Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

мне, пустошь у Ракитов поднимать необязательно! Наоборот, посевную площадь сокращать надо...

- А Камчук-то? Он тебе...

- Вот отмочил!

- Мы разве не сами себе хозяева?!

- Когда хлеб ростим – хозяева, вырастим – другие находятся...

- Поля забросим, а кормиться чем?

- А ему что? Уголёк продаст, – сказал Панкратов.

- Ты, Мартын, мне глаза не коли! К моим рукам чужое не льнёт. А поля забрасывать не надо. Токо – посевы сократить. Пока на одном поле хлеб растёт, другое пусть отдыхает, потому, как все сразу нам не осилить. Мы теперь и сеем не вовремя, и убираем как бог на душу положит. А хлеб под снегом остаётся. Для кого сеем? Для птицы? Она и без нас найдёт, чем кормиться. Лучше уж так: поменьше обиходить, да поусевистей. С этой земли после вместо сорока пудиков полтораста, а то и все двести возьмём.

- Красиво пишешь! – проворчал Панкратов. – Как на деле выйдет?

- Пиши по-другому! Я не один в колхозе. Вон сколь хозяев сидит. Не согласны – не надо. А токо к тому идём. Это насчёт хлеба. Вторая сторона...

- Постой, Гордей! – взмолился Науменко. – Давай не будем горячку пороть. Подумать надо.

- Думай не думай – сто рублей не деньги! – выкрикнула Агнея. Она поддерживала брата: Гордей не может ошибиться. Прежде чем казать, год думает.

- У тебя их сроду не бывало, ста-то рублей, потому и не деньги. Такие вопросы с наскоку не решаются. Я хоть и кавалеристом был, а подумать люблю.

Дугин бочком пробрался к столу и, не спрашивая разрешения, заговорил:

- Я тоже к тому склоняюсь... Разве не правда, что половину хлеба и картошки под снегом оставляем? Сколь в прошлом году заморозили? Я точно скажу. У Пустынного семь гектар да восемь у Земляного. Ежели бы всё это собрать – каждый из нас получить мог дополнительно немалую толику. А Науменко по Камчуку думать будет, сколь бросовых полей засеять. Кому она нужна, такая наша работа? Ежели получше удобрить эти – хлебом завалимся. А удобрять не шибко хитро. Назём из пригонов в яр валим. Разве тяжело – на версту или две дальше провезти, на поле высыпать? Земля за доброту нашу стократ отплатит...

Теперь другая сторона, – недоверчиво покосился на него Гордей. – Колхозный скот падает. А на своих сеновалах сенцо с запасом. Давайте, мужики, поддержим колхоз! С каждого двора по полвоза – не разоримся... Я воз выделяю... – Переждав крики, которые раздавались потому, что кричать привыкли по всякому поводу, Гордей продолжал: – Это токо предложение. Не глянется – откажитесь. А всё ж таки стыдно будет, ежели скот уморим. Коровёнки хоть и никуда не годные, а всё же молоко дают. Мало, но сколь уж есть... Будь моя воля, я бы давно их на мясо пустил...

- Вот дак пожалел! – рассмеялся Пермин. – Как волк кобылу...

- На мясо! – твёрдо повторил Гордей. – А взамен – путных коров приобрёл бы... Ну-ка скажи, Катерина, сколь с одного вымени надаиваешь?

- Шесть-семь литров.

- Ну вот. А моя корова худо-бедно даёт по восемнадцати литров. Дак что выгодней? То ли кормить сотню худых, то ли полусотню добрых?

- Районное начальство за расширение фермы, за увеличение поголовья... А ты за сокращение голосуешь, – поёжился Науменко.

- У нас свои головы на плечах...

- Как бы их за самоуправство не сняли...

- Если это делается в интересах колхоза – не снимут, – успокоил Сазонов.

- Кабы мы сами себе хозяева были...

- А вы и есть сами себе хозяева.

- Ты это Камчуку скажи.

- Скажу, когда понадобится. Продолжайте, Гордей Максимыч! – Сазонов давно и заинтересованно слушал Ямина.

- Есть и третья сторона. Лето, судя по снегу, должно быть тёплым, с дождичками... Значит, всякая овощь уродится. Может, около Ярки парники раскинуть? Там земля такая, что без нашей помощи вырастит. Нам останется токо на базар увезти. Лишняя копейка в кармане не помешает. Всё у меня. Ежели что не так, извиняйте. Говорю, как умею.

- Замечательно говорите! – похвалил Сазонов. Ему было приятно слушать этого большого, сдержанного человека. Если он заговорил, то, видимо, основательно обдумал сказанное.

- Мысли твои наскрозь верные! – сказал Пермин.

- Ты гляди, – удивился Евтропий. – Пермин подкулачника хвалит!

- Стало быть, есть за что. Умно говорил, токо бы всё по-твоему вышло!

- Тут уж пущай всяк своё слово скажет. А то после, если что не так, всё на меня валить будете...

- Это ты зря. Мы тоже не посторонние.

- Давайте всё по порядку, – остановил Науменко.

Когда проголосовали за предложение Ямина, спросил:

- С фермой как будем?

- А как лучше? – он взглянул на Сазонова.

- Народ скажет. Голосуйте.

- Будь по-вашему, – вздохнул Науменко. – Ох, и нагорит мне за это!

- Ну, коли начали, давайте доводить до конца.

Проголосовали и за это.

- От Александры Яминой заявление поступило. Просит от яслей освободить. Правление не возражает. Я предлагаю назначить её заведовать фермой. Как смотрите?

- Куда иголка, туда и нитка! – усмехнулась Фёкла.

- Голосуй! Петухи поют, а мы всё ещё штаны протираем.

Глава 28

В Заярье пришла весна, горластая, беззаботная, как цыганка. Ёлочными игрушками свесились с крыш сосульки, загомонили ручьи, над которыми кагали гуси, поглядывая на мутную водицу красными удивлёнными глазами, заплясало по лужам косматое, холодное пока ещё солнце.

Стосковавшись по родным местам, по смуглым весенним проталинам, вернулся Федяня. Своё возвращение отмечал шумными гулянками, сыпля в оттаивающие окна домов забористые частушки.

Весна будоражила не одного Федяню. С утра по деревне размашисто вышагивал Евтропий Коркин; лапая мослаковатой, загребистой горстью плакучие сосульки, крошил на репчатых зубах.

«Заневестилась, стерва!» – восхищённо рычал он и, сплёвывая леденистую слюну, огромным коричневым сапогом расплёскивал подстывшие за ночь лужи. Было ему необъяснимо хорошо, но запел он почему-то грустную каторжанскую