Крыша. Устная история рэкета - Евгений Вышенков

В другой раз к Малышеву прибыла делегация столичных воров во главе с сыном Япончика, Витей Калиной, с предложением поучаствовать во всесоюзном общаке. Александр Иванович ошеломил их, заявив, что он спортсмен и своим в трудную минуту поможет сам. Кирпич и тут не растерялся, вспомнив, как один вернувшийся с фронта в звании капитана вор примирил воров-фронтовиков и воров-ортодоксов, сказав, что нет смысла противостоять друг другу, а «главное, быть человеком и не толкать фуфло».

И Курченко, и Кирпичев, попав в новую среду, продолжали чтить авторитетов предыдущего поколения. Оба время от времени с трудными вопросами приходили на поклон к старику Берлу.

Валерий Курченко

В конце 80-х я работал вместе с Кумариным и его ребятами. Не столько он, сколько его молодежь хотела у нас совета, как им поступить в спорном вопросе. Мы растолковывали, мы же были как военспецы царской армии после революции.

Девяткино было уже при мне, а я еще тогда говорил, хотя тесно общался с Лукошей, что Малышев был прав. Надо было «ворку-тинским» дипломатию включать. Не захотели, вот их и проткнули. А то что Бройлер погоны в детстве носил, так что ж с этого?

К 1990 году у Кумарина было уже под пятьсот человек — из Тамбова, конечно. Конечно, из Воркуты. Из Рязани. Чуть позже Ледовских привел Василия Владыковского, а к нему примкнул Колчин с «брянскими».

У Малышева было меньше, но к 1991 году он набрал силу в тысячу человек. Не меньше.

С Феоктистовым всегда были кавказцы — Исмаил, Нахаленок — Кап-ланян, но он к 1990 году сдуваться стал. Я слышал, как он дрался с Васильевым, но то, что его как-то ударил Рыбкин,— это я видел, да и Миша Резаный на него шипел.

А вот Васильев бригады не имел. Он всегда сидел в ресторане «Садко» вместе с Сашей Лачиным, которого позже убили, таким боксером — Мишей Середой, который в ресторане «Океан» на воротах стоял. Потом был у него Андрей Татарин, ему потом голову отрезали. Но больше вокруг Васильева всякие дельцы-евреи крутились. Он как будто бы дудочку волшебную имел, а они его слушались.

Когда дело доходило до жаркого, то Васильев обращался за помощью к другим. Мы сидели также часто в «Садко», потому что там за стойкой жена Валеры Ледовских работала. Как-то ко мне подходит и вдруг говорит: «Я, дядя Валера, с тобой». Я ему: «Сергей, ты же сидел криво — был дневальным ШИЗО. Зачем тебе? Что случилось?»

Оказалось, он был в доле магазинчика на Чайковского, на который ма-лышевская шпана с разбегу налетела. Мы помогли, миллион рублей обратно отжали. Встречались с Малышевым на Невском, 102,— у Саши в одном из офисов. Он потом нашу долю в чемодане трешками отдавал. Жаден он — что есть, то есть.

Между прочим, и Кум, и Малыш правильно сидели — повязку помощника администрации на рукав не цепляли, но и в блаткомитет не лезли.

А к нам тогда кто только не обращался! Как-то в «Метрополе» с Никитой Михалковым разговорились, спрашиваем осторожненько: «Помощь не нужна?» Он: «Нет, у меня афганцы».

Мы: «Извиняй».

Как-то одна дикторша телевидения Людмилу Чурсину приводила, они хотели кафе открыть — просили, чтобы никто не беспокоил. В Москве с Крутым вышла история, но он трубку протянул, а на том конце вор авторитетный — Аксен. Мы отошли. И Задорнов обращался, и Полунин.

Менты тоже люди нужные: они нам, мы им. Порой помогали и машину найти, и наказать любовника жены.

В августовские дни 1991 года — сидел дома — прикалывался на Лебединое озеро по телевизору. Мы при старой власти тоже вопросы решали, но теперь стало полегче. Так что болел за сборную демократов.

Андрей Берлин, родился в 1952 году

Я имел отношение к организованной преступности, проходил по одному делу с Малышевым.

В 1990 году, когда примерно летом Малышев вернулся в Питер, Слава начал работать с ним. Кирпич же только освободился, и у него ничего за душой, кроме авторитета, не было. И стал у него наподобие Суслова у Брежнева — ответственным за идеологию. Малышев, конечно, был в силе, но бурная жизнь подбрасывала каждую минуту новые темы, в которых не всегда можно было разобраться. Так, например, в 1990 году в Ялте у Малышева возник конфликт с местными жуликами, и неизвестно чем бы это все кончилось, если бы Кирпич не нашел нужные слова.

Офис Саши Малышева тогда был в «Пулковской». Вокруг него сидели все те — можно сказать бароны, кто был рядом в 1988 году на Девяткино, за исключением глупо погибшего Марадоны и арестованного Бройлера. В отличие от Кумарина, Малышев не создавал строгую вертикаль своей власти. Он был добрее и более открыт. Не особо любил приказывать. А вот у Кумарина было чисто восточное мировоззрение, он мог молчать о многом. Кстати, Кумарин читал много книг по восточной философии. А вот Малышев увлекался больше детективами и фэнтези. Хотя «Крестного отца» тоже читал.

В это время от Гавриленкова несколько дистанцируется Гена Петров и начинает плотное сотрудничество с Сашей. И не потому, что один нравится, а другой нет. Дело все в перспективах, а у Малышева они были колоссальны. На тот момент у него наиболее прогрессивная структура. Ведь вокруг уже гудел экономический хаос и кооператорам нужны были услуги. Они шли в очередь.

Спортсменов у Малышева было к 1991 году несколько тысяч. Все «малышевские». Другие коллективы могли только держаться под натиском такого сообщества. Например, на похоронах жены Кирпича в Сестрорецке в начале 1991 года собралось около двухсот человек. У самого Кирпича было человек двадцать, и все больше засиженные.

Владимир Кирпичев, родился в 1941 году, пенсионер

Мой родной брат был известным преступным авторитетом. Звали его Слава, прозвище Кирпич. В общей сложности он отсидел 38 лет. А я его запомнил человеком веселым и добрым. Мы оба родились в Ленинграде. Он в 1937 году, я — в год войны. Родители у нас были настоящие коммунисты. Отца в 70-х с салютом хоронили. В блокаду нас маА вывезла по Дороге Жизни.

Слава с малолетства жил улицей. А кто тогда не жил так из пацанов? Родители сутками на работе. Ели одну картошку. Мать постоянно шутила: «Масло в печке угорело». Я тоже по свалкам — помню немцев-пленных, как они играют на гармошках, а мы со Славой их дразним. Слава начал воровать лет с девяти. И был в этом талантлив. Воровал ручки с золотыми перьями у иностранцев при входе в Кировский театр. Отец с ним мучился, батя был романтиком — начитался Макаренко и буквально отдал его в спецколонию для малолеток. Он искренне верил, что там его педагоги исправят. Слава вышел совсем другим. И пошло-понеслось. А книги Слава любил: найдет — выучит наизусть и декламирует для мальчишек.

Я же занимался с детства боксом, закончил Герцена, был секретарем комсомольской организации, висел на Доске почета. Воспитывали нас на ринге честными и бескомпромиссными. Помню, мне говорят: «Проиграй — парню мастера надо выиграть». Меня воротит — мы же за хрустальную вазу в подарок на пьедестале готовы были здоровье класть.

А Слава порой выходил из тюрем, его знал весь город. Вокруг него воры начали знатные появляться — Баймак, Берла. Он кутил в ресторанах, если день рождения, то от пуза. Был такой Коля Карате, с ним за столом сиживал. Боксеры встречались. Сафон такой — он потом в 90-е создал общество по помощи арестантам. Феоктистова Слава, конечно, знал. Они не то чтобы конфликтовали, но не ужились. Слава прямой был и как-то сказал Феке: «У тебя не только руки нет, но и башки, а за стол твой порой всякие гондоны садятся». А дружил Слава с Юрой Комаром и его братом Владом. Конечно, он свято воровскую традицию не соблюдал — женился на Наталье в конце 70-х, в 1980-м родилась Аня.

В конце 90-х Слава снюхался с Малышевым. Тогда Малышев заседал в «Пулковской». Там весь его бомонд столовался. Все как интеллигенты — в галстуках. Все терли — кто на кого наехал. Меня Слава ограждал от этого мира, да к тому же я преподавал физкультуру в консерватории — опасался, что выгонят.

Но как-то и я встрял — магазин моего товарища подожгли, и брат этих архаровцев вызвал в «Пулковскую».

Их старший мне говорит с порога: «А ты кто такой?1» Я отвечаю, мол, за меня могут тут сказать, но я и сам тебе готов объяснить: не смотри, что в возрасте,— я на ринге многих успокаивал. Они потом извинились и ушли. В «Пулковской» тогда и Фека сидел. Слава даже по его делу проходил. Тогда он, Васильев и Володя Губанов встретились с неким Осиповым, который вагон пива прокрутил. А Осипов то ли от испуга начал стрелять в них — Славе руку прострелил, Васильеву попал в голову под ухо. Тогда Васильева привезли истекающего кровью ко мне домой, на Обводный канал, а я уже скорую вызывал — думал: кончится.

А у Славки никогда денег не было. Бродяга есть бродяга — он жил босяцкой жизнью, хотя в 90-е деньги коробками к нему шли. У него попросят — он дает, приговаривая: «Деньги — грязь, человек важнее».

Слава даже журналистов не чурался — общался с Невзоровым, Набу-товым, Константиновым. Его застрелили в 1996 году в ресторане «Джой». Хоронили мы его на кладбище 9-го января. Памятник поставили жулики ему из лабрадорского мрамора недалеко от могилок родителей.