Мои ужасные радости. История моей жизни - Энцо Феррари

брата императора Наполеона, и единственный живой наследник победителя битвы под Аустерлицем. Принц Луи был атлетичного телосложения, с ясными глазами, доброй улыбкой и был настолько высоким, что ему приходилось нагибаться перед каждой дверью: невероятно для представителя семейства Бонапартов! Как и принц Нидерландов Бернард, Луи Наполеон занимался разными видами спорта, однако главной его страстью был автомобиль. Он тоже часто приходил в наши боксы на Гран-при. А в Маранелло стал постоянным и желанным гостем. Принца очень любили за умение делать обстановку вокруг себя легкой и непринужденной. Кроме того, его предложения и критика не раз давали мне пищу для размышлений.

Еще одним преданным клиентом была Лилиан де Рети[163], неизменно элегантная и улыбающаяся. В последний раз она приезжала в Маранелло с кардиохирургом Майклом Дебейки[164], и он заказал точно такой же автомобиль, как тот, что купила принцесса.

Среди любителей Ferrari стоит отметить шведского принца Бертиля. Как-то раз он приехал в Маранелло в сопровождении покойного Луи Широна, барона Эммануэля де Граффенрида и многих других спортсменов из Клуба бывших гонщиков Гран-при. Он попросил разрешения попробовать Ferrari Berlinetta на автодроме. Едва нажал на газ, как след его простыл. «Теперь его высочество остановится только тогда, когда закончится бензин», – прокомментировал один из сопровождающих, и шутка всех развеселила. Но я видел, с какой страстью и мастерством ведет машину Бертиль, и не засмеялся вместе со всеми. Когда принц наконец вернулся к месту старта, в баке было пусто, а его глаза горели от удовольствия. И только наступившая темнота помешала возобновить тренировку.

В 1955 году в Маранелло побывал и император Бао-дай-де[165]. За год до этого он заказывал автомобиль Ferrari. В то время Бао-дай-де уединенно жил в замке во Франции, под защитой французского правительства. После экскурсии по мастерской мы отправились завтракать. Император говорил по-французски едва ли не хуже, чем я, а к тому же курил – безостановочно, одну сигару за другой. Вскоре в воздухе повисла плотная голубоватая дымка, а я почувствовал дурноту и головокружение. Дым начал принимать нереальные формы. Мне пришлось выйти на свежий воздух, но я так и не осмелился спросить, что же за сигары курит этот загадочный гость с Востока.

В отличие от общения с высокопоставленными особами, встречи с политиками редко доставляли мне удовольствие. Мало кто из них действительно разбирается в машинах. Но беседы с некоторыми получились довольно интересными, пусть и не совсем о спорте. Например, с Пальмиро Тольятти.

Лидер коммунистической партии собирался заехать в Маранелло по дороге в Модену, где принимал участие в ежегодном фестивале «Единство»[166]. Один мой старый друг спросил, не возражаю ли я. Но я был только рад. Надо сказать, Тольятти оказался совсем не таким, каким я его себе представлял; я ожидал увидеть человека очень авторитарного, а передо мной предстал мужчина среднего роста, начинающий немного полнеть, в очках с толстыми стеклами и с грустной улыбкой. Этот человек возглавлял самую сплоченную, самую сильную и популярную в Италии партию, а в разговоре неожиданно показался мне сдержанным и спокойным. Общаться с ним было легче, чем с профсоюзными лидерами или другими политиками, с которыми я время от времени встречался в Маранелло. Достопочтенный Тольятти попросил провести для него экскурсию по всему заводу. Вскоре от обсуждения технических вопросов мы перешли к разговорам на более отвлеченные темы – о земельной реформе, кооперативах, проблемах итальянской промышленности, уровне квалификации рабочих. Тольятти говорил взвешенно и спокойно, вовсе не таким саркастическим тоном, как обычно в телеинтервью.

Он поинтересовался, как я выбираю работников для своего завода. Мне повезло, объяснил я: еще в годы войны я смог открыть в Маранелло профессионально-техническое училище, которое со временем превратился в государственное учебное заведение промышленного профиля. Среди студентов я отбираю лучших и поначалу, чтобы понять, в чем каждый может принести максимальную пользу, предоставляю им возможность попробовать себя в двух, трех, четырех или даже пяти профессиях. Конечно, это занимает много времени, но дает хороший результат. Тольятти прервал меня, заметив, что в Советском Союзе он общался с руководителем автозавода, который использовал ту же систему, что и я. И добавил, что тот мужчина умер довольно молодым. Я не стал развивать любопытную тему взаимосвязи внезапной смерти и способа поиска сотрудников. Но разговор на этом не закончился. Тольятти продолжал задавать вопросы: стало видно, что он много размышляет о проблемах промышленных предприятий. Осмотр завершился осмотром нашей ЭВМ, и тогда я вспомнил слова одного профсоюзного деятеля о том, что эта машина позволит осуществить сверхэксплуатацию личности, а мне как практику казалось, что наоборот. Ведь ЭВМ, где достаточно было просто нажимать на кнопки, заменяла тяжелый физический труд рабочего умственным. Тольятти ничего не ответил, только посмотрел на меня и улыбнулся одними глазами сквозь толстые стекла очков.

Вспоминая все эти детали, я пытаюсь воссоздать в памяти образ человека, сформировавшийся у меня на основе обрывков разговора, шуток, молчаливых улыбок. Но вынужден признать: у меня получился лишь набросок. Один из тысячи и, возможно, очень неточный.

После экскурсии по заводу мы продолжили разговор, и я спросил Тольятти, верит ли он в судьбу, в предопределение. Он посмотрел на меня с удивлением и ответил: «Нет. Разумеется, нет». «Значит, – сказал я, – лидером влиятельной партии вы стали благодаря самоотвержденному, упорному труду и закаленному характеру, а не волею судьбы?» «Логично», – произнес Тольятти. «Что ж, – продолжал я, – то же самое я могу сказать и про себя: чтобы основать эту компанию, мне пришлось приложить немало сил. Значит, ни вы, ни я ничего чужого себе не присвоили». Тольятти рассмеялся, я тоже. Мы перешли к еще более необычным темам. Я хотел узнать, что он думает о войне – мне она казалась неизбежной (по крайней мере, все к этому шло). «Разве бывает, – спросил я, – что все хорошие люди занимают одну сторону, а все плохие – другую?» «Хорошие и плохие люди есть на любой стороне, – ответил Тольятти. – Но войны развязывают не они. Их причины – объективные силы». Потом я не раз возвращался мыслями к его словам, понять которые было непросто: к концепции «объективных сил». И пообещал себе, что мы обсудим ее еще раз, когда я приеду в Рим. Тольятти действительно звал меня в гости, но в Риме я не был с 1935 года, то есть с последнего Гран-при Тре-Фонтане[167], а решиться на путешествие с каждым годом все труднее и труднее.

В общем, Тольятти показался мне очень интересным человеком, образованным и умным, но было в нем что-то благородное и мягкое, так что я с трудом мог представить его лидером партии, которая кардинально изменила бы политическую и общественную жизнь Италии. Однако не отрицаю и того, что именно в этих чертах характера и крылась великая сила. Тольятти умер. И умереть ему суждено было на своей второй родине, где его гостеприимно приняли в годы изгнания, – в Советской России. Мне жаль, что нам так и не довелось больше встретиться[168].

После смерти Тольятти я задумался, какой была бы коммунистическая партия без этого маленького доброго человека. Самообладание и политический опыт Тольятти лежали в основе деятельности его партии и представляли угрозу для соперников. При жизни он не смог осуществить свою мечту о тихой революции в рамках закона, но указал ей путь. Были ли способны его товарищи пройти этой дорогой?

Ответ я нахожу в своей родной Модене. Прошло не так много лет после смерти Тольятти, а его цель в какой-то степени уже достигнута. Модена – оазис