Реймунд Стург. Лабиринт верности (СИ) - Чуринов Владимир

— Вижу, де Бегари вас волнует больше, чем гнев брата, — закинул удочку лейтенант.

— Мой брат очень ценит меня и весьма дотошно заботится о моем спокойствии и благополучии, мы ведь сироты, но да, да простит меня Единый, Элизабет де Бегари — это просто великосветская шлюха, — заглотила наживку Бартолла.

— В чем же столь страшный грех ее состоит, что вы столь раздражены ею, сударыня?

— Это мерзкая, беспринципная и в высшей степени подлая охотница за приданым, — Лили осеклась, — но вы же благородный человек, месье де Рано?

— Безусловно, о моя госпожа, — очень серьезно, но с долей игривости согласился драгун. Предварительный успех был достигнут, по глазам, по тону, по изменению в лице партнерши, по танцу драгун понял, что сейчас будет откровение. Хотя ему хотелось еще немного просто поприжимать ее к себе.

— Пусть это останется меж нами. Чтоб в дальнейшем вы помнили о подлости некоторых личностей и не попали впросак. Виконтесса де Бегари это просто что-то чудовищное. Она конфидентка герцога Морпаньяка, — девушка перевела дух, продолжая круженье, мысли о змее, кружащей ее брата, приводили Лили в ярость и отчаяние. — Она своим дьявольским обаяньем уже охомутала трех несчастных: барона де Номри, которого прочили в министры, графа де Лато, в знатности соревновавшегося с герцогами, и шевалье де Триссмэ, — она понизила голос до еле слышного шепота, — агента Тайной Канцелярии, доверенного!

— Немалый грех, — мрачно согласился лейтенант. «Де Мелонье явно известно, с кем он танцует, парень очень собранно держится».

— Еще бы — ей перешли деньги, земли, титулы, а наследники почти всегда оставались ни с чем. Герцог же, само собой, покрывает и защищает ее, ведь с каждой этой смертью его влияние при дворе и делах торговых росло невообразимо, эта, эта!.. — девушка опять задохнулась, щеки чуть больше раскраснелись. — Блондинка! Помимо этого, она врет, ворует, интригует, предает, влезла в политику полностью, вертит хвостом, руша при этом карьеры, судьбы, давние союзы и крепкую дружбу.

— А какое вам дело до этого, сударыня? — приступ ярости был настоящим, Антуан был поражен. «Она так любит брата? Или так ненавидит де Бегари? Или все сразу? Какой фонтан эмоций».

— Во-первых, — серьезно произнесла Лили, волшебство танца исчезло, но ее это не расстроило, почему-то Бартолла считала важным все прояснить. — Такое зло должно быть наказано. Во-вторых, — девушка помрачнела, — я просто надеюсь, что Алан с ней справится.

— Справится?

— Ой! — де Мелонье смутилась, поняв, что, похоже, сболтнула лишнего. — Я всего лишь надеюсь, что она не затащит его в свои сети…

— Не волнуйтесь, моя дорогая, — де Рано еще крепче прижал к себе трепещущую девицу, что пришлось по нраву им обоим. — Я уверен, что ваш брат сумеет постоять за себя на любовном фронте, и, если пожелаете, я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь вам.

— Да, у него есть опыт, — Бартолла улыбнулась, и, уличив момент, когда на них никто не смотрел, поцеловала Антуана в щеку, немного испачкав в губной помаде. — Благодарю вас, месье!

«Значит, он должен с ней справиться? Занятно», — подвел итог беседе Антуан. А затем непроизвольно нежно коснулся щеки, где затухало тепло поцелуя.

Обязательные танцы закончились, и коронный лейтенант решил передохнуть, прогуляться за пределами танцевальной площадки зала, у стен, где стояли игральные столы и кушетки, а официанты из представителей анималистических рас, в основном заи с козлорогими, разносили разнообразные закуски и игристое вино.

Алан де Мелонье оказался весьма популярной фигурой досужих бесед. Тихий ученый был заправским сердцеедом, прославленным победами на амурном фронте не менее, чем своими исследованиями и поэмами. К тому же не обошлось и без скандалов — за последний год десяток дуэлей с рогоносцами и неудачливыми конкурентами, проведенных для Алана Бенедиктом, самоубийство отвергнутой любовницы маркизы Селесты де Ноккерми и множество разбитых сердец. Бенедикт же, как оказалось, далеко не всегда был рядом с ученым. Похоже было на то, что он появлялся только когда Алан впутывался в очередную опасную любовную интригу, и по мере сил решал ее последствия. Косвенно эти данные указывали, что Алан де Мелонье — это весьма непростой ученый и поэт, за этими масками скрывался кто-то более значительный в делах мирских, маски — это всегда опасно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наконец, Антуану повезло, прогуливаясь меж отдыхающих от безумия танцевальных страстей, он краем глаза заметил вспышку пурпура в свечном сиянии зала и узрел персону, занимавшую сегодня его мысли. Алан де Мелонье увлекал на один из прохладных балконов высокую, грациозную женщину с царственной осанкой, одетую в изумрудное платье с высоким воротником, распущенные темно-зеленые волосы и обилие сияющих колец выдавали в ней магессу, притом высокого класса.

У входа на балкон встал Бенедикт.

— Святой отец, — де Рано подошел к норманиту, внутренне содрогнувшись. — Вы не могли бы мне растолковать значение одного богословского вопроса, уже давно занимающего меня?

— Я лишь смиренный монах, — голос его был жестким и холодным. Голос человека, привыкшего убивать и разговаривать с вдовами, — но мой долг — по мере сил моих осуществлять вспомоществование мирянам в поисках истины духовной.

Норманит был недоволен — сейчас, когда подопечный впутался в очередную глупость — каприз слабого сердца, — за ним нужен был глаз да глаз. С другой стороны, среди маловеров этого бала вопрос о богословии подкупал. Хотя и исходил от персоны, чем-то внутренне подозрительной Бенедикту.

— Благодарю, святой брат. Вот что волнует меня — если воин, окруженный обрядом и тщание на службе у церкви проявляющий, вдруг в сече будет схвачен безбожными амиланийками, кои подвергнут его поруганию и кастрации, а после на галеры отправят и заставят тянуть рабство на них, направляя корабли против единоверцев… Не скажется ли сие на бессмертной душе оного страдальца, предопределив перерождение ничтожное, несмотря на тщание прошлое? — драгунский лейтенант незаметно повернул пуговицу на камзоле, заставив сработать подслушивающий колдовской амулет, временно безмерно усиливший его слух. Общаться с норманитом было безрассудно, но на балконе явно происходило нечто важное. А подслушивать в беседе безопасней, чем из-за угла — меньше подозрений.

Нетренированного человека возникшая в голове какофония зала могла бы убить, но де Рано был готов, он сконцентрировался, отделил лишнее и, продолжая беседу с норманитом, начал слушать беседу, происходившую на балконе тем временем.

— О, сколь жестока и неприступна ты, прекрасная Аделаида, неужели я столь неприятен тебе, что даже взглядом меня не удостоишь? — голос де Мелонье дрожал от страсти и обиды. Чувства были наигранными, но нешуточными.

— Не правда ли, звезды сегодня особенно прекрасны, — голос женщины был холоден, горделив и приятен слуху, эмоции тоже, в словах сквозило презрение — бледная тень презрения сдерживаемого. — Говорят, они только фикция нашего сознания, яркие огоньки, придуманные нами, не способными вынести безбрежной темноты ночного неба.

— Звезды чудесны, но, ты моя дорогая, во стократ милее для меня, чем все звездное небо и твердь земная, — порывисто начал наступление Алан. Для человека, известного сотней амурных побед, он начал весьма нелепо. Сказывалось волнение.

— Так вот, эмоции ваши, сударь, столь страстно складываемые в слова, — следующая фраза последовала как ушат ледяной воды на голову, магесса, похоже, умела и любила разбивать сердца или чем-то ей был очень неприятен сам поэт, — столь же фальшивы, как и звезды в моей теории, иначе, впрочем, быть и не может. Вы слишком долго играли в любовь со всеми, кто под руку попадется, и уже давно разучились выражать настоящие чувства.

— Вы бессердечны, госпожа де Тиш! — голос поэта дрожал все больше, он наполнялся нешуточной обидой. — Вы вырвали мое бедное сердце и кормите им с рук кровожадных ночных падальщиков, алчущих человеческой плоти как высшего лакомства!