Чукотка - Тихон Семушкин

Спотыкаясь о доски, сложенные на палубе, мы пробираемся к левому борту.

- Татьяна Николаевна, неужели вы едете сюда как домой? - спросил Николай Павлович.

- А вы думаете - как в ссылку? - иронически сказала она. - Правда, герценовцев с распростертыми объятиями принимают даже в лучших столичных школах. А меня вот тянет сюда. Могу совершенно чистосердечно заявить: еду как к родным.

- А я, знаете, Татьяна Николаевна, как погляжу на эту слякоть, так под ложечкой что-то гложет. И это несмотря на то, что я сам прожил долго в таких условиях.

Татьяна Николаевна стояла задумавшись и, казалось, не слушала Николая Павловича.

Она вспомнила свой первый приезд на Чукотку и мечтательно проговорила:

- Когда в тридцатом году я уезжала отсюда в институт, каких замечательных ребят я оставила здесь! Хороших, способных, благодарных. И вот теперь очень хочется поскорей увидеть их. Выросли ведь они!

За время пребывания в институте Татьяна Николаевна поддерживала со своими учениками связь. Эта связь выражалась в переписке коротенькими радиограммами. Один раз в год, в период навигации, она посылала им толстенные письма. Она даже ухитрялась отрывать от своей стипендии немного денег на книги, цветные карандаши и отправляла им посылки.

В последней посылке был подарок и сказочнику - старику Тнаыргыну: набор хороших напильников, которые так необходимы для обработки моржовой кости. Татьяна Николаевна лучше заведующего факторией знала, какие напильники чукчи любят.

Ученики в долгу не оставались и тоже писали ей с далекой Чукотки в неведомый Ленинград. Каждый год они посылали ей торбаза с чудесной вышивкой. По этим замечательным торбазам студентку Таню Вдовину знал весь институт.

Письма хранились как драгоценные реликвии, и даже теперь все четыре письма лежали в кармане Татьяны Николаевны.

Вынув одно из них, она развернула его и подала Николаю Павловичу.

- Почитайте! - сказала она.

Николай Павлович прочел:

"Здравствуй, Таня-кай!

Шлем тебе горячий привет. Посылку мы получили и очень благодарны. Осенью, по получении посылки, сразу послали телеграмму, но, как видно из вашего письма, она застряла где-то в сопках. Жизнь на Чукотке не та уже, что была. Другая. Прибыли настоящие киномеханики. Почти каждый день показывают хорошие картины. В бухте Провидения идет подготовка к строительству морского порта.

Говорят, это будет наш большой город. В марте была райконференция. Заслушали отчет секретаря райкома комсомола тов. Ухсимы. Из Чаплина эскимоску помните? Очень много комсомольцев высказывались. Одного инструктора райкома, тов. Каляу, уволили с работы. Оценили его практическую работу слабой. Прорабатывали историю партии по учебникам. На далекой Чукотке слышны громкие голоса Союза Советских Социалистических Республик. В страницах газеты "Советский Уэлен" читаем свежие новости. Пишем туда свои стихи, и их печатают по-печатному..."

Письмо было длинное. В нем были описаны все события школы и всего района. В конце значились подписи учеников VI класса: Таграй, Ктуге, Тает-Хема, Локе, Рультуге, Каргынто и многих-многих других.

Николай Павлович долго читал, и Татьяна Николаевна следила за выражением его лица и думала: так ли на него действует это письмо, как на нее?

Свернув письмо, Николай Павлович отдал его.

- А почему они называют вас Таня-кай?

Татьяна Николаевна улыбнулась и сказала:

- Прозвали так. По-чукотски значит: маленькая Таня.

- Это чудесно! Таня-кай, Таня-кай! Ах, как замечательно! - восхищался Николай Павлович.

- Вот телеграмма. Ее я получила совсем недавно.

"Очень обрадовались, что опять возвращаетесь тчк Привезите книжку "Великий план" тчк. Тнаыргын просил привезти ему особенную трубку".

- Ну, и что же? Везете вы трубку своему старику?

- Везу! Да еще какую! - ответила Татьяна Николаевна. - А вы, Николай Павлович, спрашиваете еще: с охотой ли я еду сюда?

Подошел штурман.

- Товарищ Чижов! Два вопроса... - сказала Татьяна Николаевна, обращаясь к нему.

- Я - весь внимание! - по-военному отчеканил он.

- Скажите, надолго ли туман закрыл небо и скоро ли мы подойдем к культбазе?

- Охотно вам отвечу. Только что же вы здесь мокнете? Давайте присядем на спардеке, под навесом, прямо на сене: люблю запах сена!

Под навесом было еще темней.

- Итак, слушайте, - сказал штурман. - По первому вопросу: сие от командования не зависит - мы не здешние. Вам лучше знать, когда рассеется туман. А что касается второго - скажу точно. Мы идем прямо в Уэлен, минуя культбазу. Не хочется расставаться с такими хорошими пассажирами. Завезем вас уж лучше на обратном пути. И так как до Уэлена осталось двенадцать часов хода, а в тумане вы все равно ничего не увидите, то предлагаю идти танцевать, Татьяна Николаевна.

- Благодарю, но, кажется, я склонна к тому, чтобы идти на боковую. Надо выспаться.

- Правильно, правильно, Татьяна Николаевна! - В голосе Николая Павловича послышались нотки ревности.

Татьяна Николаевна встала.

- Ну, товарищи, - сказала она, - мне пора бай-бай.

Помахав рукой, она ушла.

Вот уже который раз я приезжаю на Чукотку. Сколько здесь у меня знакомых, друзей, которые своей непосредственностью и теплотой отношения привязали меня к себе. Как и Татьяна Николаевна, я тоже испытываю какое-то необыкновенное чувство, приближаясь к этим хмурым берегам.

На байдарах, на вельботах, зимой - на собаках я неоднократно проезжал вдоль Чукотского побережья. Я уже знаю здесь каждый утес, каждый заливчик, каждое чукотское селение на всем пути, растянувшемся на две тысячи километров. И уж обязательно в каждом селении у меня есть один-два приятеля.

Мне тоже, как и учительнице, хочется взглянуть с борта парохода на ставшие мне родными берега обширной Чукотской земли.

Туман все закрыл. Татьяна Николаевна ушла спать, штурман танцует и, вероятно, скоро встанет на вахту.

Николай Павлович опять предлагает сыграть в шахматы. Я принимаю вызов.

В тесной каюте мы пристраиваем на чемодане шахматную доску и молча начинаем двигать фигуры. Пароход словно стоит в гавани - не шелохнется.

- Николай Павлович! Вы хотя бы здесь сняли бинокль и "лейку", - говорю я ему.

- А что, это мешает вам играть?

- Нет, вам мешает.

- В таком случае прошу не беспокоиться. Гардэ!

Николай Павлович прекрасный шахматист, но сейчас он играет рассеянно. Он признался мне, что все чаще и чаще его мысли занимает Татьяна Николаевна.

За игрой мы и не заметили, как пароход перестал давать гудки. В иллюминатор видно, что туман разошелся. Я решил подняться на палубу.

- Нет, я категорически настаиваю еще на одной партии. Вы не имеете права отказываться от реванша, - строго потребовал мой партнер.

Фигуры опять, в седьмой раз, заняли свои места.

Вдруг как-то необычно загудел "Ангарстрой".

- Сигнал приветствия, - держа коня в воздухе, сказал Николай Павлович.

С несвойственной ему торопливостью он вылез из-за чемоданов, уронил фигуры и выбежал из каюты. Вслед за ним побежал и я.

Стояла чудесная белая ночь. Горизонт был чист, по левую сторону борта тянулись хмурые, но величественные берега Чукотки; откуда-то слышался беспрерывный пронзительный вой сирены. Следов тумана уже не было. Это одно из свойств чукотских туманов: внезапно наползать и не менее внезапно исчезать.

Мы взбежали на капитанский мостик.

- Чукотская шкуна встретилась, - сказал капитан. - Салют приветствия дал ей, а она вон беспрерывно воет почему-то, повернула и гонится за нами. Может быть, сообщение какое у них?

Белая, как чайка, двухмачтовая шкуна действительно гналась за "Ангарстроем", отставая все больше и больше. Николай Петрович уже разглядывал ее и, не отнимая от глаз бинокля (пригодился все-таки!), сказал:

- По борту надпись "Октябрина".

Капитан отдал команду в трубку машинного телеграфа, "Ангарстрой" замедлил ход и вскоре остановился. "Октябрина" подошла к борту и казалась маленьким теленком рядом с ездовым оленем. На палубе ее стояло человек двадцать парней и девушек из чукотских и эскимосских селений.

Капитан подошел к борту и спросил:

- Что такое?

Из рулевой будки шкуны вылез пожилой человек в замасленной робе, в роговых очках с синими стеклами и радостно проговорил:

- Здравствуй, русский капитан! Я тоже капитан, "Октябрины".

- Здравствуй, здравствуй, товарищ капитан! Что ты хочешь? - спросил его капитан "Ангарстроя".

- Ничего. Только хочу сказать: здравствуй.

Два капитана стояли друг против друга, оба улыбались, и хотя улыбки их были вызваны разными мыслями, но у обоих было неподдельно хорошее чувство друг к другу.

И вдруг капитан "Октябрины", повернувшись, заметил меня. Назвав мою фамилию, он прокричал:

- Какомэй!

Я узнал в нем моего давнишнего приятеля - председателя поселкового совета Ульвургына.

- Куда идет шкуна, Ульвургын?