Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

смотрел на него со странной улыбкой, потом подозвал одного из стражей и приказал ему:

– Не входить в эту палатку ни под каким предлогом и не тревожить сон этого человека, пока я не вернусь. Если он встанет, пусть идет, куда хочет; только следите за ним и уведомляйте меня обо всем, что он будет делать. Он не должен об этом знать.

Страж занял свое место. Вскоре регент вышел во всеоружии, вскочил на коня и пустился галопом через лагерь, сопровождаемый отрядом царской гвардии. Он мчался к лагерю персов, который еще накануне был занят греческими войсками.

В шатре, где жил персидский полководец, Павсания дожидались все начальники подразделений союзников.

– Друзья! – воскликнул регент, взяв в руки кубок. – Друзья, выпьем за Зевса, нашего владыку, и за Геракла, нашего полководца, даровавших нам победу над варварами. Я пью за согласие между всеми греками, благодаря которому настал этот великий и памятный день.

Когда он закончил говорить, все вокруг отозвались криками восхищения, а слуги побежали вперед, чтобы вновь наполнить вином опустевшие кубки. Но Павсаний продолжил речь:

– Господа офицеры, позвольте мне сказать, что эти варвары, должно быть, действительно потеряли рассудок! В их распоряжении было множество богатств, однако они решились на изнурительные испытания и проделали далекий путь, чтобы прибыть сюда и сразиться за нашу скудную черную похлебку!

Гости громко рассмеялись, и начался пир, который продолжался до глубокой ночи. Однако именно тогда великолепие персидских богатств поразило Павсания, и он ощутил усталость от строгой и скупой спартанской жизни.

Глава 2. Ностос: возвращение домой

Облака, подгоняемые легким ветерком, тихо плыли по небу, то заслоняя, то открывая солнце, которое уже клонилось к горизонту и бросало длинные тени на долину. Клейдемос видел, как зажигались вершины Тайгета: сколько времени прошло с тех пор… Ему показалось, что до него донесся лай собак и блеянье овец, которых гнали к загонам на высокогорных пастбищах. Он вспомнил могилу мудрого Критолаоса, усыпанную дубовыми листьями, и увидел себя мальчиком, сидящим со стадом на берегу Эврота, и маленького Криоса, весело виляющего хвостом. Он вспомнил ту, которая так долго была его матерью, одинокую, печальную женщину в хижине на горе с веретеном в мозолистых руках, смотрящую вдаль маленькими серыми, полными надежды глазами.

До горной тропы было рукой подать, и он остановился, опираясь на копье. Мимо него проскакал всадник, подняв за собой шлейф пыли, и тут же пропал из виду.

Ветер утих, но большие черные тучи собрались в середине неба в одну пульсирующую огромную массу. Клейдемос поднял глаза и с удивлением посмотрел на это: под животом бесформенного исполина что-то вспыхнуло, и показалось, что тот вздрогнул. Затем под пристальным взглядом юноши исполин начал подниматься к середине небосвода, виться и перегибаться и наконец обрел ясные очертания… огромного дракона.

Клейдемосу показалось, что он услышал голос Критолаоса в ту далекую ночь: «Иногда боги посылают людям знаки…» Юноша продолжил путь, оставив позади горную тропу, и сердце заныло от тоски. Как бы гонимый невидимой силой, Клейдемос шел по пыльной дороге, пока в темноте не появился перед ним дом Клеоменидов, над которым возвышались величественные дубы. Тусклый свет фонаря, едва мерцавший из окон, был единственным признаком жизни в огромном угрюмом здании.

Клейдемос остановился, ожидая услышать вой Меласа, но не было слышно ни звука. Он взглянул на середину двора и отшатнулся в ужасе: молосс лежал на домашнем алтаре с перерезанным горлом, белые клыки были оскалены в страшной усмешке… Животное принесли в жертву тени Бритоса, и его свирепая душа выла теперь на стезях Аида, ища своего господина…

Он подошел к двери, с которой свисала черная завеса, и дрожащей рукой прикоснулся к ней; массивная дверь со скрипом отворилась. Перед ним открылся большой, слабо освещенный атриум, в центре которого на табурете сидела женщина в черной одежде, сложив руки на коленях и глядя на него блестящими глазами. Ее неподвижное тело словно окоченело. Клейдемос застыл на пороге, окаменев от ужаса. Пошатываясь, женщина встала и подошла к юноше. Она протянула к нему свои белые руки.

– Я так долго ждала тебя, – сказала она, задыхаясь. – Сынок, как долго ты возвращался ко мне… – (Клейдемос молча смотрел на нее.) – Я понимаю, – продолжила женщина, – ты не знаешь, что сказать в ответ. Но ты меня узнал, не так ли? – У нее опустились руки. – Я твоя мать Исмена, жена Аристархоса, мать Бритоса.

Он бросил растерянный взгляд на священные изображения героев Клеоменидов, перевязанные черными лентами.

– Мертвы… Все мертвы… и ты тоже был мертв… Клейдемос. – Юноша вздрогнул, когда Исмена подняла руку, чтобы коснуться его лица. – Но теперь ты вернулся домой. – Она указала на открытую дверь. – Двадцать два года… Двадцать два года прошло с тех пор, как я в последний раз видела тебя у порога этой двери, на руках у отца.

– Отца… – пробормотал юноша отрешенным тоном. – Отец бросил меня на съедение волкам.

Исмена упала на колени:

– Нет, нет… нет, сынок, отец доверил тебя… милосердию богов… Он приносил в жертву ягнят из отары, чтобы боги смилостивились… Он столько ночей бдел, терзал муками свое бедное сердце, подавляя слезы… И когда горе одолело его, он убежал из дома, облачившись в плащ. Он побежал в лес, на гору.

Клейдемос посмотрел на стену и увидел на гвозде серый шерстяной плащ с капюшоном. У него перехватило дыхание. Перед глазами возникла фигура человека в плаще с капюшоном с пучком хвороста в руке. Это его он видел в тот далекий ветреный день у верхнего ручья. Он видел отца! Дрожащий голос Исмены прервал ход его мыслей.

– Он принес свою жизнь в жертву теням предков, чтобы тебя пощадили. О сын мой… Никто не может сопротивляться законам города, иного пути мы не знаем… Только долгая печаль, непрекращающаяся печаль и ожидание смерти. Долгий плач.

Исмена издала глухой стон и спрятала лицо в ладонях. Ее сгорбленная спина сотрясалась от рыданий. Тихий плач матери был острым, как клинок, прорезающий тишину опустевшего дома. И вместе с тем он был мягким, как колыбельная, и печальным, как причитания плакальщицы. Клейдемос почувствовал, как теплая волна охватила сердце и освободила от оцепенения все тело; он наклонился к матери, стянул вуаль с ее головы, положил руку на посеребренные сединой волосы и нежно погладил их. Исмена подняла глаза, покрасневшие от слез.

– Мама, – сказал Клейдемос с усталой улыбкой. – Мама… Я вернулся.

Исмена оперлась на руку сына и, с трудом поднявшись на ноги, окинула его долгим взглядом, исполненным изумления и любви.

– Да, мама. Я вернулся.

В судорожном порыве Исмена крепко обняла сына. Она прошептала ему что-то на ухо, какие-то непонятные слова. Клейдемос прижал ее к себе и почувствовал, что ее сердце бьется все сильнее