Ночной сторож - Луиза Эрдрих

нейтральных, которые могли бы помочь какое-то время не ощущать одолевавший их таинственный ужас.

Когда Томас в тот вечер пошел на работу, он не взял с собой портфель. Он знал, что не сможет сосредоточиться на многочисленных письмах с просьбами и объяснениями, которые ему требовалось послать. Он не смог бы планировать информационные встречи, которые должны были состояться в племенном центре. Для них нужно было как следует разобраться в законопроекте, чтобы правильно его истолковать. Но он знал, что не сможет найти нужных слов после того, что ему рассказала Патрис. Поездка на работу обещала стать наполненной страхом. Страхом, что он не сможет бодрствовать. С другой стороны, он боялся, что может больше никогда не заснуть. Ужас перед ситуацией, непостижимой по масштабам. Одиночество. Силы, с которыми он столкнулся, были неумолимы и далеки. Но и с неблизкого расстояния они могли дотянуться до них и смести целый народ.

А теперь еще это.

То, что сказала ему Патрис, являлось злом крайним, подрывающим все его представления о мироустройстве. Даже столкнувшись с ненавистью или пьяным дебошем, он всегда искренне верил, что люди совершают дурные поступки лишь по невежеству, по слабости или из пристрастия к алкоголю. Он ничего не знал и не ведал о том зле, о котором говорила Патрис. Ему казалась дикостью история о цепях, ввинченных в стены, об ошейниках и о собаке, рассказывающей о судьбе сестры Патрис. Мозес Монтроуз был прав. В глубине души он так и остался маленьким мальчиком, прислуживающим в алтаре. Его вырастил Бибун, который тоже был по-своему невинен. Сознание Томаса не могло совершить скачок, который позволил бы понять все, что означало существование той страшной комнаты. Его мысли путались всякий раз, когда он пытался представить, что оно подразумевало. Он приехал на подшипниковый завод, отпер дверь. Подошел к своему столу, но не сел, а принялся расхаживать взад и вперед. В перерывах между обходами он вглядывался в темные углы.

Томас, должно быть, все же уснул – или так устал, что впал в транс. Слабые барабанящие звуки привели его в сознание. «Это снова сова», – подумал он в замешательстве. Сова вернулась. Она стучала в окна, сражаясь с собственным отражением. Он резко вскочил, инстинктивно пробил табельную карточку, а затем рванул с места. Он вышел из здания на пронизывающий холод, и дверь за ним захлопнулась. Он бросился обратно к входу. Слишком поздно. Дверь была заперта, и шум повторился. У него не было ни куртки, ни фонарика, ни ключей. Ничего, кроме, как всегда, лежащих в кармане брюк ключей от машины на брелке из расшитой бисером кожи. Ветер дул из Альберты[78], проносился над Манитобой[79], замораживая все, что попадалось на пути. Теперь ветер взялся за него. Несмотря на то что Томас был закален годами, проведенными на этом ветру, он начал дрожать. Принялся хлопать себя по рукам, груди, бедрам. Совы не было, но стук продолжался. Почему он бросился на улицу? Требовалось вернуться в здание, и как можно быстрее. Но, конечно, прежде он повторил то, что делал каждую ночь, то есть проверил каждый замок, подергал дверные ручки, убедился, что все в порядке. Не было никакого другого способа проникнуть внутрь, кроме как взломать замок, а Томас никогда в жизни не проникал в здание таким образом.

За исключением одного случая, когда он открыл для Родерика окно цокольного этажа, но это было не в счет. Родерика практически убили в подвале. В тот раз Томасу удалось открыть окно с помощью провода, украденного из механической мастерской Форт-Тоттена. Он загнул конец провода крючком, просунул в щель и отодвинул деревянную защелку – это было не слишком-то хитрым делом, все получилось легко. Затем он бросил другу куртку, яблоки, хлебную корку и носовой платок, в который был завернут комок овсянки. Еще он крикнул Родерику, что его «засекли». Это было неправдой, но ему требовалось поскорее уйти. Родерик так сильно рыдал. Томаса ужасал этот доносящийся из темноты звук рыданий.

Если бы у него сейчас был провод, он мог бы просунуть его в щель разбитого матового стекла в окне женского туалета на высоте примерно в шесть футов. Ему понадобится лестница… Хотя нет, он может подъехать на машине и встать на ее крышу. Он направился к машине, хлопая руками по туловищу. В салоне он потер руки и завел двигатель. Через несколько долгих минут обогреватель с ревом ожил. Несколько мгновений Томас грел руки. Затем он наклонил голову и сунул ее под струю горячего воздуха от вентилятора, чтобы разогреть мозг. К сожалению, внутри автомобиля у него царили чистота и порядок. Ах, если бы в нем завалялось какое-нибудь одеяло! Но его не было. И запасной куртки тоже. Но как насчет провода? В электрической системе? Нет, он скорее проведет ночь в своей машине, чем выдернет из нее провод. Тепло было чудесным. Он боялся выйти наружу. Потом он начал беспокоиться. Если его найдут дремлющим в машине возле заводского здания, за охрану которого ему платили, Волд может подумать, что такая работа ему не по силам. Решит, будто должность председателя племени связана с чересчур большим стрессом, чтобы взять ее на себя и при этом оставаться эффективным ночным сторожем.

Снаружи барабанящие звуки были слышны лучше. Томас посмотрел сквозь ветровое стекло. Казалось, они доносились откуда-то издалека. При таком ветре обычно бывают облака. Но небо оставалось ясным. Звезды висели низко и светили ярко. Барабанный бой доносился оттуда. Томасу показалось, что звезды барабанят в своей безлунной глубине. Приятно проводят время, как в старые добрые времена. Подождите. Внезапно он выскочил, обошел машину, открыл багажник. В багажнике лежал старый тряпичный коврик, который он нашел в миссионерских пакетах. Он накинул его на плечи. Под ковриком лежал моток проволоки. Дешевая тонкая проволока, которую он в последний раз, когда был в поселке, купил для силков. Она была мягкая, легко гнулась, но он подумал, что и такая может подойти. Он запрыгнул обратно в машину и, развернув, подогнал ее прямо к стене здания. Конечно, все будет в порядке. Все будет хорошо. Он направил воздушную струю обогревателя на себя, думая об источнике барабанящих звуков. Он все еще слышал их, слабое гудение, доносящееся откуда-то сверху. Барабанный бой вселил в него надежду, и вскоре ему удалось открутить кусок проволоки. Думая о том, как работает оконная задвижка, он сделал на конце проволоки петлю. Он подденет маленькую ручку, удерживающую окно в опущенном положении, затянет петлю и поднимет раму. Чтобы сделать это, он вышел из машины.

Двадцать минут спустя, с замерзшими руками, он слез вниз. «Нужно согреться и попробовать снова», – подумал он, но на этот раз, когда он включил зажигание, ничего не произошло. Снова и снова. Ничего. Он подождал. Попробовал еще раз. Ничего. Ничего. Ничего. Ему становилось очень холодно. Так холодно, что течение мыслей в мозгу замедлилось. Даже подмышки онемели и не согревали пальцы. Ему было так холодно, что он понял: придется сдаться и идти на огни поселка. Нет, даже не идти, а бежать, если ему дорога жизнь.

Он вышел из машины на открытое место, свернув с гравийной дороги на кочковатое пастбище, поблескивающее инеем. Он упал,