Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

— А если больше двадцати? И доход меньше шестидесяти? Это сколько, под сорок процентов? — Петров прищурился, — Три рубля в месяц на семью. Если покупать только хлеб, то по две с половиной буханки в день. На десяток человек. Сто грамм хлеба в день на человека. Насколько я помню, в блокадном Ленинграде пайки больше были, — он замолчал, потому, что они подъехали к коновязи.

— Развяжите его и ведите в столовую, — приказал Иванов охранникам.

Те ловко отвязали арестанта и повели в дом. Наши друзья спешились, Сява принял коней под уздцы, а Николай сказал ему: — Один остаётся у входа, двоих поставь у окон, а сам будь у дверей в столовую. Только не заходи.

В вестибюле Иванов сказал друзьям: — Подождите здесь, я сбегаю наверх, к абрудару. Поищу, нет ли чего интересного на этого зэка в архивах.

* * *

Анфилады комнат. В открытые настежь двери видна строгая роскошь золоченой мебели. Статуи. Хрустальные люстры, портретные шеренги, и застывшие на постах караульные финляндцы. В тишине гулким хрустом отпечатываются шаги. Из комнаты в комнату, через залы Зимнего дворца, чеканно идет император Александр II Освободитель. Высок, и немного тучен. Талия стянута корсетом, искусно вделанным в мундир. Лицо непроницаемо. Холодные глаза остзейца. Бакенбарды срослись с усами, прикрывая щеки. Перед каждой дверью шаги замедляются. Караульные обращаются в изваяния. В комнатах и залах тихо и пустынно. Если и покажется чья-либо фигура, то, заметив шагающего монарха, моментально исчезает. Или это только кажется? В последние годы Александру кажется многое. Он уже не верит никому. Миновав караульных, с трудом удерживается, чтобы не оглянуться. В кабинете, за огромным письменным столом сидит час, другой, сжав руками виски.

Несчастное царствование! В газетах продажные борзописцы расточают фимиам "освободителю", умиляются любви, которую он внушает народу. Любви! Он должен внушать страх, как покойный батюшка его, в бозе почивший император Николай Павлович. Тот умел. Да, "золотой век царей" канул в прошлое. Если раньше их и убивали, то во имя других императоров. Прабабка Екатерина Алексеевна даже шутить изволила, объявив в манифесте, что муж ее, император Всероссийский Петр III Федорович скончался от "апоплексического удара с острыми геморроидальными коликами в кишках".

А сейчас? Вон Кропоткин — князь, а водится с чернью, социализм проповедует. Давно ль Герцен слал ему благословение, теперь же зовёт Русь к топору!

Три покушения Александр Николаевич уже пережил.

И за что его так ненавидят? Крестьян освободил. Помещиков за крестьянскую землю озолотил. Что им ещё надо?

Александр встает и снова строевым шагом марширует из комнаты в комнату.

* * *

Издавна славится не только в Тамбовской губернии, но и по всей Империи уездный городок Липецк. Живописные берега речушек и рек окаймляют маленький, чистенький городок с 16-ю тысячами жителей и несколькими фабриками, двумя ярмарками, духовным училищем и женской прогимназией. Но не живописная природа, и даже не петровские древности города привлекают сюда с конца мая многочисленных больных, и страждущих паломников. Минеральные источники железисто-щелочных вод, открытые еще в XVIII веке, — вот главная приманка и достопримечательность Липецка.

Август 1879 года выдался жаркий. Каждый день поезда Орловско — Грязинской дороги высаживали на липецкой платформе десятки курортников. Они разбредались по городку в поисках пансионов к вящей радости местных обывателей, снимали дачи, и сразу же спешили к источникам. Как и на всяком курорте, у источника одни пили воды и принимали ванны, другие жуировали. Толпа больных и здоровых была самая разношерстная. В лесах и рощах близ Липецка звучали песни, смех участников пикников и увеселительных прогулок. Лунными ночами на темных улицах мелькали светлые платья дам, надрывались лаем собаки, ошеломленные нашествием чужих людей.

Раскол в партии народников назревал, надвигался со всей очевидностью и неизбежностью. Даже среди руководителей "Земли и воли" уже не было ни единства теоретических взглядов, ни тем более общности мнений по поводу методов и средств ведения революционной борьбы. Сначала они работали дружно, увлеченные общей идеей. Потом стало ясно, что в партии две фракции, два направления и, несмотря на братскую дружбу, они разойдутся.

Борьба интеллигентов, а не народа — вот выводы, к которым пришли Морозов, Халтурин, Желябов в результате долгих размышлений и жарких споров. Сделать революцию могут и одни заговорщики, без участия народа. В момент, когда старый политический режим рухнет, некультурный народ не сможет взять в свои руки управление страной, поэтому революционеры должны захватить власть, и декретировать народу новые свободные учреждения. Значит, к социализму один путь — от заговорщицкого терроризма через диктатуру революционной интеллигенции.

Представители другой фракции, Лев Тихомиров, Георгий Плеханов, Александр Попов не разделяли эту точку зрения. Они стояли за продолжение старой, "мирной" программы поселения в народе и социалистической агитации в нем. У Плеханова был готов обширный план агитации в рабочей и крестьянской среде.

Раскол был неизбежен.

Николай Морозов, Игнатий Гриневицкий, Степан Халтурин и Николай Рысаков приехали в Липецк из столицы одним поездом, на следующий день из Москвы прибыли Геся Гельфман и Софья Перовская, а из провинции один за другим — Николай Кибальчич, Андрей Желябов, Тимофей Михайлов, Николай Саблин.

Утро следующего дня вставало ясное, яркое, знойное. На улицах спозаранку появились курортники. Извозчики были нарасхват, веселые компании отправлялись за город, все улыбалось, пело вместе с природой.

Морозов и Гриневицкий прибыли первыми, как квартирьеры, на заранее условленное место встречи. Недалеко от загородного ресторана в овраге, поросшем густым лесом, белела широкая поляна, окаймленная высокими, но редкими соснами, без кустов. Она была очень удобна, так как к ней нельзя было пробраться незаметно, негде было и спрятаться, чтобы подслушать, о чем будут говорить собравшиеся. А они уже подходили, неся пиво и бутерброды. Расстелили широкий плед, принесенный Перовской, разлеглись на нем, разложили закуску.

Морозов развернул лист бумаги и начал читать программу новой партии "Народная воля":

— Наблюдая современную общественную жизнь России, мы видим, что никакая деятельность, направленная к благу народа, в ней невозможна, вследствие царящего у нас правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путем убеждения в ней нет. Поэтому, всякому передовому общественному деятелю, необходимо прежде всего покончить с существующим у нас образом правления, но бороться с ним невозможно, иначе как с оружием в руках…

Собственно, эта была программа "Земли и воли", только без глупого упования на тёмный и безмолвный народ.

Потом Андрей Желябов произнес речь, блестящую, проникновенную, торжественную.

Это был смертный приговор Его Императорскому Величеству. Желябов говорил как беспристрастный судья, взвешивая, и анализируя все "за" и "против", напоминая притихшим слушателям хорошие стороны деятельности царя, его сочувствие крестьянской и судебной реформам. Затем дал яркий очерк политических гонений последних лет. Голос оратора звучал кандальным звоном, а перед воображением слушателей проходили длинные вереницы молодежи, гонимой в сибирские тундры за любовь к своей родине, своему народу, вспухали неведомые холмики могил борцов за освобождение.

— Император уничтожил во второй половине царствования почти все, то добро, которое он позволил сделать под впечатлением севастопольского погрома. Должно ли ему простить за два хороших дела в начале его жизни все, то зло, которое он сделал затем, и еще сделает в будущем?

Слушатели, потрясенные трагическим вдохновением оратора, единодушно выдохнули: "Нет!"

— Пусть не мы, и не наше поколение борцов завоюют себе счастливую жизнь, но наш долг приблизить эту жизнь, в горячих схватках с царизмом отвоевать социальные и политические права рабочим и крестьянам, покончить с этим царством тьмы, где стонут и умирают миллионы наших братьев. Процессы следуют один за другим, казням нет конца, сибирские каторги и остроги уже не могут вместить всех узников. Глухая злоба против всего политического строя царской России вырастает в лютую ненависть к царю, олицетворяющему этот строй, возглавляющему все темные силы, ставшие на пути людей, ищущих справедливости! Смерть Александру Второму!

На поляне воцарилась тишина, то, о чем думали многие, теперь было сказано вслух. И эти слова уже нельзя было вычеркнуть, так как их никуда не вписали. Теперь можно было спорить только о методах. Но если нет, если отказаться от борьбы с оружием в руках, то стоило ли приезжать в Липецк? Ведь главный их враг — царизм, а его олицетворяет прежде всего царь, император, этот бутафорский "освободитель", который ручьями льет народную кровь.