Ночной сторож - Луиза Эрдрих

тоном, что Поки пристально на нее посмотрел.

– Вернуть обратно?

– Нет, – ответила Патрис.

В конце концов, как она могла растоптать самолюбие брата? Однако, с другой стороны, когда дети узнают, откуда у Поки берутся хорошие вещи, у него наступят тяжелые времена.

– Поки, смотри, не хвастай, что Барнс делает тебе подарки, хорошо?

– Я и не собирался!

– И не бери больше ничего, что он станет тебе давать, ладно?

– О’кей, – согласился Поки.

Он посмотрел на свои ботинки. Это были совершенно новые красивые кожаные ботинки с черно-белыми шнурками. Он думал, Патрис еще что-нибудь скажет, но она только шлепнула клеем по фотографии Зэйла, нанеся этому «Человеку из стали» самый сокрушительный удар в его жизни.

* * *

Перед восходом солнца Вера всегда возвращалась. Когда Патрис выплывала из сна, на грани между ним и бодрствованием появлялась сестра. Не такая, какой она была, когда уезжала в Города: в туфлях на высоких каблуках, в чулках, с розовым картонным чемоданом. Не с такими горящими глазами. Не ухмыляясь скептически чему-то, что сказала Патрис, и не останавливаясь, чтобы сдержать смех. Нет, Вера, которая приходила, была не такой. Однажды утром Патрис вернулась в переулок, где, вероятно, умер Джек, и снова остановилась у лужи, рядом с его телом, напоминающим кучу тряпья. Она снова оттянула воротник его пиджака. Только вместо лица Джека со страшной, как у скелета, улыбкой она увидела перекошенное лицо Веры с разинутым окровавленным ртом. На другое утро она стояла в пыльной комнате, совершенно пустой, если не считать стула, разрезанного кожаного ошейника и испачканной скомканной простыни. Послышались чьи-то шаги, и Патрис резко обернулась. В комнате кто-то был, у стены что-то зашуршало, и голос Веры произнес ее имя.

Вот уже которое утро она была водяным быком, плавая голая в резервуаре. Белесые пятна лиц посетителей дрейфовали мимо нее. Одним из них было лицо Веры, с любопытством прижимающееся к стеклу. Это были не сны, а яркие образы, заполонившие ее сознание. Как будто все, что случилось с ней в городе, должно было повторяться снова и снова, но только с Верой, всегда находящейся рядом, не найденной ею, но каким-то образом нашедшей ее.

– Мама, мне снятся сны, – однажды утром поделилась с матерью все еще взволнованная Патрис.

Они ели овсянку, ребенок спал на коленях у Жаанат. В овсянке было немного изюма, и потому они не торопились, следя за тем, чтобы в каждой ложке было только по одной изюминке, чтобы хватило на всю миску.

– Вииндамовиш гаа-паваадаман.

Патрис рассказала матери о своих снах. Сделав это, она увидела, как лицо матери ожесточилось и окаменело.

– Было бы хорошо заручиться помощью Джеральда, но сейчас он так занят своими обрядами, – посетовала Жаанат. – Но, так или иначе, нам придется с этим разобраться.

– Разобраться со снами?

Жаанат уставилась на стол, поглаживая его край рукой. Внезапно та обмякла и упала ей на колени. Казалось, жизнь на глазах утекает из матери.

– Тебе снится Вера? – спросила Патрис.

– Мне снятся точно такие же сны, как тебе.

– Точно такие же сны, как и мне?

Жаанат тяжело кивнула, хмуро глядя в глаза дочери. Патрис знала, что это означает. Дрожь пронизала ее тело, начавшись где-то за сердцем, а затем пробравшись под кожу. Она задрожала, как стрела, только что попавшая в цель. Наконец мать сказала:

– Она пытается связаться с нами.

Звездное пау-вау[75]

Никто не видел и не слышал, как они подошли к дому. Вместо того чтобы, как обычно, предупреждающе залаять, Курильщик вышел на дорогу их встретить. Жаанат несла ребенка – не привязанного к заспинной доске[76], а завернутого в серебристую вязаную шаль, окутывающую складки детского одеяльца, как мешок из-под сахара. Патрис шла рядом, одетая в джинсы с отворотами, двухцветные кожаные туфли и зеленый свитер. На Жаанат было темно-зеленое ситцевое платье с крошечными золотистыми цветочками. Они постучали в дверь Томаса, и на пороге появилась Роуз.

– А, это вы!

Лицо Роуз расплылось от удовольствия. Она любила их обеих, особенно Жаанат, и хотела увидеть ребенка. Она высвободила его из пенной пряжи и обняла, внимательно изучая личико и уговаривая улыбнуться. Томас сидел за кухонным столом и писал. Дети сновали туда и сюда, а Ноко ругала дочь. Томас закрыл ручку колпачком. Он опять сочинял письма. Сначала он написал Милтону Янгу и двум другим конгрессменам. Затем ему потребовалось договориться о встрече между Арнольдом Зеффом, лидером местного отделения Американского легиона[77], и Луисом Пайпстоуном. Луис собирался представить Арнольду Зеффу безрадостную перспективу: индейцы, верно служившие своей стране, будут принуждены просить милостыню. И произойдет это за пределами резервации, на улицах, где живут Зефф и его соседи. Он надеялся, что Легион подпишется под петицией, направленной против законопроекта. Кроме того, у Томаса была намечена утренняя встреча с управляющим школьным округом. Он предложит ему взять на себя финансирование школы резервации, как только федеральное правительство откажется от ее поддержки. Эти идеи были результатом замечаний Бибуна и Эдди Минка о том, как прекращение действия договоров может повлиять на окружающие резервацию сообщества белых.

Патрис и Жаанат сели за кухонный стол. Шарло убрала свои тетради по арифметике, а Фи отнесла в другую комнату книгу, которую читала. Из своего угла сверкнула глазами Ноко. На ней была серая шерстяная шаль, ощетинившаяся жесткими белыми нитями. Ноко скрестила на груди напряженные руки, едва сдерживая ярость. Ребенок зашевелился. Он явно был голоден. Без тени смущения Жаанат поднесла его к груди и принялась кормить. Роуз сварила кофе. Голова Ноко откинулась назад, пряди волос взметнулись вверх, глаза выпучились, так что она стала похожа на обезумевшую белую цаплю. Томас не выказал ни малейшего удивления, и Роуз поставила перед гостями тяжелые поцарапанные кружки, полные обжигающего кофе, а затем опустилась на стул рядом с Томасом.

– Нам нужен ваш совет, – начала Патрис, протягивая Томасу щепотку табака.

Затем она поведала о собаке, о том, что та сказала, о пустых комнатах с цепями, прикрепленными к стенам, и разрезанными кожаными ошейниками на полу. Она рассказала только то, что касалось Веры. Может быть, она вообще никогда никому не расскажет о своей недолгой работе водяным быком. Под конец она описала обратную поездку на поезде, а затем замолчала. Томас наконец заговорил. От потрясения слезы навернулись у него на глаза, но он не дал им пролиться. Такого он никогда себе не позволял.

– Мы должны обратиться в полицию, – подытожил он.

Его голос был полон эмоций, но то, что он сказал, было для Патрис и Жаанат одновременно и разочаровывающим, и немыслимым. Обратиться за помощью в полицию для индианки означало почти наверняка оказаться под обвинением в чем-то дурном. Что бы ни случилось, она будет осуждена и наказана. По этой причине идти в полицию было немыслимо, и предложение разочаровывало, потому что Томас доверял врагам.

– Ни один полицейский нам не поможет, – наконец произнесла Жаанат.

– Нам придется найти другой способ, – сказала Патрис.

– Я еще подумаю над этим, посплю и приму решение на свежую голову, утро вечера мудрее, – проговорил Томас, хотя хорошо знал, что спать сегодня ему не придется.

Они переменили тему и постарались говорить о другом, например о работе на заводе, о вещах