Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Николай заскучал. И поднял руку, как на уроке.

— Отче, дай слово молвить.

— Молви, коли есть что, — отозвался отец Иоанн, улыбаясь.

— Люди, о коих ты отозвался как о конституционалистах, в том не виноваты. В этом моя вина, что не сохранил самодержавие. Само провидение Божие позволяет мне искупить этот грех. Почему же мне гнать достойных сынов Отечества, желающих послужить ему? Они приподняли не только завесу грядущего, они указали тех, кто останется верен престолу и государству Российскому в годы кровавой смуты. Они не указывают путь, по которому следует идти, они показали лишь путь, гибельный для России.

— Отрадно, коли так, Бог призывает вас к этому великому делу — благоустроения и умиротворения Отечества, — отец Иоанн задумался, затем спросил вкрадчиво: — Молодой Государь тщит себя горнилом, способным пережечь скорби и беды Святой Руси?

Николай обозлился: — Может быть, Святой Отец, может быть!

Отец Иоанн уловил настроение Николая, и примирительно поднял перед собой две ладони.

— Россию куют беды и напасти. Чрез них Россия обретает своё величие.

— Вот-вот, отче! Русские гибнут и гибнут во имя величия, а живут другие!

— Не мне судить царей земных! Меня более беспокоит упадок веры и нравов.

— Упадок веры и нравов весьма и весьма зависит от холодности к своим паствам многих иерархов и вообще священнического чина. Обрели защиту государства и почивают на лаврах. Синод не способен навести порядок в силу своей коллегиальности и как следствие безответственности. Необходимо восстановить Патриархат. Я, как нынешний глава церкви, то есть будущий глава церкви, вижу своим преемником Вас, Святой Отец.

Пришло время удивляться Иоанну Кронштадскому.

Он нахмурился и ухватился за крест на своей груди: — Православная церковь в России самая консервативная из всех церквей христианского мира в смысле соблюдения всех догматов, канонов, уставов и нравственных правил. Ни одно нововведение никогда не вторгалось в Русскую церковь. Она истинный дом постоянства и установившихся обычаев, она истинная гавань и убежище для всех тех, кто решился идти правильным путем спасения…

— А кто вводит нововведения? Токмо возвращаемся к истокам. Вот и отреставрируйте этот дом, чтобы все ахнули! Чтобы дьячков не презирали, а отцов Церкви не ненавидели. А денег дам.

* * *

После этого разговора многие видели, как отец Иоанн одиноко гуляет по парку, разбитому вокруг Ливадийского дворца. Или отец Иоанн был у умирающего Императора или гулял по дорожкам парка. Губы его шевелились. Он то ли молился, то ли спорил с кем то, останавливаясь и поднимая голубой взгляд в голубое небо.

Глава 13

Друзья сели на лошадей и неторопливо направились по главной улице Гордино в сторону усадьбы. День клонился к закату, на улице прибавилось народу. Встречающиеся на пути мужики и бабы кланялись, Иванов раскланивался с ними в ответ.

Петрова поразило количество ребятишек, стайками носящихся по улице. Детей было много. Чумазые и в тряпье, но стремительные и ясноглазые, местные гавроши носились по улице, играя в свои игры, а завидев всадников, подбегали, и с детской непосредственностью разглядывали незнакомцев.

— Ты уверен, — спросил Петров Иванова, — что та избушка, которую ты построил под школу, вместит всю эту ораву?

— Знаешь что сказал Пётр Первый Меньшикову, когда тот начал хаять первую газету "Ведомости", которую отпечатал Пётр? Газета была действительно, не ахти. Размер — примерно наш стандартный лист, без полей, напечатана неудобочитаемым церковным шрифтом, одним словом — слёзы. Так вот, Меньшиков начал трындеть, а Пётр ему и говорит: "Дурак, радуйся малому, и большое придёт".

За околицей "проспект" закончился. На лошадях сиделось уже не так вальяжно.

— Алё, товарищи АКОвцы, — сказал вдруг Сидоров, — я вот послушал ваши наполеоновские планы, и у меня вопрос. Если сейчас каждую десятину пашет один мужик, а у вас пятьдесят десятин пашут десять человек, то что будут делать сорок остальных в это время?

Некоторое время ехали молча.

Отвечать начал Иванов: — По большому счёту, лишних крестьян ждут на заводах и фабриках. Мы можем несколько человек занять в животноводческом комплексе, — он оглянулся за поддержкой к Петрову.

Тот кивнул: — Молодец Лёха! Правильный вопрос задал. В моих глазах ты вырос от механика до начальника транспортного цеха. Народ не лишний. Безработицы не допустим. Нужно развернуть переработку сельхозпродукции на месте. Ну, не знаю, не вникал ещё. Что мы можем? Консервы, макароны, сухари сушить, рога и копыта заготовлять, для нужд мундштучной промышленности.

— Маслобойню можно организовать, мельницу паровую к элеватору пристроить, — в раздумье проговорил Николай.

— А что там с техникой? — спросил Алексей, — трактора уже есть в природе?

— Нет, — отрицательно качнул головой Иванов, — пока всё ещё на конной тяге. Но сельхозмашины есть. В природе. А здесь и плуг роскошь. Сохой пашут. Бери это всё в свои руки. Определи, что есть сейчас на мировом рынке. Абрудар и гугл тебе в помощь. Только не копировать. Заказывать и пусть привозят. Всё должно быть легально. За зиму можно укомплектоваться.

Петров покивал согласно и сказал: — Я вот что ещё подумал. Тебе, Коля, не в губернию надо ехать, а решить всё сначала на уездном уровне. Начальники очень не любят, когда им подкидывают проблемы, лучше ехать с готовыми документами, чтобы просто подсунуть на подпись. К тому же я не уверен, что административное деление — прерогатива губернии, может, и в столицу придётся смотаться. Но, в любом случае, вопрос нужно вначале провентилировать в Вязьме. Наверное, нам нужно ехать вместе, одна голова хорошо, а две…

— …урод, — закончил за него Сидоров, — Вы что, одного меня оставляете? Нехило устроились!

— Это ты нехило устроился, — перебил его Александр, — всё пытаешься за нами спрятаться. Сиди дома, и учи технические возможности нынешней машинерии. Вернёмся, экзамен тебе устроим. Директор гаража должен знать калибр сеялки и скорострельность сноповязалки. А ты не знаешь, с какой стороны подойти к паровому двигателю. Позор на все джунгли!

* * *

Задержанного арестанта бдительные охранники привязали к коновязи крепкими верёвками, крест-накрест. Один из них стоял рядом, и сопровождал каждое его резкое движение пинком, остальные два сидели на стульях по обе стороны от коновязи, и настороженно наблюдали за объёктом охраны.

— Я вот хочу, и боюсь спросить Вас, господин штабс-капитан, — сказал Петров, когда они подъезжая к усадьбе, увидели эту картину, — а охранников Вы где взяли? Или в Вязьме ЧОПы есть?

— Нет, — засмеялся Иванов, — это местные. Батрачеством жили. Ну, я их и нанял в батраки, в военизированные. Я объяснил Анисимычу проблему, он отобрал в селе два десятка подходящих, молодых и здоровых, и привёл сюда. Устроили кастинг. Отобрали шесть человек. Сява им курс молодого бойца провёл, объяснил правду жизни, вот и служат, по трое, посменно, сутки, через сутки.

— А сколько платишь? — спросил Сидоров.

— Договорились на шестьдесят рублей в год, по пятёрке в месяц. И ещё Агафья их кормит. Казённый харч, как тут говорят. Очень довольны.

— Довольны, говоришь? — задумчиво проговорил Петров, — то есть ты хочешь сказать, что пятёрка в месяц — это круто?

— Не месяц, полмесяца. Они дежурят — день, через день.

— Нет, месяц. Если считать двенадцатичасовой рабочий день, то они у тебя каждый день работают.

— Хм… Ну да, правильно.

— И это их устраивает?

Иванов кивнул: — Да, устраивает. Я и обмундирование дал. Им в селе все завидуют. Не понимаю, ты к чему клонишь?

— Если шестьдесят рублей в год — это круто, и им завидуют, значит средний доход крестьянина за год ещё меньше? Давай посчитаем. Оброк — восемь рублей. За одну десятину — двадцать пять копеек. Подушный налог — рупь с пятаком. Сколько в среднем детей в семье?

— Ты сам видел — сейчас детей много. И десять есть.

— Давай, будем считать умеренно. Детей пять. Значит подушного налога с семьи набегает семь рублей и тридцать пять копеек. Плюсуем.

— Пятнадцать шестьдесят, — подсказал Сидоров.

— С крестьянина не только оброк и налоги берут, — проговорил Иванов, — есть ещё сборы во всякие внебюджетные фонды. На полицию, на дороги. Придумают в уезде или губернии какую нибудь затею и собирают. По пятаку, по гривеннику. К тому же, не забывай, со стариков тоже подушный налог берут. Вот и платит крестьянин за родителей. Да если детей не пять, а больше? Так что, смело считай двадцать рублей.

— А если больше двадцати? И доход меньше шестидесяти? Это сколько, под сорок процентов? — Петров прищурился, — Три рубля в месяц на семью. Если покупать только хлеб, то по две с половиной буханки в день. На десяток человек. Сто грамм хлеба в день на человека. Насколько я помню, в блокадном Ленинграде пайки больше были, — он замолчал, потому, что они подъехали к коновязи.