Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

A Пятаков разглагольствует, что братание — утопия, а к тому же — и анархия!

Ленин говорит о руководящей роли пролетариата в революции.

А Пятаков доказывает, что крестьяне не пойдут за пролетариатом.

Ленин выдвигает идею власти Советов.

А Пятаков: диктатура пролетариата сейчас невозможна.

Ленин предлагает не доверять Временному правительству, которое продолжает политику империалистической войны, тянет с конфискацией помещичьих земель и зажимает рабочие организации, потому что состоит из министров-капиталистов и соглашателей из мелкобуржуазных партий, пошедших на союз с буржуазией.

А Пятаков: трудящиеся еще не в состоянии утвердить свою власть; поэтому надо поддерживать Временное правительство, внося лишь коррективы в его деятельность. Свержение правительства равносильно захвату власти, a это, мол, противоречит мирному развитию революции, которое отстаивает сейчас партия.

Наконец, Ленин провозглашает марксистский принцип самоопределения наций, доказывая, что только право свободного отделения может привести нации бывшей Российской империи к свободному, не вынужденному, а значит, и наиболее крепкому интернациональному единению в борьбе за социализм.

А Пятаков толкует о каком-то надуманном “слиянии” наций — во имя торжества идей интернационализма; уверяет, что освободительное национальное движение уже сыграло якобы свою революционную роль еще во времена буржуазных революций против феодализма, а ныне, в условиях империализма, может играть только роль контрреволюционную, ибо действует, мол, лишь на руку национальной буржуазии.

Но ведь каждому, даже не теоретику марксизма, ясно, что в условиях бывшей Российской империи, где многие нации были угнетены царским империалистическим режимом, позиция Пятакова фактически продолжает царскую великодержавную политику, утверждая превосходство великороссов над остальными нациями, и, таким образом, — провоцирует национальную рознь, восстанавливает все нации против великороссов, толкает людей, стремящихся к национальному освобождению, под знамена буржуазии, подрывает пролетарскую интернациональную солидарность.

Используя свой авторитет руководителя организации, Пятаков сумел добиться того, что в Киеве почти до самой Апрельской конференции “повисли в воздухе” ленинские тезисы. Когда киевские большевики начали их горячо обсуждать, явно поддерживая ленинскую позицию, Пятаков, чтобы спасти свой престиж, хитро организовал позорную историю с Петровым-Савельевым.

Металлист Петров-Савельев, закаленный большевик, который после разгрома подпольной киевской большевистской организации осенью 1916 года сохранил ее остатки в трудном подполье, в первые дни революции возглавил переход к легальным формам работы, — горячо отстаивал тезисы Ленина. Савельев вместе с Пятаковым, сменившим его на посту руководителя организации, и был избран делегатом на Всероссийскую апрельскую конференцию большевиков в Петрограде. Тогда Пятаков, ссылаясь на то, что Савельев якобы нарушил партийный закон демократического централизма, выступив против принятой уже киевским комитетом “платформы”, предложил отобрать у него делегатский мандат. Это Пятакову удалось провести, и на конференцию вместо Савельева послали Евгению Бош.

Всероссийская конференция приняла ленинские тезисы как программу дальнейшей деятельности партии, а Пятакову справедливо досталось за соглашательскую позицию. Ленин, выступая по национальному вопросу, разгромил Пятакова перед лицом всей партии.

И все же Пятаков не утихомирился. Вернувшись в Киев, он продолжает выступать против Центрального Комитета.

Вот хоть бы сегодня. Ведь не сам же Иванов с киевскими металлистами, авиаторами и портными выдвинул идею вооружения пролетариата. Выдвигает эту идею как насущную необходимость для защиты интересов революции Центральный Комитет. И Ленин выступил в “Правде” со специальной статьей по этому поводу…

Возмущение и гнев овладели Ивановым, нарастая с каждой репликой зала. Но Иванов сдержал себя. И когда смог продолжать, ответил Пятакову спокойно:

— Не только западноевропейский пролетариат делает мировую социалистическую революцию и не только от него зависит судьба революции в России. Мы, коммунисты…

— Большевики! — крикнул Пятаков… — Мы — большевики!

— Мы, большевики, коммунисты… — начал снова Иванов.

Но Пятаков опять раздраженно перебил:

— Я поправляю тебя, товарищ Иванов! К твоему сведению: наша партия именует себя “Российская социал-демократическая рабочая партия”, в скобках — “большевиков”.

Это был еще один пункт расхождения Пятакова с Лениным. Ленин, идя за Марксом, предлагал переименовать партию в “Коммунистическую”, чтобы решительно отмежеваться от меньшевиков, тоже “социал-демократов”. Пятаков же в дискуссиях доказывал, что рвать с меньшевиками не следует, а слово “коммунист” будет в обывательских кругах ассоциироваться с “анархистами-коммунистами” и только запугает их.

И вдруг Иванов не выдержал. Обернувшись прямо к Пятакову, он спросил с нескрываемым вызовом:

— Слушай, Пятаков! Ты не хочешь называться коммунистом. Это твое дело. Но в таком случае я не понимаю, почему ты считаешь себя большевиком?

— Не отвечай ему, товарищ Юрий! — крикнула Бош. — Это хулиганство!

Верно: это было оскорбление, а говорят, что на оскорбление, чтобы не уронить своего достоинства, лучше не отвечать.

Но Пятаков все же ответил: это он, очевидно, счел тоже проявлением достоинства — старшего перед младшим.

Тон его ответа был тоном глубоко обиженного, однако снисходительного человека: отечески-укоризненный тон.

— Потому, товарищ Иванов, что участвовал в создании партии и принимал ее первую программу.

— Ленин сказал про таких, как ты, — крикнул Леонид Пятаков, что они — “старый архив”!

Но Пятаков не обратил внимания на выкрик брата.

— Потому еще, товарищ Иванов, что выстрадал свою партийную принадлежность в ссылках и в эмиграции…

— Меньшевики и эсеры тоже сидели в тюрьмах и были в эмиграции, — Закричал Боженко.

Но Пятаков пропустил мимо ушей слова Боженко, который и членом партии стал уже после того, как самодержавие было свергнуто, а тюрьмы разгромлены, и не было никакой нужды ломать свою жизнь и бежать в эмиграцию, покидая родную страну.

— А тебе, товарищ Иванов, я прощаю это оскорбление лишь потому, что партийный стаж у тебя в три раза меньше, и я пока верю, что дальнейшее пребывание в партии может сделать из тебя дисциплинированного социал-демократа. Инцидент считаю исчерпанным.

И Пятаков скромно потупил взор.

Зал притих. Людям стало неловко. Людям всегда неловко, когда при них обижают другого человека — старшего по возрасту, с большим жизненным опытом и, особенно, если человек этот, получив оскорбление, не лезет сгоряча на стенку, а держит себя вот так — со скромным достоинством.

Впрочем, смешался и сам Иванов. Он обвел взглядом аудиторию. Товарищи отводили глаза. В самом деле — разве так можно? Все же Пятаков — участник нелегальных партийных съездов, которые собирались за границей и на которые съезжались выдающиеся деятели и теоретики революционного движении. Прошел даже слух, что на очередном съезде через какой-нибудь месяц кандидатура Юрия Пятакова будет выдвинута в Центральный Комитет…

Товарищи в зале отводили глаза. Рядом стоял набычившись Василий Боженко, вот-вот схватит графин и запустит в Пятакова. Но Василек — буйная голова, всего каких-нибудь три месяца в партии, а образования-то всего — церковноприходская школа: никак не теоретик марксизма… Немногим лучше и он сам, Иванов. В партии он, правда, уже четвертый год, но из них три года — вши в окопах, станок в “Арсенале”. Разве это образовательный ценз? Стачки, аресты, тюрьма… Где ему приобрести нужную закалку для споров, дебатов, дискуссий?..

Эх, был бы здесь Савельев-Петров или хотя бы Иван Федорович Смирнов! У того бы нашлось словцо! Тот сумел бы попасть Пятакову не в бровь, а в глаз! В сибирской тайге Смирнов зубы съел на дискуссиях с народниками, меньшевиками, эсерами и польскими социалистами, не было теперь в Киеве диспута, на котором большевик Смирнов не одержал бы верх над меньшевистскими талмудистами и оппортунистической казуистикой разных “оборонцев”, “демократов-оборонцев”, или “революционных оборонцев”.

И Иван Федорович Смирнов — Иванову это было доподлинно известно — был в курсе дискуссии между Лениным и Пятаковым, о которой партийная молодежь знала лишь понаслышке, — дискуссии давней, завязавшейся еще в эмиграции, в пятнадцатом году; уже тогда Пятаков выступил с Бухариным против ленинского тезиса о праве наций на самоопределение, а вместе с Троцким доказывал, будто бы революция возможна только в мировом масштабе, в одной же стране — невозможна.