Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа - Рустам Эврикович Рахматуллин

Оба суть первые интеллигенты, или даже первый интеллигент.

Новое время и книжная печать везде в Европе появились об руку.

Ветер

В палатах Печатного двора имеется окно, смотрящее в стену Китайгородской крепости. Именно так: не на стену, а в стену. Между нею и домами по нечетной стороне Никольской уже тогда не стало улицы, что совершенно против правил обороны. (Лишь кельи Заиконоспасского монастыря хранили отступ от стены как рудимент.) Так же не стало улицы между неглименской стеной Кремля и Арсеналом, Потешным, Оружейной. Словно господствующий ветер прибивает дома-корабли к одному берегу.

Больше того, постройки у кремлевской и китайгородской стен на стороне Неглинной словно надеются преодолеть, взломать их, подменить собой, своими внешними стенами. Так, перешли черту стены Монетный двор и занимавшие его впоследствии Губернское правление и Городская дума (площадь Революции, бывшая Воскресенская, 2/3).

Слева направо: часть бывшего Монетного двора, Воскресенские ворота, здание Земского приказа (Ратуши, Главной аптеки, Университета, Городской думы), прясло Китайгородской стены и Арсенал на акварели Федора Алексеева и учеников «Вид на Воскресенские ворота и Неглинный мост». 1800-е

Когда князь Ухтомский предполагал подвинуть Иверские (Воскресенские) ворота на линию Никольской улицы, он подчинялся той же странной силе, ибо подвигать ворота значило смещать черту Китая, оставляя северную сторону Никольской вне ее. Вся северная сторона приобретала странный адрес: за воротами, как будто вне Китая, но все-таки не в Занеглименье.

Просека этого таинственного ветра – Красная площадь. Движение от земского к опричному, среди китайгородского или кремлевского домовья скрытное, делается явным между полюсами площади. Это движение от Спасского крестца к Никольскому. От храма Василия Блаженного – к Ратуше, Комедийной храмине, Главной аптеке, Университету и, наконец, к Историческому музею на их месте.

То же движение заметно в путешествиях учреждений. Заиконопасской академии предшествовала школа при Богоявленском монастыре, на южной стороне Никольской улицы. Перелетевшим через улицу считается (а впрочем, это только версия) и греческий Никольский монастырь. Через Дворцовую в Кремле перелетела на теперешнее место Оружейная палата.

Возможен и дальнейший перелет: с неглименского края Кремлевского холма на противолежащий берег, в Занеглименье.

Перелетают не дома, а назначения домов. Уходит за Неглинную Опричный двор. Туда же переходит врассыпную театральность, выбравшись из колыбели Потешного дворца. Туда же – Университет, начавшийся на Красной площади. Занявшая его палаты Городская дума со временем перелетает на Воздвиженку, в дом Шереметевых, откуда возвращается в собственный дом на Воскресенской площади. И снова улетает, с псевдонимом Моссовета, за Неглинную. Где Дума остается и теперь, переселившись только на Петровку.

Не этой ли природы переезд с Никольской на Воздвиженку младшего графа Шереметева? И неуспех его архитектурных планов на Никольской?

Перемена знака

Что оставалось на Никольской, меняло знак, усваиваясь, перевариваясь земщиной, традицией.

Так могилянство Заиконоспасской академии однажды перестало видеться иным, чужим, и Академия в конце концов переселилась в Лавру, где и существует как Московская духовная.

Печатный двор стал Синодальной типографией, блюдущей букву церковных книг, как и хотели царь Иван IV, митрополит Макарий, Стоглавый собор и сам первопечатник. Синодальные рабочие даже в 1905 году не выходили из послушания.

Первые, петровские музеи были вызовом традиции, барочными причудами; но Исторический музей и Оружейная палата для XIX века стали цитаделями традиции.

Детинец

Ветер, внушивший предыдущие страницы, есть метафора. А нужно объяснение.

Археология предполагает, что к поселению на маковице Боровицкого холма, еще до первого упоминания Москвы, прибавилось второе, на мысу или чуть выше по течению Неглинной. Что оба были обвалованы раздельно и разобщены рвом. Земля большего поселения сегодня под Большим дворцом и комплексом соборов, а меньшего – под Оружейной палатой или под Потешным дворцом. Теплый переход между Большим дворцом и Оружейной словно наследует мосту и помогает вообразить его. Стена Москвы, ограда 1156 года, взяла два населенных круга в общий грушевидный очерк.

Меньший двор мог обустроиться с приходом Долгорукого, а мог и раньше, но с его приходом стал княжеским детинцем. Тем часом старшее селение на маковице сделалось посадом. То есть посад Москвы старее княжьего двора, а княжий двор опричен, дополнителен к посаду. Его первоначальная позиция есть памятник того, что княжеская власть была пришельцем и противостала земщине, земле. Представленной литературно в лице мифического Кучки. Ставшее посадом поселение на маковице при желании легко отождествляется с одним из легендарных сел Кучковых.

Калита распространил свой двор на западную половину маковицы, а святитель Петр устроил там митрополичий двор; посад подвинулся к востоку. На старом княжеском участке над Неглинной осталось государево хозяйство. Когда же москворецкая стена Кремля спустилась с бровки на подол холма, дворец с хозяйством обзавелся собственной стеной по бровке. Она вязалась со стеной Кремля у Боровицкой башни, которая теперь служила въездом лишь на Государев двор. Петров чертеж при Годунове рисует третью стену, деревянную, спускающуюся с холма к Москве-реке, чтобы отдать дворцу часть склона и подола.

Такое положение дворца в Кремле осталось памятью о меньшем княжеском дворе, детинце над Неглинной, о его крайнем положении в ограде долгоруковского города. Да, Кремль не замок, и Государев двор в Кремле не замок. Но Государев двор был замком в киевское, долгоруковское время.

Замок, пригороженный к городовой стене, подобно камню, вставленному в перстень, – обычный для Европы способ постановки цитадели. Такая цитадель, или детинец, обороняет город с внешней стороны и одновременно способна повернуться внутрь и против города. Для Запада с его извечным спором города и замка (феодала) эта постановка оставалась актуальной и в эпоху позднего Средневековья, и в эпоху Возрождения, когда московское Средневековье изживало этот спор. Опричный царь возобновил конфликт и повернулся новым Долгоруким против собственного собирательного Кучки. Но Иван не смог возобновить и обострить деление внутри Кремля. Ни целиком, ни женской, ни хозяйственной частями Государев двор не походил на замок, на детинец.

Холм Арбата вне Кремля тем легче принял на свое плечо Опричный двор, что обладал способностью вращаться. Поворачиваться против города, когда и если тот захвачен недругом, есть свойство и обязанность предместного холма. Вращающийся замок – родовая