Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

самую глухомань забрался? – сворачивая вправо, гадал Пермин.

Лес становился гуще, суровее, таинственнее. Всё больше ощущалось его необозримое вековое могущество. Всё меньше проступало между соснами и теперь уже встречающимися елями небо. Верхушки деревьев терялись высоко над головами людей, маленьких, самонадеянных, запросто и без страха бредущих в таинственные глуби леса. В этом бесстрашии были то ли властное спокойствие уверенных в себе владык, то ли кощунственная неосторожность безумцев.

- Где он может быть? – прислушиваясь к лесным шорохам, спросил Пермин.

Сазонов молча продирался сквозь кусты вереска, жадно вдыхая тонкие и многообразные запахи леса. Казалось, он уж забыл, что идёт на поиски заблудившегося человека, и шёл, чтобы идти и не останавливаться... только не останавливаться! Потому что остановка – это сомнение, это боль и горечь от пережитого, стыд за ошибки, промахи.

На Логина наткнулись неожиданно.

Он скрючился под ёлкой, дуя на посиневшие руки. Рядом, натянутые на рамки, лежали куски бересты и фанера с набросками углём.

- Жив? Чего домой не идёшь?

- Заблудился, – отвечал Логин. Но было похоже, что он и не пытался искать дорогу. Место вокруг было притоптано, а под елью тщательно очищено от снега.

Пока Пермин отпаивал его водкой, кутая в полушубок, Сазонов перебирал рисунки.

На одном – могучая сосна, навалившаяся на толпу маленьких сосёнок. Она не упала, а легла, по-барски развалясь на невзрачных деревцах. Толстый хобот её корня, распухая, алчно сосал земные соки.

Второй набросок был таким же, только близ сосны лежал раненый лось. К нему приближалась огромная тень охотника. Самого охотника не был видно. Да и нужен ли он, если видна тень?

Третьим был фанерный квадрат, крест-накрест изрешечённый углём. Лишь кое-где сквозь угольные решётки проступали кроваво- красные карандашные капли.

- Сохатого выдумал? – просил Пермин.

- Вон там лежит. При мне кончился, – чакая зубами, отвечал Логин. Он так основательно продрог, что ни шуба, ни водка не могли его отогреть.

- Здоров чёртушка, – увидев лося, восхищённо цокнул языком Сазонов. – И у кого на такое диво рука поднялась?

- Поднялась! – с болью вскрикнул Логин и зашёлся в простудном кашле. – Звери! Как есть звери!

У него выступили на глазах слёзы.

- Ты о ком? – оглядываясь по сторонам, спрашивал Пермин.

- Там, – неопределённо махнул рукой Логин и закашлялся ещё больше.

- Идёмте! – заторопил Сазонов. – Так можно воспаление лёгких схватить.

- Сперва схороним, – запротестовал Логин.

- Зачем? – возразил Пермин. – Не падаль – на мясо пойдёт.

- Конечно, люди съедят.

- Ну, ешьте! – вдруг закричал Логин. – Ешьте! Готовы сами себя съесть!..

- Успокойтесь! – сказал Сазонов, запахивая на нём полушубок. – Если хотите, можно и похоронить.

- Не надо. Ешьте. В брюхе – не в сердце, переварится...

Сохатый, по-видимому, умирал спокойно. Окровавленный снег под ним не был разбросан, а только примят боками. И мёртвым он был могуч и прекрасен. Склонённая к неживой мускулистой ноге голова придавала ему наивную, умиляющую в огромном животном кротость. Из-под лопатки свесилась застывшая струйка крови.

- Вот она – кровь-то, – указал Логин.

- Ему теперь не больно. Ему всё равно...

- Зато мне больно! Мне не всё равно!

- Идёмте! – резко сказал Сазонов и, отвернувшись, зашагал по направлению к деревне.

Навстречу им ехал Науменко. Рядом, бледная, без кровинки в лице, сидела Катя.

- Куда?

- В больницу. До точки дошла, а чем больна – не говорит. Старик тревожится...

Катя безразлично отвернулась, тронула вожжу. Рыжко с места взял намётом и скоро скрылся из вида.

Их встречали Ефим и Варвара.

- Нашёл? А я всё утро с собакой бегал, даже след не взяла...

- Не выйдет из тебя разведчика, – улыбнулся Пермин.

- Заходите, – пригласила Варвара.

- Как-нибудь в другой раз, – отказался Сазонов. Он был явно не в себе. И не мог скрыть этого.

- Давит тебя, – сочувственно сказала Варвара, – видать, присушил кто-то...

- Кому я нужен? – Они пошли в Совет.

- Я тоже это заметил, – сказал Пермин. – Смурной ты...

- Не обращайте внимания, – принуждённо улыбнулся Сазонов. – Сам не знаю, что на меня накатило...

- Сердце в тебе шибко кровянистое! Щади его.

Ефим некоторое время шёл за ними, потом свернул к отцовскому дому. Он решил наконец поговорить с Шурой, но, увидев в ограде рядом с ней отца, незаметно пригнулся, крадучись пошёл прочь.

Вокруг призывно трубила весна.

Рыжее, непобедимое, буйное солнце дерзко ломало землю, тискало, грохотало, испуская её стареющее лоно золотистых зайчиков.

Всё таяло.

Только чистая душа Ефима, чувствительно оцарапанная жизнью, стыла первым ледком.

Глава 29

После очередного разговора с Камчуком Науменко запил и пил всю неделю, не сознавая, где и с кем пьёт. Не в глазах, а в мутном сознании хмельном мелькали лица Дугина, Марии, Ворона, Федяни и других знакомых и незнакомых людей. С кем-то чокался, кого-то бил, затем били его. Он не сопротивлялся, лишь по привычке протягивал пустой стакан.

- Совесть не выжжешь! – показывая на спину, истерически хохотала Мария.

- Хотел быть лучше меня? Кишка тонка, – кричал Федяня и бил его по голове. Удары отдавались в позвоночнике и почему-то в пятках.

- Нуль! – с презрением, которое не трогало, говорил кто-то, похожий голосом на Камчука. – Винтик! Куда надо, туда вверну!

- Бог всё видит! – грозя пальцем, таинственно шептал Ворон.

Когда наступило просветление, услышал ласковый грудной голос Афанасеи:

- Ожил? Я думала – сгоришь... На-ко, переоденься! Всё бельишко пропотил. Не можешь? Эх ты! До чего себя довёл! Подымись – переодену!

- Сам, – натягивая лоскутное одеяло, слабо сопротивлялся Науменко.

Афанасея усмехнулась. Она не умела смеяться. И потому её усмешка казалась мрачной, грозовой.

- Не стыдись! Я, баба, и то стыд одолела. Да и видела я тебя