Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

без разбора, без суда и следствия!..

Вдруг с нижних нар сорвался тощий и долговязый барон. Белесые глаза налиты бешенством, лицо с лошадиной челюстью в красных пятнах, рот судорожно кривится. От ярости он и говорить поначалу не мог, метался по каземату, размахивая, как буйнопомешанный, длинными худыми руками, изрыгая проклятья. Наконец заорал, задыхаясь:

— Подлецы!.. П-п-предатели! Лижете большевистские задницы!.. Ваш Брусилов продажная шкура!.. В-в-всех вас повесим без всякой пощады! Как т-т-только-о-о воцарится в Российской империи порррядок... Всех вас, вместе с Брусиловым... На кол!.. На дыбу-у-у!!!

Бешеный наскок оголтелого монархиста вызвал замешательство. Но тут же сорвался с нар Лбов, подскочил к фон Кноррингу — в гулкой камере прозвучала звонкая пощечина.

Схватившись за грудь, Лбов застонал: в гневе он забыл о ране своей. Оцепеневший было фон Кнорринг бросился на раненого, но был вдруг схвачен за руку, словно клещами. Перед ним стоял фон Дитц — рослый, плотно сбитый, опасно спокойный.

— К барьеру жаждете, барон? — вкрадчиво спросил подполковник. Баронский титул он произнес ядовито, очень похоже на «баран». — Извольте. К вашим услугам.

— Большевистская каналья! — прохрипел барон. — Хэмм...

Кнорринг вдруг подавился на полуслове, громко икнул и, сложившись пополам, повалился на пол без сознания.

— Ловко вы его, — улыбнулся через силу Лбов.

— Бокс. Кросс правой в солнечное сплетение, — с деланным равнодушием пояснил Дитц. — Через десять минут отдышится.

На шум явились охранники. Бородатый начальник караула, узнав в чем дело, удивился.

— А вы, господа бывшие, одначе, не такие уж контры. За дело этому фонбарону всыпали. Только без самосуда. У нас не положено.

— Заберите его от нас от греха подальше, — попросил Сенаторов.

— И то верно. Пускай катится отселя в одиночку.

Утром тот же бородач зашел в каземат со списком в руках, сделал перекличку.

— Названным объявляю: через полчаса всех вас, голубчиков, поведу на комиссию. Пожурят маненько — и валяй на все четыре стороны!

В каземате возник радостный шум. Начались сборы, послышались шутки, смех. И лишь один Лбов сидел в уголочке, понурившись. Подошел фон Дитц.

— Не очень печальтесь, друг мой. Уверен, и с вами разберутся по справедливости.

— Вашими устами да мед бы пить, — невесело отвечал молодой человек, в глазах его блестели слезы.

— Может, у вас есть какое-нибудь поручение? Разумеется, в пределах допустимого.

Лбов оживился.

— Был бы весьма благодарен. Месяца три назад я встретил свою невесту. Не виделись с пятнадцатого года. В войну была сестрой милосердия. Сейчас же бедствует. Вынуждена ходить по домам стирать белье. Не передадите ли записочку ей?

— Извольте. А как ее разыскать?

— Квартиры у нее нет... Прибыла в Ташкент с санитарным поездом. Тут революции грянули. Выбраться к себе на родину, в Петроград, не смогла. Теперь бедствует. Ночует обычно там, где стирает. Право, даже и не знаю... Впрочем, если, конечно, это вас не затруднит... Зайдите, пожалуйста, к жене генерала Муфельдта. Живет она в собственном доме на улице Синявской. Это совсем рядом от угла Куйлюкской. Елизавета Эрнестовна Муфельдт. Мария часто у нее стирает.

— Ну и прекрасно. Пишите записку, а то скоро за нами придут.

Лбов на обрывке газеты набросал несколько строк. Жив, здоров. Не теряю надежды на встречу. И в конце: «Надо мужаться, дорогая Мария! Все будет хорошо».

Явились конвоиры. Фон Дитц крепко обнял молодого человека.

— Прощайте, будущий красный военспец, — проговорил Лбов, едва сдерживая слезы. — Спасибо за добрый совет.

— Почему — прощайте? — Дитц хлопнул дружески по плечу Лбова. — Лучше сказать до свидания! Надеюсь и вас встретить военспецом.

Следствие продолжается

Анне Семеновне Бобровой не было еще и сорока пяти, но выглядела она старушкой: сухонькое лицо в морщинах, некогда голубые глаза выцвели. От слез выцвели глаза. Сколько она пролила их в своем маленьком домике, что в Безымянном тупике значится под № 2!

Супруг ее, Федор Егорович, служивший пекарем у господина Эйслера, в первый же год войны был призван в армию, а спустя несколько месяцев пришло письмо с траурной окантовкой: «Бобров Федор Егорович, нижний чин 3-го Туркестанского стрелкового полка, доблестно пал в бою за Веру, Царя и Отечество...»

В шестнадцатом году забрили лбы сыновьям, Сереже и Андрюше. Близнецы были. Пригожие собой, ласковые. Глаза материнские, васильковые. Прислали с фронта несколько весточек — и молчок. Сгинули.

При муже жилось Анне Семеновне как у Христа за пазухой. Пекарь Федор Егорович был знатный, господин Эйслер его ценил, платил изрядно. Да и сыновья тоже добытчики. Пошли по отцовским стопам. И сама Анна Семеновна не бездельничала. Шила понемногу. Кому платье, кому салопчик, а франтихам и модные шемизетки мастерила. Но ведь недаром же говорится: пришла беда — отворяй ворота!.. Сложили головы на поле брани муж, сыночки. А время военное. Только богачи обновки шьют. А простонародье уже о салопчиках не думает. Не стало работы! Изредка какая-нибудь мелочишка перепадает, перелицевать что, заштуковать...

И потому Анна Семеновна хаживала на Воскресенский базар. Вещички меняла на продукты. Экономила. Не всякое утро шла. Обычно по пятницам.

Погруженная в свои невеселые мысли, медленно проходила Боброва мимо Японского двора. Вдруг слышит тихие слова:

— Анна Семеновна...

Заглянула за угол — двое парнишек пальчиками ее к себе манят. Что за люди? Еще ограбят!.. А парнишки уже и сами к ней подошли. Чернявый парень говорит ласково:

— Вы нас не опасайтесь. Мы из уголовного розыска.

— Господь с вами!.. Да что я такого сделала?

— Ровным счетом ничего, — улыбнулся второй, здоровяк с рыжими вихрами. — Мы просим вас помочь нам. Важное дело. Пройдемся, уважаемая Анна Семеновна. Это недалеко. Могли бы вас на фаэтоне доставить, да не хочется внимание привлекать.

Несколько успокоившись, Боброва пошла следом за парнишками, шагов на полсотни поотстав. Так они ей сказали идти.

Парни вошли в ворота углового дома с двумя башенками. Вновь заволновавшись, Анна Семеновна последовала за ними. Часовой отвел в сторону винтовку, отдав «честь по-ефрейторски». Женщина не знала, что ей оказывают внимание. Но часовой добавил, совсем уже не по-уставному: «Милости просим, мамаша!» — и она успокоилась.

Тем временем Базаров и Белов доложили Пригодинскому о выполнении задания.

— Орлы! — похвалил агентов Пригодинский. — Где же она?

Тут как раз отворилась дверь. Дежурный ввел Боброву, поддерживая под локоть.

— Здравствуйте, Анна Семеновна! — приветствовал ее Пригодинский. — Тысячу извинений за беспокойство. Помогите нам...

Теплое,