Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа - Рустам Эврикович Рахматуллин

женской половине. Став дополнительным дворцом, Потешный стал опричен в точном смысле слова.

Поднявшись над неглименской стеной Кремля, Потешный оказался городским фасадом женской половины царского дворца и отворил ей взгляд на Занеглименье. Царицын двор стал видимым извне – и зрячим. (Мужская половина всегда глядела на Замоскворечье.)

Обилие и долголетие царевен и цариц сделали то, что в обветшавшем за петровские десятилетия Кремле Потешный оказался самым годным для житья дворцом. Именно в нем остановилась вызванная из Курляндии на царство Анна Иоанновна. Дважды, в год коронации и в год московской свадьбы с Разумовским, останавливалась в нем Елизавета.

Наконец, в Потешном была квартира Сталина, и здесь, насколько можно знать, погибла Аллилуева.

Арсенал

К неглименской стене Кремля отнесена и главная кремлевская постройка времени Петра – Цейхгауз, или Арсенал, манифестация Нового времени и нового архитектурного масштаба. Корифей барокко князь Ухтомский даже хотел открыть его к Неглинной, разобрав участок кремлевских стен.

Арсенал (справа) на акварели Федора Алексеева «Вид Москвы от Троицких ворот Кремля». 1800-е. Фрагмент

Оружейная палата

Замыкает кремлевский ряд иного и выступает за него на москворецкой стороне Кремля здание Оружейной палаты. Оно опрично, дополнительно Кремлевскому дворцу. Как некогда Потешный, Оружейная палата сочленена с ним теплым переходом над Дворцовой улицей.

Оружейная палата (слева, за Боровицкой башней) и Большой Кремлевский дворец на хромолитографии Ф. Дрегера по рисунку Н. Черкасова. 1850-е

Вдоль Арсенала эта улица продолжена как Житная, а за Никольскими воротами Кремля становится Никольской улицей Китая. Вместе они сопровождают нижнее течение Неглинной верхним краем Кремлевского холма.

Улица Просвещения

Кремлевский ряд иного продолжается китайгородским.

Земский Китай-город мало облюбован, но малая его любовь так явственно сосредоточена вокруг владений Шереметевых, что было бы нечестно не вернуться на Никольскую.

Владение «Славянского базара» (№ 17) помнит княгиню Долгорукову, рожденную графиню Шереметеву. Владение напротив (№ 10) – графа Шереметева и, может быть, его Парашу. На Чижевском подворье (№ 8) пожила Луиза Симон-Деманш, несчастная возлюбленная Сухово-Кобылина.

Сама гостиница «Славянский базар» – место свиданий чеховского Гурова с Анной Сергеевной, «дамой с собачкой». Остановиться в «Славянском базаре» должна, по уговору с Тригориным, Нина Заречная, чеховская «Чайка» (дав знать ему по адресу: «Молчановка, дом Грохольского»).

Любовь Никольской размечает территорию иного на посаде.

Но здесь оно отчетливее, чем любовью, маркируется Просвещением. Никольскую даже зовут улицей Просвещения. Здесь дом за домом в разные эпохи ставились на подозрение у земщины, традиции:

– «Комедийная храмина» царя Петра на Красной площади, то есть в первом квартале от Никольских ворот Кремля;

– петровская Ратуша в том же квартале, на месте Исторического музея;

– Главная аптека на том же месте, в бывшей Ратуше;

– елизаветинский Московский университет в бывшей Аптеке;

– Университетская, читай: масонская, у Новикова на аренде, типография в палатах Воскресенских (Иверских) ворот;

– Славяно-греко-латинская академия в Заиконоспасском монастыре (Никольская, 7–9);

– Никольский монастырь, центр греческого, главным образом афонского присутствия в XVII столетии (Никольская, 11–13);

– Печатный двор в XVI–XVII столетиях (Никольская, 15);

– Типографическая школа этого последнего;

– Масонская книжная лавка Кольчугина, разгромленная вместе с предприятиями Новикова (Никольская, 21).

Печатный двор

Не состоя в опричнине де-юре, Печатный двор де-факто был ее изнанкой в земской, городской черте. Типографы ушли в Литву в разгар опричнины, но не она, а земщина была причиной этого ухода. Именно земщина, наставленная духовенством, должна была остановить станок печатников, чтобы раскол земли, опричнина, не усугубился расколом Церкви. Два раскола, не разведенные во времени, могли равняться гибели России.

В самом деле, и при начале печати, и при начале раскола спор шел о букве и о духе книг. Оба раза спорившие стороны подозревали каждая другую в насаждении ошибок, а себе в заслугу ставили их исправление. Кроме того, на первый раз шел спор о благодатности самой печати против переписки как особенной монашеской духовной практики. Недаром книги освящались в церкви. В церкви Жен Мироносиц, стоявшей против Печатного двора. (Ее купил на слом граф Петр Борисович Шереметев, присоединив церковный двор к своей усадьбе; место в левой части Чижевского подворья, № 8.)

Уличный корпус Печатного двора XVII века на акварели неизвестного художника круга Кваренги. 1790-е

Синодальная типография на литографии Дациаро. Середина XIX века

Палаты Печатного двора (Теремок) после реставрации. Фото 1903

Палаты Печатного двора за Китайгородской стеной. Вид от Театральной площади. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Московское предание уверенно произвело монахов-переписчиков в гонители печати, даже в поджигатели Печатного двора. Монашество действительно боялось типографии. Не конкуренции, а повреждения священных текстов и ухода благодати.

Когда же на Печатном дворе сели книжные справщики Никона, дело уже не шло о благодатности станка. Ушедшие в раскол признали благодатными как раз старопечатные, в том числе федоровские, книги. Но сам тип будущего старовера при Грозном воплощен и в переписчиках.

Хотя печать и «справа» священных книг начались в ранние, земские годы Грозного, благословением митрополита Макария и приговорами Стоглавого собора, – с наступлением опричнины первопечатник невольно оказался ее агентом в земщине.

Через два года после бегства первых мастеров в Литву Печатный двор возобновился на старом месте. Но продержался только до второго бегства государя из Кремля, когда станок демонстративно переехал в Александровскую слободу и к делу встал Андроник Тимофеевич Невежа.

Между бежавшим с трона Иванцом Московским, опричным государем, и бежавшим из Москвы первопечатником Иваном Федоровым Москвитином есть внутренняя связь, запечатленная родством имен и прозвищ. Оба вызывали первый, ренессансный кризис русского Средневековья. (Другой, барочный кризис вызвал Никон.)