Реймунд Стург. Лабиринт верности (СИ) - Чуринов Владимир

Часть 2. Глава 5. Богоугодное строится на крови. Небогоугодное — на золоте

За окном моросило, предпоследний месяц года — ихтионис — славился холодной погодой и дождями, а также тем, что в начале его следовал праздник Безумия Морских Бесов, впрочем, безумия хватало и на суше.

В харчевне было сухо, чадно, грязно и страшно одиноко — большая часть ее обитателей навсегда покинули земную юдоль скорби. Теперь они болтали ногами под осенним ветром, а холодные капли дождя падали, бессмысленно увлажняя синие раздувшиеся языки висельников, украшавших перекрестки и деревья на несколько миль окрест.

— Нередко посещает дома, где молодые девки живут, у барона де Труи был в гартарудел, а ушел поздней ночью, таясь, также у господ Периньи и Жако, у-у-у, суки судейские, по всему видать дочерей Анетту и Лизу портил… — бубнил Рен Кот, смачивая горло кислым местным вином.

Жанетта де Пуатье постаралась на славу, пытки, висельники, угрозы массовых расправ — семья за человека, четыре двора за семью, за старосту или солтыса всю деревню, — сделали черное дело. Доносы текли рекой, весь прошлый месяц охотница на ведьм провела в графстве Никкори-Сато. Устроила даже небольшую канцелярию, одолжив у графини грамотных слуг. И весь месяц шпионил для Вульфштайна воришка Рен Кот, заодно помогая себе и своим сотоварищам быть как можно дальше от мест, где злобствовала инквизиция….

— А еще в лесу был, ходил к знахарке Орме, за травами, Орму потом еще сестра святая пытала, только вин чернокнижных не нашла, ноги залечила да восвояси отправила…

— Короче, — на душе Вульфштайна не то, чтобы было мерзко, но осень вместе со зверствами праведной семьи делали его скучным и неразговорчивым.

— Ну так вот, с Ормой этой их видели в лесных озерах нагишом купающимися. А ездит он всегда тайно, выезд долго не готовит, никому о том не сообщает, и брат святой при нем, четверых наших, паскуда, отметелил, когда заметил, что следим. Ганса даже прирезал, но Гансик пидором был, его и не любил никто… — Рен говорил часто и много, что-то в нем переменилось, за короткое время знакомства с «алмарцем». В словах звучали эмоции, парень был неподдельно зол на инквизицию, он не любил аристократов и честно считал Гансика пидором. Но где-то внутри от всего пережитого или по какой-то другой причине у вора прорезался стальной стержень. Он больше не боялся — не боялся черного человека, инквизиции, патрулей. Он больше не боялся смерти, ибо навидался ее вдоволь за последнее время. Но и умирать он не собирался. Создавалось впечатление, что у Кота появилась какая-то жизненная цель, и цель эта важнее, чем смерти вокруг, чем грязь и нищета. Это странное состояние облагородило парня, боль и страдания — свои и чужие — больше не могли согнуть его.

И все же все зверства оказались не напрасными. Жанетта нашла, что искала: в одной из мелких лесных деревушек, почти в чащобе, жила ведьма. И к ней многие из местных ходили, когда зло особое учинить хотели — проклясть кого-то, отравить или же богатство неправедное обрести, о том немногие знали, да многие догадывались. Так и вышла охотница на зверя лютого, в чащобе укрывшегося.

— В последнее же время все бросил да ездит в основном к дому маркиза де Шаронье, где тайно с гостьей маркиза, блондой такой симпотной, встречается. И знамо дело, жарит ее, аж на улице слышно. Там же у маркиза нередко сестру свою навещает, каждый раз подарки носит, стихи читает, разговаривает подолгу, но вроде не ради ынцесту поганого, а по любви токмо братской… — при рассказе об амурных приключениях поэта ореол таинственной уверенности Рена немного попритих, очевидно, его согнала глуповатая улыбка на вечно разбитых губах воришки и мечтательный взгляд. «Всему свое время, друг мой», — подумал черный человек. — «Мне кажется, ты еще тоже успеешь пощупать аристократок на батистовых простынях». Настроение почему-то немного улучшилось.

Она вышла против ведьмы одна, не взяв ни солдат предложенных графиней, ни наемников, ни слуг, которые, как оказалось, при ней были, просто не всегда поспевали. В урочище со старухой злобной, дольше срока вдвое прожившей, она сошлась, верой против черных сил, противных природе. Ведьма была уже стара, а потому не стала ни в оборотня превращаться, ни на битву рукопашную выходить. Она подняла мертвецов из могил деревеньки, где жила, и всех детей местных, большую часть которых из утроб материнских принимала, с ума свела, так что они вилы, ножи, камни похватав, на врага в красном плаще кинулись. Не пожалела Пуатье детей, а мертвых вновь в могилы прахом выжженным вернула. Поймала ведьму изнемогшую, долго била. Опоила затем настоем опиума и святой воды, вывезла в самую крупную деревню — Гирши, неподалеку от которой харчевня «Крысиный Хвост» стоит, и старуху беспамятную от дурмана при большом стеченье народа сожгла. Дабы знали жены, что не просто так их мужья деревья да шибеницы украшают, и что противиться церкви нельзя, ибо церковь есть надежа, опора, защита и оплот всех верующих, и завсегда священник лучше мирянина все знает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А еще исподтишка он пытается магичку, что при дворе маркиза служит, все время где-нито она не появится, подкарауливать и амурно увещевать, змей хитробрехливый, правда, та его все больше нахуй шлет некуртуазно…

— Где ты только слов таких набрался…

— Было где. А потом он в страданьях мечется, в таверне, помнится, стол сломал и посуду побил, а монах, при ем состоящий, значится, его увещевает и водкой поит.

Теперь же де Пуатье лежит в замке графини, лечит ногу, которую ей умертвия чуть ли не в лоскуты изгрызли, так, что, если б не амулет магический, на время боль притупляющий, она б и не доперла ведьму до костра. Лечится, в общем, в замке и пишет длиннющий доклад о подвигах своих в канцелярию Ордена. Подробно созывая всех родственников ею повешенных и запытанных, и имена умерших на бумаге отмечает, дабы ни одна душа загубленная от ока церкви внимательного не ускользнула. А когда долечится геройское чудовище в красном, поедет дальше по Шваркарасу свою правду кровавую утверждать.

— Благодарю за службу, — рука в перчатке из свиной кожи опустила на стол плотно набитый мешок, звякнувший об стол. — Здесь сто монет, раздели их между своими подельниками и утекай из графства как можно дальше и скорее, иначе рискуешь хуже, чем пленники сестры Жанетты кончить. За Аланом де Мелонье более слежки не веди, я узнал все, что хотел.

— Спасибо, благодетель, — прохрипел схваченным спазмом от избытка чувств горлом Рен, — молиться на тебя буду везде, где хоть завалящую церквушку встречу, всем Ликам разом!

— Прощай, Рен.

Рен Кот унесся, схватив золото, громко напоследок хлопнув дверью харчевни. Теперь он отправится к морю, сядет на корабль, и отбудет в колонии. Там он будет грабить, убивать, торговать информацией и искать удачу, развиваясь духовно и физически. Успеет побыть пиратом, бандитом, вождем небольшого анималистического племени и нищим. Он вернется в Шваркарас через много лет, загорелым, с множеством шрамов, сильными руками и светлой головой. Вернется в ранге специального королевского агента и чине капитана Военной Разведки, но это, вы догадались, совсем другая история.

Вслед за Реном, неспешно допив пиво, вышел человек в черной широкополой шляпе, навсегда покидая харчевню «Крысиный хвост», поскольку он успел выжать из ее возможностей все необходимое. Вышел уже не в таком мрачном настроении. Многие вокруг были мертвы и совсем не украшали пейзаж, но ведьма была поймана, а сведения добыты. И радостно было за Кота. Вульфштайн совершенно не собирался меценатствовать направо и налево, улучшая жизнь нищих. И все же он считал, что поступил правильно. Ему хотелось верить, что мальчишка с такими талантами при небольшой сумме подъемных денег не пропадет и сумеет достигнуть своей цели. Черный человек вообще уважал людей, чья жизненная цель была им ясна. Даже если выражалась в слове «выжить».

За уходящим, сокрыв взгляд под краем нависающего на лицо холщового капюшона, следил человек с жестким лицом, слишком породистым для мешковатой робы, в которую он был облачен. Впрочем, под робой скрывался алый жюстокор, а под рукой, сокрытый полой грубого плаща, надежно покоился пехотный палаш в черных ножнах.