Чукотка - Тихон Семушкин

На столике, освещаемом сверху палубным окном, лежала открытая книга учебник физики. В стороне, около самого борта шкуны, - койка, так же как и в капитанском кубрике, завешенная ситцевой занавеской. На столбике койки висели синий комбинезон и кепка.

На носках, крадучись, как охотник, выследивший зверя, Ульвургын тихо подошел к койке и взялся за ситцевую занавеску. Она скользнула по проволоке, и мы увидели спящего Таграя.

На койке лежал совсем взрослый парень. Ульвургын осторожно стал будить Таграя.

Из-под одеяла показалась черная голова, остриженная "под польку".

- Стармех! Машина испортилась! - громким шепотом произнес Ульвургын.

Таграй мигом открыл свои черные глаза, приподнялся на локте и, увидев меня, остолбенел. Широкое скуластое лицо взрослого человека и глаза испуганного тюленя с выражением крайнего изумления были совершенно неподвижны. Все еще держась на локтях, полусидя, с блуждающим взором, он молчал, ничего не понимая. Он посмотрел на меня, потом на Ульвургына, взглянул на Тмуге и, опять встретившись взглядом со мной, как-то по-особенному улыбнулся и раздельно произнес:

- Что такое?

- Здравствуй, Таграй! - сказал я.

- Откуда ты взялся? Уж не по радио ли тебя передали на шкуну?

- Да, да, - смеясь, сказал Ульвургын. - Пока ты спал, я привязал на мачтах "Октябрины" ветьхавельгын*, сделал та-та, та-тааа - вот он и передался сюда.

[Ветьхавельгын - радиостанция, в данном случае - антенна.]

Таграй расхохотался. Мигом он соскочил с койки и быстро натянул комбинезон.

- Сейчас я умоюсь.

ТАГРАЙ

В машинном отделении мы остались вдвоем с Таграем. Повар Миткей принес огромный медный чайник, хлеб, масло и баночку крабов.

- Пожалуйста, закусывай! - говорит Таграй.

- Чисто, Таграй, у тебя здесь.

- Как в красном уголке! - смеясь, говорит он. - Машина любит чистоту все понимают. Зайдет ко мне охотник посмотреть на машину и боится сесть; курит, а сам баночку в руке держит - пепел ссыпать. Все понимают: заведется грязь в машине, застопорит - шторм выбросит на берег.

- Почему же?

- Потому что грязи машина не любит. Закапризничает и вдруг остановится во время шторма. И понесет тебя на скалы - погибай! Оленеводы и те заботятся о ездовом олене. Или за хорошей собакой как ухаживают? Машина тоже возит. Она ведь как живая, любит уход. И болезни у нее есть, и старость приходит.

Синий комбинезон Таграя слегка промаслен. На груди значок "КИМ"*. У него вид культурного заводского рабочего. Он сидит напротив меня и намазывает хлеб маслом. Чуть-чуть акцентируя, он отлично говорит по-русски.

["КИМ" - Коммунистический интернационал молодежи. (Прим. выполнившего OCR.)]

Среди всего экипажа "Октябрины" Таграй пользуется исключительным авторитетом. Его даже не называют по имени, а все зовут стармехом, хотя, кроме него, никаких младших механиков на шкуне и нет. Подобное обращение высшая степень уважения. Стармехи двигают огромные железные корабли.

Я смотрю на Таграя и не узнаю его: так возмужал он.

- Я здесь только до начала занятий, - говорит он. - На время каникул колхоз поставил меня на эту работу. Нравится мне очень с машиной работать.

Слушая его, я беру учебник физики и начинаю листать.

- Очень хорошая книга, - говорит Таграй. - Я думаю, что самая интересная наука - физика, интересней ее нет. Благодаря этой книге я сам почти изучил машину "Октябрины". Часы еще люблю чинить. А доктор тот опять приехал прошлый год. Помнишь, которого я в шахматы обыграл? С женой теперь приехал. На три года. Друзья мы с ним. Один раз зовет меня к себе и говорит: "Не можешь ли ты, Таграй, починить мне часы?" Большие такие часы, как краб. А цепочка - хоть собак привязывай. Я разобрал их - и починил. Потом его жена из чемодана вытащила свои часики и говорит мне: "А эти не можешь?" И что за часы! Никогда не видел таких. Вот... как пуговка. Побоялся взяться. А самому так захотелось посмотреть внутрь! Набрался храбрости, говорю: "Могу и эти, только долго буду чинить. С собой возьму". - "Нет, - говорит докторша, - там, в общежитии, ребята растеряют у тебя винтики - тогда все пропало. Если хочешь, приходи сюда чинить". Дней десять ходил я к ним. Пришлось отверточек наделать из иголок. Доктор лупу мне дал. И починил! "Голубчик, - сказала докторша, - тебе на инженера надо учиться". А сам доктор тряс меня за плечо и басом говорил: "Молодец, молодец. Вот я пошлю радиограмму своему сыну в Ленинград, чтобы он подобрал тебе настоящие часовые инструменты!"

- Вероятно, ты первым учеником идешь, Таграй?

- Нет, - смеется он. - Каргынто первый, эскимос. Он на полярной станции сейчас, на практике. Первого сентября опять съедемся на культбазу. В седьмом классе будем учиться.

Таграй поднимается и достает из-под подушки книгу: учебник шахматной игры.

- Вот еще интересная книжка, - говорит он. - Какие тут задачки есть! Машина работает, а я решаю. Порешаю-порешаю, маслом заправлю машину - и опять за них. Трудные есть! Один раз решал задачку три дня! Оказалось, что нужно было сделать только один ход конем! Сейчас покажу тебе. Очень интересно.

Таграй схватил шахматную доску, вытряхнул шахматы и на уголке доски быстро расставил штук пять фигур и пешек. Он взял коня, переставил его и с блестящими глазами сказал:

- Вот и все!

- Слушай, Таграй, а что случилось с Ульвургыном? Неужели его сняли с работы председателя совета за то, что он устроил это всеобщее крещение в холодной речке?

- Нет. Его никто не снимал. Но когда люди после мытья в речке заболели, он это очень тяжело переживал. Ушел вглубь тундры и там один бродил три дня. Вернулся и говорит: "Вот Аттувге целый год учился у советской власти. Пусть он будет председателем". А Аттувге действительно учился в Петропавловске-на-Камчатке на курсах советского строительства и только что вернулся. Вскоре шкуна "Октябрина" пришла, стали искать капитана. А кто лучше Ульвургына знает море? Он и пошел в капитаны. Но все же он до сих пор хочет заниматься общественной работой.

Таграй засмеялся и продолжал:

- Один раз зашел я к нему в ярангу, смотрю - он что-то рисует. Рядом с ним стопка уже готовых больших листов. Из обоев нарезал. Целый рулон купил в фактории. Те, которые нарисованы, рисунком вниз положены. Чтобы раньше времени никто не смотрел. И, знаешь, лежит он в яранге на животе, полуголый, ноги - в разные стороны, как у моржа ласты, и выводит карандашом. "Что ты рисуешь, Ульвургын?" - спрашиваю его. "Агитацию, говорит. - Камчамол, говорит, должен эту агитацию рисовать, а приходится мне!" Я взглянул на его плакат и вижу: нарисована голая женщина по-настоящему. Рядом подрисованы три пары трусов. Контуром обведены. Я сначала не понял, что это такое. Тогда Ульвургын перевернулся на бок и, тыча карандашом в рисунки, говорит: "Вот, Таграй, каждая женщина должна иметь три пары трусов. Одну пару носит, другую - в запасе, третью - в стирке. Потому что нет такого закона советского, чтобы носить все время одну, пока ткань сама не сгниет на женщине". Держу в руках "плакат" этот и спрашиваю его: "А куда, Ульвургын, ты готовишь эти бумаги?" - "В каждой яранге повешу, чтобы все время смотрели", - говорит он. "Нехорошо, Ульвургын, смеяться будут. Видишь, как нарисовал ты женщину. Таких и в кино не показывают. Лучше на собрании об этом поговорить". - "Хорошо, говорит, будет. Ты не понимаешь ничего".

- Ну и что же? - заинтересовался я.

- Так и развесил по ярангам все эти "плакаты". Сначала смеялись, а потом привыкли - перестали. И для смеха стали шить по три пары. Вообще же человек он очень хороший. Без компаса в туман водит "Октябрину". Читать не умеет, а в карте разбирается хорошо. Очень доволен, что капитаном стал. "Капитан, говорит, главнее председателя".

Открылся люк, и показались ноги самого капитана Ульвургына. Неторопливо он спустился в машинное отделение, вразвалку подошел к нам и присел рядом со мной.

- Давай папироску, - улыбаясь, сказал он мне. Он помолчал и добавил: И что такое? Никогда у нас до прихода первого парохода не хватает папирос!

- Плохо, Ульвургын, должно быть, фактория работает.

- Да. Надо собрание устроить. - Подумав, он продолжает: - У меня вот здесь, на боку, шишка была с кулак. Доктор ножом раз - и нет ее. Стало хорошо. Совсем здоров. На охоту можно, а доктор все держит в больнице. Погулять только на берег пускает. В то время пришел на кульбач америкен пароход.

- Крейсер "Норланд", - поправил Таграй.

- Это все равно! - махнул рукой Ульвургын. - Пошел я на берег. Вместо одежды - халат. Увидел меня америкен доктор. "Больной?" - спрашивает. "Больной", - говорю. "Пойдем на пароход, я тебя полечу". - "Не надо, вылечили меня. Ножом вылечил русский доктор. Вон, видишь, больница. Там резали шишку". - "О-о! Вери гуд - очень хорошо", - говорит он. Он думал, у нас, как прежде, без докторов. Америкен доктор вытащил пачку табаку, подал ее мне. "Плис", - по-ихнему "бери". Я глянул на табак, нос у меня заходил на лице от хорошего запаха. Голова закружилась. Но я покачал ею и сказал: "Нет. Тэнкью веримач. Деньги у меня в кармане, а табаку сколько хочешь на фактории, - вон она, на берегу стоит". А в фактории, как я тебе сказал, ни одной папироски. Все кончилось, а пароход еще не пришел.