Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

ее нынче с бокалом красного вина, говорит она, и лучшие минуты, какие запомнились ей, за всю жизнь, это те, когда она пила красное вино, а он играл на скрипке, да, это лучшие минуты в ее жизни, стоит ей подумать об этом, услышать как наяву его игру, сразу слезы наворачиваются, нет, нельзя больше думать об этом, говорит она, ведь в конце концов пьянство вовсе его одолело, но человек он был хороший, что правда, то правда, и о мертвых можно говорить только хорошее, говорит она, кстати, впервые они встретились на конкурсе скрипачей, на самом первом конкурсе, где она побывала, вначале он сидел на сцене и играл как обычный скрипач, а потом, все больше погружаясь в музыку, как бы отрешился и от себя, и от остальных, и казалось, будто и он, и музыка, и все, кто слушал, воспарили над землей, а он повернулся на стуле и играл спиной к залу, спиной ко всем, кто слушал, и все вокруг парило, пока он как бы не исчерпал это парение и оно не растаяло в воздухе и небытии, тогда он остановился, встал и, не оглядываясь, ушел со сцены, а народ аплодировал, и аплодисментам конца не было, казалось, люди в зале стали свидетелями чуда, ни до, ни после она не слыхала, чтобы кто-нибудь играл лучше, ни он сам, ни кто другой, она сказала тогда и может повторить сейчас: казалось, в тот вечер их было только двое, он и она, они стали парой, говорит она, и мы молча идем дальше, шаг за шагом бредем в снегу, где до нас никто не проходил

Н-да, спиртное, оно и хорошее, и плохое, говорю я

Верно, говорит она

а потом спрашивает, прикладывался ли я к бутылке, и я отвечаю, что прикладывался, да еще как, но это история долгая и тягостная, говорю я, и кончилась она тем, что пришлось выбирать между спиртным и искусством, точнее даже, между спиртным и жизнью, н-да, так или иначе, я вырвался из хватки спиртного, хотя было это нелегко, говорю я, и, конечно, Алес, жена моя, не одобряла, что я пью, и если бы не она, то я даже не знаю, что бы со мной сталось, говорю я

Ты больше не пьешь? – говорит она

Нет, не пью, говорю я

и наступает тишина

А Алес, жена твоя? – говорит она

Умерла она, говорю я

и надолго наступает тишина, потом я говорю, что, с тех пор как бросил, не пью вообще, и она говорит, что я молодец, а я говорю, нет-нет, никакой не молодец, я просто сделал то, что было необходимо, и мне помогали, причем без помощи земных и небесных сил да-да, и небесных тоже, почему бы не сказать правду, я бы никогда не справился, а справился я в первую очередь ради Алес, и поначалу, когда перестал выпивать, отказываться от спиртного было совсем не трудно, но бросить совсем, отвыкнуть от выпивки, оказалось трудно, тяжкое было время, говорю я, а она говорит, что ее муж, ну, то есть Скрипач, она по-прежнему зовет его мужем, он так и не сумел покончить с пьянством, насколько ей известно, не пытался и тогда, когда бабенка та в Телемарке пустила его к себе, она ведь, поди, тоже пила, наверняка пила, иначе бы нипочем не выдержала с ним, вот все и пошло так, как и следовало ожидать, а он был совсем не старый… ох нет, незачем ей сейчас думать об этом, о печалях да неприятностях, говорит она, ба, снег-то перестал, а она даже не заметила, говорит она, поднимает голову и говорит, глянь вон туда, потом вскидывает руку, глянь, на той стороне Вогена видно «Убежище», так что ты спасен, говорит она со смешком, и я говорю спасибо, большое спасибо за помощь, а она говорит, пустяки, коли знаешь дорогу, а вот когда не знаешь, дело нешуточное, говорит она и добавляет, что засмеялась, не имея в виду ничего обидного, засмеялась просто потому, что узнала себя, провинциалы в Бергене, говорит она, в общем, как она уже сказала, если в «Убежище» не найдется свободного номера, я вполне могу переночевать у нее, места в квартире предостаточно, даже слишком много, говорит она, и я думаю, что никогда особо не любил бывать у людей дома, всегда ужасно робею, вроде как делаю что-то не по праву, навязываюсь, вмешиваюсь в жизнь других людей, узнаю об их жизни больше, чем вправе знать, вроде как мешаю их жизни или, по крайней мере, мне самому вроде как мешает их жизнь, вторгается в меня, наполняет меня, думаю я, а уж когда кто-нибудь является ко мне домой, то ничего хуже я вообще не знаю, я места себе не нахожу от беспокойства, не знаю, что с собой делать, ну то есть, понятно, не в тех случаях, когда приходят хорошо знакомые люди, к примеру Аслейк, они не в счет, с ними все как полагается, совершенно обыкновенно, так дело обстоит со знакомыми, они как бы часть моего дома, и мне не нравится, что так трудно зайти домой к людям, которых я хорошо знаю, к знакомым, но их немного, думаю я, строго говоря, один лишь Аслейк, думаю я, Аслейк, а больше никого, и когда он приходит, у меня в общем-то нет ощущения, что пришел чужой человек или что я прихожу к чужому человеку, когда навещаю его, ведь мы с Аслейком знаем друг друга очень-очень давно, нам и скрывать-то друг от друга особо нечего, хотя мы, конечно, скрываем, но оба словно бы знаем, что́ скрываем, или словно бы знаем, но не хотим знать, или не задумываемся об этом, а словно бы просто оставляем в покое, в укрытии, не трогаем, не тревожим, однако с незнакомыми людьми все обстоит иначе, и вообще с гостями? как было раньше? строго говоря, гости приходили к нам, только когда мы с Алес жили в Бергене, а после переезда на Дюльгью мы всегда оставались только вдвоем, Алес и я, и пока она была жива, на Дюльгье нас навещали только мамаша Юдит, Аслейк да один раз Бейер… нет, не в силах я думать об Алес, утрата слишком велика, я утону в ней и пропаду, думаю я, но в тот день, когда должен был приехать Бейер, Алес не хотела оставаться дома, решила съездить в Берген к мамаше Юдит, и накануне приезда Бейера я отвез ее в Берген, к Галерее Бейер, а днем позже забрал ее там же, возле Галереи Бейер, ведь если я не любил визитеров, то Алес любила их еще меньше, думаю я

Пожалуй, я знаю тебя лучше, чем