени, те же обезображенные существа, каждый со своим недугом. И та же вонь! С одной лишь разницей — больше никто не держит её за руку.

Кватромобиль медленно продвигается вперёд и через решётку видны сотни протянутых рук, мало похожих на человеческие: грязные, тощие, с искривлёнными пальцами или вообще лишённые конечностей. Сквозь шум мощного двигателя она напряжённо вслушивается в нарастающий рёв уличной толпы. Измождённые лица стариков с разинутыми, перекошенными ртами просят о помощи. Матери с мольбой в глазах умоляют дать немного еды и воды их чадам.

У замершей в неудобной позе Тилии достаточно времени, чтобы рассмотреть каждого, кто встаёт на пути железного монстра или движется параллельно, в отчаянии цепляясь пальцами за горячий металл, и заглядывая в зарешёченные окна.

Вот женщина с младенцем на руках, наспех завёрнутым в лохмотья, подбегает почти вплотную, вытягивая в их направлении свободную руку. Подранная в нескольких местах накидка с её головы сбилась и взору предстают слишком большие, ничего не выражающие глаза и зияющая рана вместо рта, безобразно обнажившая оба ряда зубов.

Тилия поспешно отводит глаза от жуткого зрелища, но уже слишком поздно — видение отпечатывается в её сознании навечно. Тут же взгляд натыкается на абсолютно лысого старика без обеих конечностей. Его тощее тело, зажато плотным потоком толпы, двигающейся вслед за кватромобилем. Позади — облучённая старая женщина с уродливыми наростами на толстых ногах и руках, тычет изуродованным полипами пальцем в сторону Тилии, словно это она виновница всех бед.

И таких здесь тысячи!

Поражённая этим зрелищем Тилия, торопливо отводит взгляд и, откинувшись на неудобную спинку сиденья, прикрывает глаза. Лишь бы не видеть, лишь бы не быть частью этого хаоса.

Под палящими лучами полуденного солнца, воздух в салоне делается горячим и более плотным. Пот градом катится по лицу и шее, и тут же с жадностью губки впитывается тканью комбинезона. Всё это невыносимо, но лучше уж здесь, чем снаружи, среди этих несчастных, хотя даже железное нутро четырёхколёсного монстра теперь не кажется ей безопасным.

А в голове молотом стучит лишь одна мысль: «Вернуться домой!» К родителям и брату, даже если он иногда и бесит, к узким коридорам и искусственному освещению, к прохладе бетонных стен и опостылевшей еде, которую выдают строго по карточкам. И попробуй только заявиться в столовую без этого чёрно-белого позабытого дома корешка, тяжёлый взгляд дежурного тут же пригвоздит тебя к месту. И без объяснений ясно — еды сегодня не получишь. Но даже это лучше, чем быть здесь! Всё что угодно, только бы не видеть всего этого, не слышать мольбы о помощи и проклятья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

От неожиданного удара о металлическую решётку, Тилия вздрагивает всем телом и резко открывает глаза. Совсем близко от её головы нехотя рассеивается серое облачко пыли, мелкими осколками падая на плечо, оседая на лице и застревая в волосах. Камень! И вот уже десятки разномастных снарядов, подчиняясь стадному инстинкту метателей, летят в их сторону, нещадно лупя по железу, большей частью не в силах преодолеть железную преграду из решёток, а кватромобиль, не замедляя хода, всё также неспешно пробирается сквозь разъярённую толпу.

— Чёртовы оборванцы! Дай им волю, весь корпус изрешетят, — зло выплёвывает здоровенный милитариец, чем поражает Тилию, и тут же обращается к женщине. — Может выйти и показать этим тварям, кто здесь главный?

Стоит только ему повернуть голову, Тилия, ещё не пришедшая от того, что милитариец заговорил, замечает печать на его мощной, с выступающими буграми вен, шее. Иссиня-чёрный круг со стрелой внутри указывающей куда-то вверх, на прикрытую беретом лысую макушку. Метка воина, которая есть у каждого, кто поклялся защищать народ Вавилона.

— Отставить! У нас задание, — тут же одёргивает его женщина, на тонкой шее которой то же чёткое изображение, что и у остальных, и по резкому тону милитарийки сразу становиться ясно, кто именно здесь главный.

Женщина-каратель сидит, откинувшись на неудобное сиденье и сжимая в руках свой блестящий чемоданчик. Она лишь кажется расслабленной, словно то, что происходит снаружи, её нисколько не волнует, но это лишь видимость. Тилия прямо-таки чует, как той не по себе. Это у них, башенцев, в крови — необъяснимый, животный страх перед обитателями Пекла.

Чем дальше кватромобиль углубляется в город, тем более неконтролируемой становится толпа вокруг. Заслышав шум приближающейся железной махины, облучённые в спешке выбираются из своих самодельных домишек-развалюх и бездумно кидаются наперерез, так и, норовя попасть под огромные, вздымающие вокруг облака пыли, колёса. Чертыхающемуся себе под нос водителю несколько раз лишь чудом удаётся в последний момент резко крутануть руль и тем самым избежать столкновения.

Уставшей Тилии начинает казаться, что поездка длиться уже более часа, когда железяка, ставшая временной тюрьмой для семерых человек, наконец, останавливается. Глухо щёлкают дверные замки и сидящие впереди милитарийцы, не сговариваясь, выбираются наружу. С бешено колотящимся сердцем, каждую секунду ожидая, что вот сейчас откроется боковая дверь и её выволокут на растерзание толпы, Тилия липкой от пота спиной вжимается в жёсткое сиденье, до боли в суставах вонзая ногти в обшарпанную обивку.

Просто так она им не дастся, не доставит такого удовольствия!

Но все опасения напрасны, видимо, на её счёт у них другие планы. Те двое, не обращая на неё никакого внимания, неспешно прокладывают себе путь сквозь обступившую их со всех сторон беснующую толпу. И только теперь, переведя дух и немного расслабившись, Тилия замечает приведённое в действие смертоносное оружие в руках милитарийцев. Длинное, гладкое, матовое, словно продолжение сильной руки, оно сливается воедино с их формой, жаждущее в любой момент найти себе жертву.

Ожидание длится не долго, но и этого времени хватает, чтобы признать, что хуже той лестницы, оказалась эта железная печь. Не лучше чувствуют себя и остальные пассажиры, но в отличии Тилии, они здесь по своей воле. Когда милитарийцы, наконец, возвращаются — они не одни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Только не это!» — стонет про себя Тилия и неосознанно отшатывается в сторону, когда на соседнее с ней сиденье послушно опускается молодая гоминидка. Если не считать детских, почти стёртых воспоминаний, так близко она ещё не видела ни одного облучённого. Но несмотря на противоречивые чувства, Тилия не в силах отвести любопытного взгляда. Но ни печали, ни слёз на лишённом всяких эмоций, вытянутом лице, словно ничего необычного не произошло, и её не выдернули из привычного мира, она не замечает. Лишь смирение.