Поп Чира и поп Спира - Стеван Сремац

— Ну, как всё обошлось? — спрашивает с любопытством хозяин, оставшись наедине со Спирой.

— Чрезвычайно хорошо, — весело отвечает тот. — И ещё раз великое тебе спасибо. Ну просто замечательно получилось, сверх всякого, говорю, сверх всякого ожидания! Владыка заставил нас по-хорошему помириться и позабыть все нанесенные друг другу обиды. Даже рукопожатием обменялись, поцеловались в его присутствии…

— Поцеловались!.. Да брось! Что ты говоришь! Даже поцеловались!..

— Да, а ты что думаешь! Поцеловались, конечно. Ну, ясное дело, скрепя сердце, через силу…

— Ну да уж само собой… могу себе представить!..

— Что касается меня, то, как говорится: «Женился, сам себе подивился». Мне-то, разумеется, полгоря. Помалкиваю да твержу про себя: «Слава богу, что так обернулось!..» Э, но ему, ему…

— Верю, верю. Но, расскажи, пожалуйста, как оно было…

— Да говорю тебе, сто раз вспоминал тебя с благодарностью, а вот тебе и доказательство, — произносит поп Спира, достаёт из шубы дорогую пенковую трубку и протягивает ему, — в знак моей искренней признательности.

— А-а, хороша, очень хороша! — говорит приятно поражённый поп Олуя, рассматривая трубку. — Сколько стоила?

— Да сколько бы ни стоила — безделица по сравнению с твоей услугой. Кури на здоровье. Возьми да и закури сейчас, а я тебе всё вкратце расскажу.

Поп Олуя закурил трубочку, а поп Спира изложил ему, как было дело.

— В конце своей речи епископ простил отца Чиру, укорив его за то, что он столь некрасиво пытался обмануть вышестоящих лиц, — закончил Спира свой рассказ.

Попы дружно захохотали, и в это мгновение вошёл поп Чира. Оба смеялись от всей души, как это свойственно только здоровым и толстым попам.

— Э, достопочтеннейший, — обратился хозяин к попу Чире, показывая новую трубку, — вы меня не поздравляете? Должен похвастаться перед вами. Посмотрите, что мне привёз в презент отец Спира.

— А-а, очень хорошо, прекрасно! — цедит поп Чира, натянуто улыбаясь и думая, конечно, про себя: «Недаром тебе Спира это подарил; не без твоего масла тут обошлось, Каиафа!»

— Ну, так пойдёмте! Пожалуйте червячка заморить, — предложил хозяин, когда попадья подала яичницу — любимое блюдо путешественников. — Пожалуйте, достопочтеннейший! Проходи, Спира!

Путники уселись, приглашают хозяина.

— Нет, нет, спасибо! Я теперь до вечера не выпущу эту трубку изо рта! — говорит он улыбаясь. — Да угощайтесь, достопочтеннейший отец Чира! Что же это, значит вам не понравилась яичница? — потчует хозяин, выдувая через новую трубку и чубук густую струю дыма.

— Спасибо, спасибо! Не в том дело. У меня что-то неладно с желудком, — тянет отец Чира, а про себя думает: «Знаю тебя, старого волка! Знаю, почему ты трубку закурил и почему именно яичницей угощаешь! Недаром говорится: «Стоит ему, как святого Петра яичница». Это я, я лично оплатил и пенковую трубку и яичницу. Сейчас только вижу, насколько мудры были наши старики, когда предостерегали: «Берегись попа!», — а я имел дело с двумя попами и одним пономарем!»

— Ну, двинемся, что ли, прия… спутник, хочу я сказать, — спрашивает поп Спира, покончив с яичницей.

— Что ж, двинемся! — соглашается поп Чира, обматывая шею шалью. — Ну, дорогой хозяин, до свидания. Спасибо за угощенье.

— О, не стоит, не стоит! Буду счастлив, если вы меня почаще будете так вспоминать.

— Э, ей-богу, — добавляет поп Чира, — вы к нам приезжайте, теперь ваш черёд! Вот на свадьбу пожалуйте. Через несколько недель, — я сообщу вам, — будет у нас в доме семейное торжество… свадьба моей дочери…

— Сообщу и я, — говорит отец Спира, — и у меня готовятся, вовсю готовятся.

— Что? — восклицает удивлённый и обрадованный хозяин. — Разве и ты выдаешь? А за кого, за кого?

— Эх, за кого! Её выбор: услышишь и увидишь. Нашла, как говорится, латка заплатку, ха-ха-ха! — смеётся поп Спира. — Мы долго не давали согласия, всё противились, но девушка упёрлась: его, и только его… Как в деревне говорят: «Или за него, или в Тису с берега!» Ну что поделаешь, как не уступить! «Хорошо, — говорю ей, — выходи, несчастье моё, будь ты неладна! Раз приспичило, женитесь!» Ха-ха-ха! — смеётся поп Спира, направляясь к двери. — Итак, до свидания, хозяин, и спасибо тебе от всего сердца, — благодарит поп Спира, выходя из кухни, и целуется с хозяином.

— Спасибо и тебе за трубку, и вам, дражайший отец Чира, за честь, которую вы оказали моему скромному дому.

— Спасибо и вам, так сказать, второму «странноприимному Аврааму»! — говорит поп Чира, пожимая руку хозяину, и спешит поскорей за порог.

— Спасибо и вам, дражайшая хозяюшка, — прощается с попадьей поп Спира. — Вовек не забуду ваш гостеприимный дом. До свидания.

— Не всё было как следует, — извиняется хозяйка, — но вы уж простите!.. Привет супругам и дочкам: они, слава богу, должно быть, уже взрослые девушки, невесты, а?

— Не слыхала разве, обе замуж выходят! — говорит хозяин.

— Да неужто! Что вы говорите! Ну конечно… годы идут, а девочки, как говорится, растут, точно цветочки в саду. Счастливого пути и кланяйтесь всем!

— Поехали, Пётр, погоняй!

Повозка тронулась.

Гонит Пера Тоцилов по слегка уже просохшей дороге, мчатся весело кони, словно катит в повозке, наигрывая, волынщик, весел Пера Тоцилов и всё прикидывает, чего бы купить на двадцать сребров.

Миновали, не заехав, корчму. Да и что делать Пере Тоцилову в корчме, если и он и лошади славно подкрепились у попа; теперь ему не до корчмы. Зачем ему корчма? Неужели после замечательной поповой сливовицы давиться здешней комадарой, которую даже пастух клянет? Или сидеть да слушать унылого погонщика, который без умолку болтает и без конца жалуется, твердит о минувших временах, о стадах свиней и, должно быть, до гроба будет вздыхать о своей минувшей юности и прожитых деньгах (будь они у него сейчас, когда он накопил ума и приобрёл сноровку!); болтает, изредка поглядывая украдкой на Тинкуцу, свою будущую родственницу, и вздыхает; хвастается и обиняками поругивает своего Милоша, утверждая, что он якобы не заслужил такой жены, как Тинкуца, — и бубнит своё до тех пор, пока Тинкуца не погонит его кормить свиней, которые хрюкают у двери, напоминая о себе хозяевам.

Всё это промелькнуло и осталось позади, а Пера Тоцилов гнал всё дальше, всё ближе к дому.

К вечеру прибыли в село. Заплатили попы Пере Тоцилову честно, как договорились, по десять форинтов. Правда, они долго шарили по своим глубоким поповским карманам — и не потому, что там не находилось бумажек, их было предостаточно, — а потому, что им тяжко было расставаться с такой суммой, а кроме того, и тот и другой задумались над тем, не следует ли упрекнуть крестьянина за лукавство и надувательство своих же священников, растолковать ему, что это нехорошо, что даже иноверцы никогда не поступили бы так в отношении своих пастырей. Но передумали и расплатились без особых разговоров. Вдохновившись этим, газда Пера Тоцилов пересчитал бумажки, положил в кошелёк, засунул его за голенище и вежливо поблагодарил:

— Спасибо, что помогли бедному человеку. Очень помогли. Если что понадобится — пожалуйста, всегда к вашим услугам; а как вожу и какой у меня характер, сами видели!

Попы только рукой махнули и ничего не ответили.

Глава двадцать третья,

из коей любознательный читатель узнает (из разговора попа Чиры с попадьей Персой), что именно произошло у его преосвященства епископа в Темишваре и как обе попадьи восприняли этот, можно сказать, Темишварский мир

Никогда, должно быть, домочадцы не ожидали с таким нетерпением возвращения попов. Тяжело пришлось попадьям — и той и другой. Даже самые долгие летние дни не казались им такими длинными, как эти несколько коротких осенних дней. А ночи! Как тянулись ночи, проведённые нашими матушками в думах!

Госпожа Перса горела нетерпением, словно невеста, и была зла, как фурия. В её сердце не оставалось ни с булавочную головку места для прощения и милосердия. Она дышала местью, и слишком далёким казался ей желанный день, день справедливого и сладостного мщения.

— Ну и намылят же ему! Ну и оболванят же, бог ты мой! — злорадно восклицала матушка Перса, разгуливая в своих ботушах по комнате и разговаривая сама с собой. Как будет она блаженно счастлива в тот день, когда отцу Спире сбреют усы и бороду и на его лице останется столько же волос, сколько у неё на ладони. — Ух, как только вспомню эту Сиду! Не дождусь дня, когда увижу её и расквитаюсь за всё. О боже, дай мне только дожить до тех пор и встретить эту толстую бестию. Тут же остановила бы её и заговорила. «Извините, — сказала бы я, — давно мы не виделись, так давно, что я уже и не знаю, кто передо мной — вы, уважаемая госпожа Сида, или ваш супруг, господин Спира, тот самый, у которого когда-то, помню отлично, была такая замечательная борода! А сейчас, знаете, у вас обоих (никуда от этого не денешься!) такие гладкие лица, что сразу далее не отличишь! — Ха-ха-ха! —сатанинским хохотом разражается про себя матушка Перса. — Ах, рихтиг[97]! О, извините, где же мои глаза? На вас нет рясы, значит вы, очевидно, госпожа Сида? Да, да, точно! Господин Спира должен одеваться как-то по-другому, ведь и ему ряса больше не полагается!» Ха-ха-ха! — смеётся попадья Перса и хлопает себя по колену. — Иди ты к чёрту, Персида, что за дьявольщина лезет тебе в голову! Просто нехорошо. Ха-ха-ха! О мать честная, убей тебя бог!..