Мои ужасные радости. История моей жизни - Энцо Феррари

Лемей, заместитель Уоллеса, представлявшего радикалов, заявил, будто поддерживает мнение о том, что войну во Вьетнаме можно закончить, сбросив пару атомных бомб. Вот как странно с одной стороны человек не видел ничего плохого в использовании атомной бомбы, а с другой – хотел выпускать игрушки, делающие счастливыми миллионы детей.

Гости Маранелло задавали мне множество вопросов. Вот один из самых любопытных. Его автор – американский промышленник Паркер, король шариковых ручек. «Феррари, – сказал он, – я не понимаю, почему вы не организуете массовое производство своих автомобилей и активное продвижение продукции. Вы должны сделать то же, что делаю я: мне удалось создать продукт, купить который можно в любом уголке мира». Я объяснил ему, что я не промышленник, а конструктор. «И потом, в таком случае я был бы лишен удовольствия встретиться здесь с вами и другими интересными людьми со всего света». Немного позже тот же вопрос задали мне советские журналисты. И очень удивились, когда я ответил: «Вы говорите, как американцы». Услышав мой рассказ о встрече с Паркером, русские согласились с разумностью нашего стремления сохранять оптимальные размеры производства и свои уникальные особенности.

Жаль только, что во время встреч с такими разными, интересными людьми мне приходилось общаться через переводчика. Иногда без него не обойтись – как, например, во время визита делегации из Пекина, которая приехала перенимать наш опыт – в Китае тогда только начинали создавать свой олимпийский комитет. Не предоставь нам Национальный олимпийский комитет Италии китаиста, преподававшего в Университете Перуджи, встреча превратилась бы в пантомиму поклонов, традиционных для этой нации. Честно говоря, мне намного приятнее общаться без переводчика, но это невозможно – я говорю только по-французски, да и то совсем плохо. Следовало бы подучить английский, чтобы объясняться по крайней мере на примитивном уровне, но я никак не могу найти свободное время. Если оно вдруг появляется, трачу его на чтение.

Кроме политиков, промышленников и спортсменов, в Маранелло время от времени заглядывают писатели. Я люблю читать, но делаю это без всякой системы. Каждое утро просматриваю газеты, листаю еженедельные и ежемесячные подборки технических и политических новостей. А порой засиживаюсь с книгой до утра. Среди первых авторов, которые произвели на меня сильное впечатление, назову Стендаля. Еще я зачитывался Уго Ойетти[186] – не столько потому, что он был президентом Alfa Romeo, сколько из-за его манеры излагать свои мысли четко и лаконично. Я читал Леопарди[187], Д’Аннунцио, «Крестного отца», «Сто лет одиночества», книги Эйнштейна, «Библия была права»[188], романы Пьеро Кьяры[189], Кафку – и не могу сказать, что мне нравится больше. Вот такие у меня литературные вкусы.

Из итальянских писателей люблю Джованнино Гуарески за его лаконичный стиль, пусть словарный запас и составляет слов 300, не больше. Я приезжал к нему в Ронколу, недалеко от Маранелло, перед тем как его посадили в тюрьму по обвинению в клевете, предъявленному премьер-министром страны Де Гаспери[190]. Пусть я и не разделяю некоторых его взглядов, мне было любопытно познакомиться лично с этим странным, бесстрашным, воинственным человеком, которому гордость не позволила обжаловать приговор[191]. Потом он приехал с ответным визитом в Маранелло, и я покатал его немного на Ferrari, после чего Гуарески заявил, что никогда в жизни больше не сядет в мою машину, потому что эти «дьявольские» ускорения пугают его до смерти.

Мы подружились, хотя виделись не так часто, как нам хотелось. В разговорах со мной к нему возвращались прежний энтузиазм и тонкий юмор, угасшие от пребывания в тюрьме, разочарования от жизни и поведения друзей, которые легко его забыли. Я узнал, что он открыл ресторан традиционной кухни нашего региона, где подавали здоровую пищу, и оттуда продолжал сражаться с недругами[192]. Но тюрьма подорвала его здоровье. Лишила жизненных сил. И он рано умер. Грустно было видеть, что в последний путь Гуарески провожали лишь члены семьи да пара друзей – бывших коллег-журналистов. Почти никто не пришел отдать последнюю дань уважения человеку, сочинения и карикатуры которого изменили Италию, автору знаменитого рисунка, изображающего труп, цепляющийся за колючую проволоку концлагеря, рисунка, ставшего самым популярным политическим плакатом и сыгравшего такую важную роль в избирательной кампании 1948 года – ни официальные лица, ни представители партий, сделавших его жертвой своих политических игр.

В Маранелло приезжал и другой писатель, точнее – писательница: Франсуаза Саган. Как раз накануне своей первой свадьбы с немолодым редактором. Она спросила, могу ли я через несколько дней одолжить ей кабриолет, но это было невозможно. Однако разочарование не помешало ей остаться и поговорить. Сначала вопросы задавала она, но вскоре мое любопытство взяло верх: я читал ее романы, и Саган меня заинтриговала. Мы почти сразу заговорили об аварии, которая едва не унесла ее жизнь[193]. Я поинтересовался, продолжает ли она ездить так же безрассудно. «Моя страсть к автомобилям, – улыбнулась она, – ничуть не угасла». Пытаясь объяснить причину случившегося, Саган обрисовала картину со всеми подробностями, но одна ее фраза показалась мне странной. Франсуаза сказала, что у нее будто бы заклинило руль. Повернуть его она не смогла и оказалась в канаве. Я посмотрел на ее тонкие запястья и заметил: «Мадемуазель, если позволите, я скажу, что я думаю. Как вы говорили, машина передним колесом заехала на неровную обочину. Скорость была довольно большой, а машина у вас тяжелая. При попытке вернуть автомобиль на дорогу вы, должно быть, сломали запястье».

Напоследок мы побеседовали о ее творчестве. «Мадемуазель, – помолчав, сказал я, – я прочитал все ваши книги (это неправда), и меня не раз поражало, настолько они искренни. Вы действительно испытывали те чувства, о которых писали?» «Конечно, нет! – с удивлением воскликнула Саган. – Это все выдумки!» Она сказала это так уверенно, что я даже почувствовал себя немного обманутым. А потом Франсуаза попросила дать ей сесть за руль Ferrari. Я разрешил. Она вернулась через час, взволнованная, босая, и закричала мне: «Синьор Феррари, это самая лучшая машина в мире!» Я улыбнулся и ответил: «Мадемуазель, надеюсь, на сей раз это не выдумки?»

Кроме того, мне посчастливилось принимать в Маранелло Дино Буццати[194]. Мне показалось, что благодаря экскурсии по заводу и подробным ответам на вопросы Буццати взглянул на гоночный автомобиль под другим углом. Несколько лет спустя я прочитал роман Буццати «Любовь» и обнаружил, что фоном для любовных страстей стали автодром Модены и гоночные автомобили[195]. На трассу «Фьорано» и в Маранелло как-то приезжал Альберто Бевилаква[196] – явно с целью исследовать неизведанную для себя территорию. Кто знает, вдруг однажды он напишет книгу или снимет фильм об автоспорте?

Пьеро Кьяра, например, уже обдумывает роман, действие которого будет происходить в Эмилии, в мире автогонок. Приезд Кьяры во Фьорано дал мне возможность лично выразить ему восхищение, а ему – поблагодарить меня за высокую оценку своего творчества. Кьяра оказался сдержанным, приятным в общении человеком, интересующимся отнюдь не только литературой. Я знал, что он работает секретарем Итальянской либеральной партии в Варезе и связан по службе с Серджио Пининфариной. Но говорил Пьеро в основном не о своих романах, а о фильмах, снятых по ним. Я попросил его поделиться мнением об актерах. Только присутствие жены (приятной собеседницы и гурмана) не позволило ему в полной мере высказать все, что он думает.

В Маранелло приезжал также Роберто