Чукотка - Тихон Семушкин

Я смотрю на этот чукотский "город" и думаю: действительно, во сколько раз? Потом решаю, что подобная задача не под силу даже астрономам, и мысленно отказываюсь от нее.

На берегу все те же дома, которые я знал и раньше. От времени они стали серыми. Но были уже строения, появившиеся здесь после моего отъезда.

- Вот эти, ближе к морю, - новые дома пушной фактории, - говорит Таграй. - Около речки новая баня, вместо той, маленькой. А там, где мачты, - полярная станция, выстроили в прошлом году. И радиостанция там же. Этот домик с ветряком - электростанция. Теперь электричество здесь. Ветряк мощный - "ЦВЭИ-12". Размах крыльев - двенадцать метров. Пятнадцать киловатт, а расходуют только пять. Очень часто я ходил на электростанцию. Потом вернешься оттуда - и давай физику читать. Вот интересная наука! Про все в ней есть.

- Что значит, Таграй, "ЦВЭИ"?

- Это - Центральный ветро-энергетический институт. Должно быть, там его делали, - говорит он.

Специальной конструкции огромный ветряк издали немного напоминает старую деревенскую мельницу. Около ветряка - пристройка, в которой стоят моторы. Они работают, когда нет ветра. Но работать им приходится мало ветряк хорошо идет даже на воздушных потоках.

Прошло всего несколько лет, и уже как много нового в этом когда-то глухом углу! Почему-то здесь, глядя на этот удаленный уголок нашей великой страны, я особенно остро почувствовал всю силу и мощь нашего народа-созидателя. Так идет жизнь во всех углах страны. Страна в движении. В этом ее особенность, жизнеспособность, сила.

Ульвургын спустил маленькую кожаную лодчонку и пригласил меня. С радостью я сажусь в нее, и мы плывем к берегу. Ульвургын гребет лопаточкой-веслом. В тишине гулко падают капли с поднимающегося весла. На коленях Ульвургына лежит портфель.

- Что такое у тебя в портфеле?

- Бумаги ревизора. Отвезу тебя - поеду за ревизором. Мясо будем сдавать завхозу кульбач.

Я вышел на берег. Галька по-прежнему шумела под ногами. Сразу почему-то вспомнились все удачи и неудачи, все горести и радости, которые у меня были здесь.

На улице - ни души. Культбаза спит. В этот ранний час люди спят здесь особенно крепко. Окна их завешены черными одеялами или черной бумагой. Жители, приехавшие сюда из умеренной полосы, не привыкли к тому, чтобы ночью, то есть в то время, когда спят, им светило солнце. Они устроили себе искусственную ночь, спасаясь от щедрых полярных лучей.

Мимо меня пробежала собака, держа в зубах безрассудного щенка, отлучившегося без позволения. Она бросила на меня взгляд - и не признала, а может быть, ей некогда.

- Роза! - крикнул я ей вслед.

Роза остановилась, положила щенка на гальку и, не отходя от него, кокетливо стала крутить хвостом. Я подошел к ней и, присев на корточки, стал ее гладить.

Роза легла, посматривая одним глазом на щенка, уже отползшего на несколько шагов. Когда-то мы с ней были большими друзьями. Я часто ее фотографировал, как лучшую и заботливую мамашу питомника. Похлопав ее, показал рукой на щенка и сказал:

- Ну, иди! Неси!

Роза вскочила, взяла опять в зубы щенка и побежала к питомнику.

Вдали по улице шел человек с ведерком в руках. Он направлялся к больнице.

- Модест Леонидович! - крикнул я.

Доктор остановился, поглядел в мою сторону, поставил ведерко и, широко разведя руками, закричал:

- Батенька мой! Откуда?

Мы поздоровались.

- А я смотрю - на рейде стоит "Октябрина". Ну да что же? Пусть, думаю, стоит. С тех пор, как льды ушли, она чуть ли не каждый день ходит сюда.

Доктор взял ведерко, из которого торчали ручки малярных кистей. Беря меня под руку, он сказал:

- Ну, пойдемте, пойдемте со мной в больницу.

- Куда же вы в такой ранний час?

- Э, батенька мой! Сегодня я еще проспал.

- А с каких это пор малярные кисти стали медицинским инструментом?

Он остановился и, показывая на пристройку к больнице, с огорчением сказал:

- Вон видите? Решил я построить солярий. Во Владивостоке достал бревешек, стекла - вот уже почти все готово! - Он так развел руками, что краска из ведерка чуть не расплескалась. - Начальник у нас... - Доктор постукал костяшкой пальца по лбу и сказал: - Дуб! Самый настоящий дуб!

Несколько понизив голос, он спросил:

- Правда, что его снимают с работы?

- Да, это правда. Скоро начнем принимать от него культбазу.

- Очень рад, что его вывозят отсюда. Никакой пользы, только мешает работать. Я-то ведь понимаю, как необходим для чукчей солярий. Когда я из-за этих бревен воевал во Владивостоке, до секретаря дошел. Говорю: полярный врач я. Принял, и все получилось по-хорошему. И вот, говорю я начальнику здесь: "Для чукчей солярий нужен не меньше, чем моржи. Не трогай ты у меня его". Нет же, снял три венца на какие-то пустяковые поделки. Вот и стало дело. А где здесь достанешь дерево?

Мы опять пошли. Взойдя на больничное крыльцо, доктор остановился, лицо его приобрело шутливое выражение, и он стал говорить о малярных работах:

- Маляров здесь по телефону не вызовешь. Самому надо все делать. Здесь мы должны уметь все делать. Я вот, например, всю больницу сам выкрасил. Тумбочки только остались.

Наконец мы входим в больницу. Просторное, чистое здание пахнет свежей краской. На желтом полу все еще проложены доски, по которым временно ходят. Из одной палаты слышен плач ребенка.

- Модест Леонидович, плачут у вас в больнице?

- Новорожденный, - шепотом говорит он. - Три чукчанки-роженицы лежат сейчас! В больнице из тридцати коек ни одной пустующей. Три врача нас, и, знаете, для всех работа. Для всех! Совсем не то, что было в первый год, когда открыли больницу и я скучал здесь от безделья. Ну, пойдемте, пойдемте! Я что-то покажу вам еще.

Пройдя по длинному коридору до конца, доктор торжественно открывает дверь и говорит, дополняя слова широким жестом:

- Операционная!

В середине белой комнаты, на месте прежнего самодельного деревянного стола, стоит настоящий металлический, блестящий никелем операционный стол.

- Вот, - сказал доктор. - В прошлом году, когда я выезжал сюда, из-за этого стола до наркома дошел. Не выкраивался по смете. Говорю: без стола я не поеду на Чукотку. Обманул наркома! И без стола бы, конечно, поехал. А теперь вот, видите, он стоит здесь, - и доктор тыльной частью руки хлопнул меня по животу.

- Начальник не отбирал его в столовую?

Доктор расхохотался.

- Кварцевую лампу привез - тоже вещь крайне необходимая здесь. Теперь ведь у нас электроэнергии хоть отбавляй. Лампы, из-за которых мы первый год ругались, на чердаке валяются. Вот время какое было! - с удивлением вспомнил доктор. - Еще рентген бы нам... - со вздохом сказал он. - Да, как-то неожиданно спохватился доктор, - видели инженера?

- Какого?

- На "Октябрине". Таграя. Способный парень. На него надо обратить серьезное внимание. Мы с ним друзья. А Тает-Хема какая стала! Скажу вам чистосердечно, что сыну-студенту не пожелал бы лучшей невесты.

- Модест Леонидович, насколько память мне не изменяет, лет семь-восемь тому назад вы уже делали ей "предложение", когда хотели усыновить ее. Помните?

Он расхохотался.

- Да, да, да! А я уже забыл об этом. Легкомысленный человек я был! смеясь, сказал доктор.

В больничную столовую няня чукчанка подала нам по кружке кофе и пирожки с моржовой печенкой, которая, по утверждению доктора, является лучшим антицинготным средством.

Доктор рассказывал мне, как он по приезде с Чукотки устроился в одном из лучших диспансеров Ленинграда, где его очень ценили и уважали. Но какая-то северная бацилла все время не давала ему покоя. Наконец однажды, переговорив с женой, доктор решил махнуть, как выразился он, опять в чукотскую больницу, вместе с женой, на три года.

- Мои коллеги говорили, что я с ума сошел. Но вы-то понимаете: сошел я с ума или нет?

- Модест Леонидович, вы напрасно ко мне апеллируете. Я ведь сам такой же сумасшедший, как и вы.

Доктор рассмеялся.

- Большое удовлетворение дает мне работа здесь. Прямо моложе становлюсь. Там какая-нибудь роженица и внимания на себе не остановит, а здесь, доложу вам, что ни случай - настоящий праздник!

В столовую вошел молодой чукча и, увидев меня, громко крикнул:

- Какомэй! Здравствуй!

Он был одет в больничный белый халат. Я не узнал его. Но когда он скорчил в гримасу свое необыкновенно подвижное лицо, я вспомнил: это больничный сторож, танцор-имитатор Чими.

- Здравствуй, здравствуй, Чими!

- Вот, завхоза больницы сделал из него, - не без гордости говорит Модест Леонидович. - А он, прохвост эдакий, танцы про меня сочиняет, строго-шутливо добавил доктор.

- Это игра, доктор, - словно извиняясь, проговорил Чими.

- Значит, ты, Чими, теперь уже завхоз?

- Да, - важно ответил он. - Аванс отдал фактории. Выписал самоходную машину на двух колесах.

- Вот чудак! Где он будет ездить на велосипеде? По мокрой тундре, что ли? - вмешался Модест Леонидович.