Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин

Панфило. – Тут мозгами шевелить не надо.

Отпыхиваясь, Науменко остановился напротив деда Семёна.

- Спасибо, Проня! – поблагодарил он гармониста, будто между ними ничего не было, и обратился к старику: – Видал, как в колхозе пляшут?! Вступай, пока жив. На том свете гармошек нет.

- Колхозов тоже нет, – огрызнулся старик и отвернулся к Логину.

В круг впорхнула Катя. Она давно не плясала и, сторонясь людей, молча носила в себе свою беду.

Милый мой, к чему, к чему Лишние, страдания? Разлюбил – скажи, пойму. И навек расстанемся, –

пропела она с адресом.

Прокопий с шумом сдавил мехи, застегнул гармонь.

- Ещё поиграй! – попросил Ефим, положив руку на ремень гармошки. Оттолкнув его, Прокопий молчком прошёл к скамейкам, на которых кучно сидели парни. Катя, обидчиво закусив слинявшие, изогнутые сердечком губы и едва удерживая слёзы, спряталась в угол.

- Заходить велено! – крикнула курившим на улице Афанасея.

- Второй месяц живём в тридцать четвёртом году, – переждав, когда смолкнет гул, начал Науменко. – Весна в гости метит, а мы и не думаем о том.

- Думайте, – скрежетнул Ворон. – Помене пейте, поболе думайте!

- А ты разве не обязан думать?

- Моё дело тельячье: поел – и в угол.

- Ну да, ты, конечно, ни при чём, – спокойно кивнул Науменко. – Вот если бы начали колхоз делить...

У стены под сбруей неприметно устроились Сазонов и Ямин. Они тихонько переговаривались о своём, будто собрание их не касалось. У противоположной стены сидели учитель и Пермин. Пермин что-то говорил, Иван Евграфович согласно кивал головой, отчего длинные жирные волосы его метались по лбу пучками.

- Здесь базар или собрание? – прикрикнул Науменко. – Эй, там, галёрка, потише! Кто говорить будет?

- Из пустого в порожнее переливать...

- Тоже занятие, – густым, рокочущим басом сказал цыганистый, стриженный под горшок Панкратов. – Больше говорим – меньше о брюхе думаем.

- Ну вам-то, Мартын, о брюхе не следует волноваться, – заходя сзади, негромко сказал Сазонов. – Осенью разжились на току...

- Ты видал?

- Он не видал, дак я примечал, – поднялся Коркин.

- Постыдился бы! Сам-то давно ли из-за колхозных овец с соседом дрался?

- Может, указать, где закопано?

- Не конфузьте его, Евтропий Маркович! – остановил Сазонов. – Он и сам понимает, что лишнего наговорил. Завелось два-три жулика и кладут пятно на всё Заярье. – Он явно приуменьшил, чтобы колхозники перестали нервничать. – Один отсиживает, другой, по старости лет, на свободе, а третьего не сразу распознали... Вы не убегайте, Панфило Осипович! Дело прошлое. Люди вам простили, а бог, поскольку его нет, не заметит.

- Я до ветру, – буркнул Ворон и под смех колхозников скрылся за дверью.

- У тебя всё, Варлам? – недовольный тем, что собрание отклонись от повестки, спросил Науменко. И, когда тот кивнул, продолжал:

- Ежели кого из воров обошли, не обессудьте. В другой раз пёрышки пощиплем. Но уж зато так ощиплем, что вся срамота на виду окажется...

- Бурдакова почто не помянул? – спросила Фёкла.

- С мёртвых не спросишь. А дети не виноваты. Я как раз хотел просить собрание выделить ребятишкам пудов с пяток хлеба.

- Тут возражений не должно быть, – поддержал Пермин. – А то Науменко этим иждивенцам всю муку у себя выгреб. Марья из-за этого домой не пущает.

- Это моя тревога, – сурово оборвал Науменко. – С воровством пора кончать, товарищи! Стыд-позор! Никогда не водилось, такого, и вдруг...

- А жить как?

- На трудодень не разбежишься…

- Не напрасно прозвали его – трудный день...

- Кабы один день, а то весь год...

- Ну что ж, давайте разделим колхоз, – не дожидаясь, когда смолкнет шум, предложил Науменко. – Вернёмся к старому... Райское житьё! Ребятне пример показали. Все гужи у хомутов обкарнили. Афанасея, выдь, доложи собранию...

- А что докладывать? Вон она, сбруя-то, на виду, – неохотно поднялась женщина. – Григорий... Григорий Иванович верно говорит. Испакостили сбрую. У меня не сто глаз – следить за каждым.

- Панкратов-меньшой плетёную шлею сволок!

- Этот не промахнётся! Весь в отца!

- А твой Яшка? У меня на глазах гуж отпластнул...

- Тише! Тише! – поднял руку Сазонов, как бы зажимая в своём кулаке все выкрики. – Давайте по существу!

- Ну тогда я начну о весне? – предложил Науменко. Ему никто не возражал. – В эту весну пустошь у Ракитов поднимать придётся. Такая установка из района. Да и земля зря простаивает. А хлеба каждый год до нового урожая не хватает. Думаю, установка правильная. Какое ваше мнение?

- Моё мнение другое, – возразил Ямин.

На него заоглядывались, зашептались: Ямин на собрании говорит – такого ещё не бывало.

- Скажу, как сумею. Гнём мы спину от зари до зари, а хлебушка досыта не едали. Жили же единолично, с голоду не помирали. Неужто в колхозе ноги протянем? Быть того не может!

- Не тяни, сказывай свои планты!

- Речистый стал!

- Видно, замок на губах испортился – не иначе...

- На то и заместителем задвинули, чтоб речи произносил...

- Речи пущай другие произносят, а я говорить буду. Вот вы зубы моете: дескать, заместитель, а я разницы не вижу... все мы колхозники!

- Есть разница! – крикнул Панкратов. – Ты на моём Рыжке ездишь, а я пешком хожу...

- Завидно? Занимай эту должность и езди на своём Рыжке. А я и пешком не пристану...

- Если ему народ доверит – займёт, – вставил Сазонов. – Пока не доверили. И нечего попрекать за то, что Ямин в кошёвке ездит. Всё хозяйство пехом не обойдёшь...

- Дайте сказать человеку. В кои-то веки разговорился...

- Скажу, – кивнул Гордей. – Ежели неправильно – поправляйте. Думается