Крыша. Устная история рэкета - Евгений Вышенков

Порядок среди молодежи удалось наладить только на уровне выполнения ими заданий, поведение же их оставалось неконтролируемым. Они по-прежнему могли сидеть в кафе в перчатках и, как только старший оказывался вне зоны видимости, мгновенно превращались в хамов. Постепенно спортсмены перестали обращать внимание на бесчинства тех, кого уже прозвали «кепками». В итоге получилось так, что большинство «кумаринских» и «малышевских» никогда ни Кумарина, ни Малышева в глаза не видели. В количественном отношении спортсмены стали составлять не больше двадцати процентов в своих же коллективах. Другое дело, что новичкам ни при каких условиях не светили даже мелкие руководящие позиции. Между собой их называли пехотой, подразумевая, что те годятся только для ведения боевых действий. Ни у одного из них не было шанса проявить себя иначе, чем полной бесшабашностью или чрезмерной агрессивностью. Таких использовали примерно с той же целью, что Кумарин когда-то Лукошина,— разжечь конфликт там, где он был на руку. Вершиной карьерной лестницы для новобранца была должность бригадира команды из пятерых таких же, как он. Набор молодых людей в группировки продолжался в течение последующих десяти лет. Большинство из них погибали, не дожив до 30 лет, в результате кровавых конфликтов друг с другом или от наркотиков.

Александр Тараторин

Если лидеры были все-таки мыслящими, хитрыми, а те, кто пришел из спорта за ними, помоложе,— характерными, то в некоторых массовых сообществах набор шел из провинции. Лидер «пермских» Ткач собрал вокруг себя целый выводок тех, кто буквально сбежал из Перми за свои художества. Но, как правило, опасаясь не государства, а своих корешей, перед которыми накосячили. Как в Америку гнали отбросы общества, иначе бы зарезали. Начался за этим «столом» натуральный сучий ропот: «Мы, да мы, да у нас». Интеллект деревенский, неразвившийся. Кичились распущенностью, вседозволенностью. Это была пристяжь. Да и не только его. Большинство приезжих было похоже друг на друга. Голимое лекало, как у старого еврея Соломона. В кабаках они выеживались друг перед дружкой. Собрали лекторат, как сами кричали, коверкая слова. А проще «рамсы» качали за булку с маслом. Вот так образовался клуб очевидных, но невероятных буквально в каждой ОПГ.

Врать ведь тоже надо уметь. Завораживать нацию. Доказать недоказуемое. Обосновать. Внести в массы, что белое — это черное. То есть перевернуть мораль. А могли это лишь лидеры. А вокруг «гоп со смыком», хулиганы без стержня, изгои, параноики. Им нужны были свои Геббельсы. Они перемещались грядками, грудками, как анархисты на грузовиках. По любой причине, пусть из-за килограмма бананов, налетали как осы. Толпа завораживала. Они по одному только ковырять в носу могли. Без грядки кто они? Обыватели с коммунальными платежами, папе в Пермь сигареты послать и то перепутали бы какие. А сбившись в кучу, и подраться можно. А лучше устроить погром и что-нибудь спереть. Так в революцию громили винные склады.

Но придумать сами ничего не могли. Только ударить более слабого. Как в анекдоте, когда Крокодил Гена и Чебурашка опоздали на электричку, а Гена Чебурашке в морду. «За что, Гена?1» — «Так надо же что-то делать!»

Тем более что государство ушло.

Они моду на кепки и приволокли. Да резиновые сапоги притащили с собой и лишь в Питере их разули.

А похожи были на голограмму японскую, которую повернешь, а на картинке девка улыбается. Они только это делали с прищуром.

Вскоре эта орда образовала воронку. Бессмысленная и кровавая карусель эта стала похожа на метрополитен с заснувшим машинистом — по кругу носится поезд — никто не понимает ничегошеньки. Логики никакой. Рассчитать преступление не могут. Все в диких зеленых галстуках и красных пиджаках. Газет не читали. Идиотские выходки.

Вплоть до самого своего самоуничтожения бесились. Так у Ткача на дне рождения 2 июля известный всем Ричард танцевал на стойке со стрип-шестом. Как в «Бриллиантовой руке»: бабы падают, гуси летят. Остальные подпрыгивали, как пингпонговые шарики.

А все человечество считали лохами. Сами же быстро превратились в старую, пожеванную магнитофонную ленту. Короче, Бивис и Батхед. Нужны только для массовки. А ветер дунул — все — нет никого. Я их называл — вигонь — прилипалы.

Но горя принесли с собой чересчур. Юла раскручивалась с 80-х. Скоро даже хозяйки на кухне уже о «тамбовских» говорили. В 91-м «пермские» расцвели — у Ткача сандалии впереди. Собирали друг у друга цепи, один 140-й «мерс» на двадцать человек, телефон отобранный, неработающий. И вперед — на стрелку, как сбежавшие от помещика крестьяне. Порой в «Рекламе Шанс» объявление о продаже сахара прочитает по слогам и все, кричит: «Моя тема — надо шваркать!»

Другие были не лучше. Просто жрали все подряд. Как людоеды. Сварил человека. Пару дней поболел и привык. Потом и жгли людей. В психбольницу надо было сажать всех. Жизнь трамвайного билета не стоила.

Евгений Бубнов, родился в 1977 году

Я имел отношение к организованной преступности, в середине 90-х был среди «пермских», прозвище Длинный.

Родился в 1976 году в Гатчине. Меня воспитывал дед — человек партийный, его друзья — директора заводов. Один из них, Яров, одно время был рядом с Ельциным. Спортом занимался с детства — борьбой, потом боксом. В 1990 году в спортзалах мы уже увидели бандитов. Тогда их поводки, образ жизни был уже очевиден — дорогие японские иномарки, тонированные «восьмерки». Старшими были Никитин, Сурик. Для всех нас это были символы, к которым надо стремиться, но на нас они смотрели как на мелюзгу. Сами они уже были теми «гатчинскими», кто входил в «малы-шевских». Самого Малышева никто не видел — он был как волшебник Гудвин. Его имя завораживало.

Мы начали бомбить ларьки. Одно время так разошлись, что ночью торговля прекратилась. Как-то в спортзале нас встретили старшие и непринужденно поинтересовались, когда это прекратится, наконец. Мы ответили, жить-то надо. Тогда они сказали, что хватит дурью маяться, и предложили работу на рынке — с каждого торговца собирать по 25 рублей. Тем, кто отказывался, мы ломали товар. В милицию никто не обращался. Она сама была на проценте, кроме старых оперов, единственных, кто мог еще показать зубы.

Чуть позже мы оперились — на стрелки нас начали брать, но присутствовали лишь для мебели. В Гатчине бандитов на 1991 год было уже под сто. Мы до лидеров дотянуться не могли. Чтобы тебя заметили, надо было подвиг совершить, типа семерых одним ударом, тогда реклама и тебя подтягивали. Тюрьма не пугала, к ней относились как к неизбежности.

Потом встретил «пермских», начал работать с Ткачом. Стрельба уже пошла. Пуля, она самая быстрая, но метод не самый умный. Не говорит об интеллекте мафии. Да и конфликты доминировали больше внутрикорпоративные. Мы как-то коллективом сидим и серьезно разговариваем, что, может, придет такое время, и кого-то из нас попросят убрать своего же. Чтоб этого не было, надо жить своей жизнью, чтобы старшие не могли сказать, что мы им должны. Также стреляли из-за пурги всякой, все горячие, пыхают, как спички. Как-то на одной вечеринке парень объявил другому, что тот ему должен. Второй говорит: «Не вопрос, пойдем отдам». Вышли, и он его из-за публичной обиды хлоп на глушняк из ТТ.

Из моих самых близких людей — двоих застрелили. Один — крестный отец моего сына — такие показания дал, что больше для меня не существует. Я ему на очной ставке сказал: «Посмотри мне в глаза — может, что-то путаешь?» Он не посмотрел.

Сел надолго. Брали меня на съемной квартире. Звонок в дверь. Потом грохот и: «Открывай добром — мы с СОБРом». Я кричу: «Бить будете». Они: «Еще как!» Я: «Тогда идите на хрен — сами ломайте-тужьтесь». Пока долбали, я четыре конфорки включил — все сжег лишнее, стекла разбил на кухне, чтоб своим знак подать, если вдруг нарисуются, сел на диван, включил телик — жду.

Когда вышел, отошел. Все, навоевался. У гангстеров точно можно найти справедливость, но только в словаре на букву «С». И то толкование будет в стиле их издания.

Сергей Родов, родился в 1972 году

Я имел отношение к организованной преступности.

С четвертого класса я уже занимался спортом. В начале дзюдо, но не мое — не пошло. Потом боксом. К концу восьмого класса уже было по пять тренировок в день. Придешь из школы — поспишь пару часов и на тренировку. Школа мне была неинтересна, как и большинству тех парней, с которыми мы тренировались. После восьмилетки поступил в 115-е ПТУ от Метрополитена. Мне даже преподаватели советовали окончить училище с золотой медалью. Но мне это было незачем. Все время проводил в спортзалах. И улица, конечно, а на коктейли в барах немного не хватало. Наверное, я раздолбай. После училища поступил в Институт физической культуры имени Лесгафта. Нас училось около двадцати пяти боксеров. Учиться было даже интересно, химию только мало кто понимал.