Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

сражался вместе с ним. Мы прятались в лесах, ночевали в горных пещерах, а днем нападали на персидские отряды и отдельные группы воинов, которых отправляли на поиски продовольствия и корма для животных. Брат сражался яростно. За это время он уничтожил более двухсот персидских солдат и офицеров, а я прикрывал его спину, стреляя из лука.

Солнце поднялось уже высоко, и стало жарко; дорога спускалась к небольшому заливу, на берегу которого рос зеленый раскидистый платан. Осел засеменил к дереву, чтобы отдохнуть в тени и пощипать свежую травку, и Клейдемос отпустил его. Когда осел остановился, юноша спрыгнул с седла и сел под деревом рядом с Лахгалом. Неподалеку морские волны бились о берег, и тысячи разноцветных камешков переливались в лучах солнца, словно самоцветы.

– Вы не заметили, что вы братья? – спросил Лахгал, сидя спиной к собеседнику.

– Нет, – ответил Клейдемос, устремив взор на морскую пену, бурлившую на прибрежной гальке. – У нас с Бритосом были одинаковые глаза, но брат был копией отца. Он был выше меня, крупнее; его тело окрепло благодаря необходимости часто носить тяжелые доспехи. Когда он раздевался, чтобы искупаться в реке, он был похож на статую Геракла… Я, в свою очередь, был похож на мать.

– Разве этого мало? – удивленно спросил Лахгал.

– Дело в том, что я выглядел как слуга, а он – как господин. Будучи рабом, человек привыкает опускать взгляд, огонь угасает в глазах, и он становится похожим на животных, с которыми проводит всю жизнь…

Лахгал повернулся и посмотрел на Клейдемоса, который почувствовал его пристальный взгляд и тоже повернулся к нему: глаза мальчика блестели от слез.

– Я сказал что-то неприятное? Да, так и есть… Я вижу.

Лахгал опустил голову и вытер слезы рукавом.

– Зря ты плачешь, Лахгал, – продолжил Клейдемос. – Я был счастлив, когда был рабом и жил на горе с дедом, мамой, собакой и ягнятами. А теперь я лишился своей семьи, своего народа. Я ношу щит и доспехи Клеоменидов, одного из благороднейших родов Спарты, но я не знаю, кто я. Я тоскую по прежней жизни, но вернуться к ней не могу и впереди тоже ничего не вижу. Бритос пал в битве при Платеях, восстановив честь, но потеряв жизнь. Покоривший этот остров царь Павсаний вручил мне оружие покойного брата. От него я узнал свое настоящее имя – Клейдемос. После я вернулся в отчий дом и встретился с женщиной, которая родила меня, – моей родной матерью Исменой. Я никогда не забуду эту ночь, даже если проживу тысячу лет. При одной лишь мысли об этой женщине сердце мое становилось твердым, как камень, потому что она отдала сына на съедение волкам. Я с нетерпением предвкушал возможность помучить и заставить страдать гордую жену Аристархоса. Но я увидел сломленное создание с лицом, покрытым морщинами из-за пролитых слез, и разумом, помутненным от безумия.

Когда я прижал ее к груди и пообещал, что никогда не покину, сердце ее разорвалось… Она умерла у меня на руках…

Лахгал встал, протянул спутнику руку, помог ему подняться, и они вместе пошли вдоль берега. Оба молчали, вода омывала им лодыжки, и они слушали шум прибоя. Вдруг Лахгал наклонился, поднял красивую ракушку и протянул ее Клейдемосу.

– Возьми, она приносит удачу.

– Спасибо, Лахгал, она чудесная, – сказал юноша и принял подарок.

– О, это пустяк. Зато, когда ты будешь далеко отсюда, ты вспомнишь обо мне, Двуименный.

Клейдемос сжал раковину в руке:

– Двуименный? Ты назвал меня Двуименным?

– Разве это плохое имя – Двуименный?

– О нет, оно очень красивое, а еще оно мне кажется крайне… подходящим.

Лахгал улыбнулся и подмигнул:

– Я проголодался, Двуименный, а ты?

– Я так проголодался, что мог бы съесть целого быка вместе с рогами.

– Тогда побежали! Давай наперегонки до сумки с припасами!

Мальчик рванулся с места, и радужные брызги морской воды полетели из-под его ног.

Когда впереди показалась гавань Пафоса, солнце уже садилось, окрашивая море в пламенные цвета, отражаясь в окнах домов и заливая город своим золотистым светом. Среди крыш возвышались пальмы; их веерообразные листья местами обнажали кисти спелых желтых плодов. В садах и огородах из блестящей и темной зелени листвы выглядывали ярко-красные цветы гранатовых деревьев. Оливы, покрывающие окрестные холмы, блестели серебром, пронизанным черными шпилями кипарисовых деревьев.

Клейдемос остановился, чтобы полюбоваться великолепным пейзажем.

– Никогда в жизни мне не приходилось видеть что-либо столь прекрасное, Лахгал. Это и есть город Пафос?

– Нет, – ответил мальчик, – это порт. Сам город находится дальше, за холмами справа от нас. Это старинный город, построенный вокруг храма, главного здания Пафоса. Правда, я никогда не был в храме. Наверное, из-за того, что я еще ребенок, или, возможно, потому что я раб. Не знаю. Но говорят, что в храме есть нечто великолепное. Пора идти, нас ждет долгий путь.

– Но когда мы приедем, уже стемнеет, – возразил Клейдемос, – и смотреть будет нечего.

– Ошибаешься, – ответил Лахгал и подмигнул Клейдемосу, – храм открыт до глубокой ночи для паломников, желающих принести жертву Афродите. Ходят слухи, что богиня наблюдает за паломниками во время жертвоприношения. Если кто-то из них приходится ей по вкусу, она приходит к нему ночью…

– Скажи, Лахгал, в чем заключается жертвоприношение?

– Оказывается, – сказал мальчик и повернулся к спутнику, – спартанцы действительно простофили и тугодумы!

Клейдемос посмотрел на него с недоумением:

– Что ты хочешь этим сказать?

Лахгал пришпорил осла:

– Ясно, сам ты не догадаешься! Итак, в этом храме живет множество прекрасных девушек – это служанки богини. Паломники приходят в храм и делают подношение, затем выбирают одну из девушек и вместе с ней… приносят жертву богине любви. Теперь понимаешь?

– Понимаю, – сказал Клейдемос со смущенной улыбкой, – понимаю. Но при чем здесь богиня? По-моему, это больше похоже на хитрый и легкий способ озолотить храм деньгами простофиль и тугодумов, выражаясь твоими словами.

– Не говори так, – прервал его Лахгал, – ты с ума сошел! Богиня может услышать тебя и строго наказать.

– Довольно, Лахгал, не смейся надо мной; боги меня и так уже сильно наказали. После всего, что мне пришлось пережить, вряд ли я чего-то испугаюсь.

Лахгал обернулся и крепко сжал руку собеседника.

– Берегись, Двуименный, богиня – не выдумка, и иногда она является в этом храме. Люди видели ее в разных обличьях, но видевшие ее были настолько поражены, что их сердца и умы преобразились навеки. Говорят, один персидский сатрап и вовсе лишился дара речи после явления богини.

Уже стемнело, вокруг не было ни души. Узкая дорога извивалась и поднималась к дубраве, где морской бриз шелестел листвой деревьев. Птицы, гнездясь в ветвях, наполняли рощу своим гомоном, щебетом, свистом, пением. Лахгал устал от долгого пути, задрожал и накинул на свои исхудалые плечи тоненький плащ. Последние отблески солнечных лучей угасали над морем, становившимся свинцовым.

– Мне нужно помочиться, – вдруг сказал он, прервав долгую тишину.

– Прямо здесь? Может, подождешь, пока