Мнимые люди - Андрей Белоусов

«Заражённый человек также имеет право на жизнь и излечение, как и любой гражданин страны».

И всё чаще стали слышны из уст «нео-молодёжи», призыв к захвату любого транспорта, чтобы совместными силами, прорываться сквозь оккупационное кольцо, не дожидаясь когда чиновники решат их (людей), дальнейшую судьбу.

— Свою жизнь народ должен спасать сам! — кричали они.

На, что, ставке главного военного штаба, пришлось поспешно выпустить специальный ролик и безостановочно транслировать его по телевидению и по большим экранам установленным на вокзалах, разных районов Москвы. В нём говорилось, что пока жители Москвы, находятся в городе, то их жизни в относительной безопасности и военные клянутся, что не применят боевое оружие против народа. Но стоит людям попытаться прорваться сквозь кольцо оцепления, военные откроют огонь на поражение и ни одна живая душа не покинет границ города, без разрешения военных.

Ролик возымел действие и остудил самые отчаянные головы, но неразбериха в городе продолжала накалять страсти и сердца людей.

После наведения относительного порядка, горожан расселили по домам, находящихся в радиусе километра от места эвакуации, барачным типом, по несколько человек на комнату. После чего запретили им покидать жильё и бесцельно шататься по городу, до подхода очереди на выезд из города.

Теперь народ передвигался по городу, не толпой, как раньше, а колоннами на марше, в оцепление военных. Каждый день, отбирались дома, в порядке очереди и граждане переводились в здания непосредственно примыкавшие к пропускным пунктам. Горожане ещё их прозвали — «залами ожидания». Там медицинские службы, делали забор крови и после получения анализов, людей, по списку, усаживали в вагоны поездов.

Отправляли москвичей чаще всего в Подмосковье, в специально созданные резервационные зоны, где они находились под постоянным наблюдением медиков. После этого, эвакуированные уже не могли покинуть закрытую зону и уехать например к родственникам. Отныне им следовало оставаться на месте и не роптать ожидая решения «свыше», по поводу своей дальнейшей судьбы.

Какая ирония…

Люди считавшие Москву, только своим городом, каждый раз воротили нос от приезжих, называя их лимитой или деревней, крича на каждом углу:

— Понаехали тут! Самим негде жить. И чё у себя не сидится! Все рабочие места позанимали, а нам что остаётся делать.

И ладно, если их утверждения касались бы только людей из ближнего зарубежья, что нелегально поселились в городе, но ведь они же относили к этой категории абсолютно всех, даже тех, кто живёт на границе с Москвой. И хотя условия жизни в Подмосковье уже ничем не отличаются от столичной, москвичи всё равно называли, всё что находится за чертой их города — деревней, а самих людей прозвали: неотёсанной деревенщиной, что приезжают учиться или работать в Москву.

То вот именно сейчас москвичи сами попали, как раз в такую ситуацию, когда они уже оказались приезжими и никому не нужными на новом месте. Теперь это они превратились в беженцев и лимиту, что понаехала из своего чудного града.

— А их звали? — Задались справедливым вопросом, местные «аборигены». И они негодовали. Им не по нраву было видеть рядом с собой чужаков. Отчего жители Подмосковья, реагировали по-разному: кто просто старался ничего не замечать; кто зло радовался над бедами, постигшими жителей столицы, а кто и жалел их. Но большинство сходилось к одному, Москву постигла заслуженная кара.

Люди балансирующие между средним достатком и нищетой, справедливо считали Москву рассадником зла и разврата, где люди зажрались и перестали видеть жизнь в истинном её свете; где они обворовав всю страну, жировали на деньги честных граждан.

И вот сейчас, эти самые москвичи понаехали к ним домой.

Недовольство росло и вскоре среди местных жителей поднялись стихийные митинги. Они злились, что приезжим поставляется еда бесплатно, за счет местного населения, а для самих местных, продукты наоборот поднялись в цене.

Где справедливость?!

И тогда в людях зароились дурные мысли:

— Москвичи привезли с собой заразу и теперь мы все умрём! — Кричали отдельные, психически неустойчивые личности и им, как ни странно, верило большинство. И местные в спешном порядке бросали дома или квартиры и уезжали по родственникам, куда подальше, лишь бы не оставаться рядом с беженцами. А кому ехать было некуда, запирались дома, подозрительно провожая взглядом из окна, каждое новое лицо.

Москвичи превратились в отверженных…

— Гнать их отсюдова! Не место им здесь. Пускай обратно возвращаются! — ярился народ.

— Сжечь их! А то всю страну болезней своей заразят! — раздавались призывы на улицах, малых городов и деревень.

— Кара небесная постигла город! Кайтесь безбожники! Вымаливайте прощение Бога! — кричали Богобоязненные граждане, считавшие, что на земле ничего не происходит без ведома Всевышнего.

И в сложившихся условиях, москвичи сами решили, что будет благоразумно оставаться под охраной, чем требовать свободы и качать свои права, боясь столкнутся с чокнутыми людьми, один на один, в тёмном переулке.

* * *

А эвакуация несмотря ни на что, на протяжении двух недель, проходила своим чередом, строго придерживаясь графика. Поезда привозили беженцев, разворачивались и ехали назад за новой порцией людей. И так каждый час. Тяжёлый грузовой состав, гулко стуча колёсами по рельсам, подъезжая к населённому пункту, давал военным три гудка, если ехал дальше и один протяжный, когда останавливался, а дальше всё по плану.

Вот и на железнодорожном разъезде в районе «Дедовска», завибрировали рельсы, явный знак того что подъезжает гружённый людьми состав. Ещё не видя станции, машинист дал один протяжный гудок, разнёсшийся на сотни метров.

Капитан Фролов, выскочил из будки билетного кассира, где согревался чаем, между ходками поездов, пробежал в конец пассажирской платформы, и спрыгнув на снег, перейдя пути, подошёл к оцепленному, машинами участку, туда куда именно должен был встать поезд.

Оцепление представляло собой полукруг из грузовых машин «Урал» и двух бронемашин с крупнокалиберными пулемётами. В середине полукруга, зияла брешь, там стояло наготове, с десяток автобусов, задача которых — развезти людей по резервационным зонам, а по бокам полукруга, машины неотложки. В самом центре — свободное пространство для прибывших людей.

— Рота, стройся! — скомандовал Фролов.

Изнутри грузовых машин повыпрыгивали солдаты и организованно выстроились в цепь, держа оружие наготове.

Поезд натужно пыхтя и тормозя железными колёсами, так что искры летели, подошёл к конечной остановке и замер, тяжело загудев моторами, работающими в холостую. И выпустив со свистом пар из-под головных вагонов, временно уснул.

Дальше дело стало за военными. Действия солдат были отрепетированы до мелочей. Им следовало открыть вагоны, принять людей, после чего рассадить их по автобусам, а так же пострадавших и погибших в давке или замёрзших, передать медицинским службам — это тоже случалось, но редко.

Из общей цепи, отделились солдаты и по трое, подошли к каждому из вагонов.

Послышалась команда:

— Открывай центральные!

— Петров, давай, — сержант Головин, приказал зелёному юнцу, что входил в его группу, разблокировать заиндевевший замок.

Рядовой Петров, в толстых зимних варежках взялся за поручень замка и попытался его сдвинуть.

— Ну, чё ты возишься, рядовой, быстрей давай, — недовольно прорычал Головин.

— Не получается, товарищ сержант, щеколда замёрзла, — виновато объяснил рядовой Петров.

— Ну ё моё… Ну всему вас надо учить. — Сержант подошёл к рядовому и взялся за поручень, — давай помогай.

Под натиском, двух здоровых мужиков, щеколда медленно, ещё сопротивляясь, но пошла таки из пазухи.

— Раскачивай её, туда сюда, — посоветовал сержант Головин. — Во… вот так.

— А заметили, товарищ сержант, что-то тихо в вагоне? — обратился Петров к сержанту.

— Точно… — протянул Головин. — Хм… странно. Эй есть кто живой?! — Головин, с силой постучал по вагону. В ответ, тишина. — Блядь! А ну давай быстрее, не дай Бог, они там все помёрзли, — забеспокоился он, краснея от напряжения, дёргая за поручень щеколды.

Наконец щеколда выскочила и сержант оттолкнув Петрова, ухватившись за тяжеленную дверь, дернул её. Дверь нехотя поехала в сторону.

— Ой, чтой-то? Это кровь? — услышал он краем уха, удивлённый вскрик рядового Петрова, за секунды до того, как настежь открыть дверь вагона. Дверь распахнулась…

И время замедлило свой бег. Головин и не помнил, кричал ли он в тот момент от ужаса или просто стоял и пялился, но то, что открылось перед ним, не могло, привидится и в страшном сне.

Люди. Повсюду люди. До полусотни людей и все разброшены по вагону, как сломанные куклы. Создавалось такое впечатление, словно вагон мотало из стороны в сторону с дикой скоростью. Ни одного человека на ногах, люди просто лежали штабелями, как дрова, и все были мертвы…