Честь - Умригар Трити

— Пойдем, — подмигнул он Асифу, — надо обойти соседей и угостить их сладостями. Теперь этот дом на сто процентов чист — в нем живут одни индуисты.

Зенобия с отвращением отвернулась, но Асиф бросил на нее предостерегающий взгляд.

— Пойдем, — сказал он жене.

Они втроем ушли, оставив детей со старым брамином; тот сидел на полу по-турецки и жевал табак безмятежно, как корова — траву. Зинат повернулась к Самиру, который со вчерашних событий не произнес почти ни слова.

— Как ты? — спросила она.

— Нормально, — ответил он.

— Но ты…

— Говорю же. Нормально. Оставь меня в покое.

Зинат кивнула; на ее двенадцатилетнем лице сразу отобразилось понимание. Она всегда считала именно этот миг инициацией во взрослую жизнь: в тот момент она поняла, что лишь гнев способен замаскировать унижение и стыд брата. Ужас и вина переполняли ее, и ей было недосуг размышлять о собственной травме.

Позже, когда родители вернулись в квартиру с пустой коробкой конфет и пустыми глазами, они словно постарели на десять лет. Когда Сушил ушел, мать сказала:

— Они смотрели на нас как на чужих. А Пушпа сказала… — тут она заплакала, — что мы сами виноваты. Что мы их всех подвергли опасности.

— Не упоминай при мне имя этой женщины, — гневно сказал отец. — А ты еще считала ее лучшей подругой. Ведь это она рассказала, где мы прячемся.

— Пушпа? — воскликнула Зенобия. — Но это невозможно. Как она узнала? Нас кто-то видел?

Асиф молча смотрел на Зинат. Та уставилась на него; ее нос покраснел.

— Нам было скучно, — сказал Самир. В его голосе сквозила злоба. — Зинат не виновата. Это вам нельзя было уходить из дома.

Зенобия рухнула на диван, ударив себя по лбу.

— Йа Аллах. Не думала, что мои дети такие идиоты.

— Дорогая, — сказал Асиф, — не вини их. Самир прав. Это все мое тщеславие — я позволил ему одержать верх, повелся на дурацкую премию. Нельзя было оставлять их одних.

Зенобия встала.

— Согласна. Во всем виноват ты. — Почти на пороге она оглянулась и окинула их троих взглядом. На миг ее лицо смягчилось, но потом снова озлобилось.

— Больше не называй меня Зенобией, — сказала она мужу. — Отныне зови меня новым именем, которое дал мне этот зверь. Мадху.

По натуре Асиф был оптимистом, не склонным унывать. И несколько недель он уверял их, что все вернется на круги своя. Зенобия лишь презрительно усмехалась в ответ. Дети тоже теперь знали, что отец не сможет их защитить. Особенно злился на отца Самир: за опрометчивый выбор профессии и сферы деятельности, за то, что оставил их дома одних, а главное, за то, как жалко он выглядел, когда упал на колени и молил о пощаде. Много недель мальчик каменел от стыда при мысли, что его друзья и соседи, стоя на своих балконах, видели его без штанов, смотрели на его маленький жалкий член, выставленный на всеобщее обозрение; видели они и как его отец ползал и пресмыкался перед простолюдином, деревенщиной, человеком, который в обычной жизни не осмелился бы посмотреть ему в глаза. Из них четверых Самир наиболее рьяно принял новую личность. Отказавшись от мусульманского имени и мусульманского прошлого, он будто бы испытал облегчение, а его маленькое униженное тело, как камушек, затерялось в ревущих волнах новой идентичности.

Даже после того, как беспорядки утихли, их семью не оставили в покое. Сушил, похоже, считал их своей собственностью и вел себя как ученый, который открыл и назвал новую планету. Когда они пошли оформлять документы для смены имени, он вызвался их сопровождать. Отвез их в храм и выбил им места в первом ряду на пуджу[66]. Приходил к ним в квартиру когда вздумается и называл их мать бхабхи — «сестра». У Зенобии начали выпадать волосы. По ночам она скрипела зубами.

Приглашения на турниры по бриджу и соседские вечеринки разом прекратились. Однажды она постучала в дверь квартиры Пушпы и обрушила на нее весь свой гнев, проклиная ее за предательство.

— Ты подвергла риску моих детей, Пушпа. Ради чего? Мы были как сестры.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты мне солгала. Сказала, что вы уезжаете далеко.

— Я не лгала. Просто сказала, что мы на время уезжаем. И даже если ты на меня разозлилась, зачем вымещать гнев на детях?

— Я тут ни при чем. Вини своего мужа, этого дурака и выскочку. Пусть теперь знает свое место.

Зенобия хотела уйти, но тут кое о чем вспомнила.

— Я пришла забрать драгоценности, — сказала она.

Пушпа смерила ее холодным взглядом.

— Придется подождать, пока муж вернется. Ключ от сейфа у него. Я пришлю к тебе служанку. А теперь, если позво-лишь…

Зенобия застыла на пороге, не в силах поверить, что Пушпа только что захлопнула дверь у нее перед носом. Открылись двери лифта. Вышли три женщины, с которыми она раньше играла в бридж, и еще одна, незнакомая.

— Здравствуй, Зенобия, — натянуто произнесла одна из ее бывших подруг.

Она оглядела их безупречные укладки, накрахмаленные льняные платья и вдруг увидела, что подмышки у нее вспотели, а на платье пятна.

— Я теперь не Зенобия, забыли? — вырвалось у нее. — Я Мадху. Нас насильно заставили перейти в индуизм. А вы стояли и смотрели.

— Ой, подумаешь, трагедия, — отмахнулась одна, но другая на нее шикнула.

В глазах Зенобии застыла ярость.

— Трагедия? Над моей дочерью надругались посреди улицы. Моего сына…

— Да, все это очень печально, — сказала Прийя, стройная, светлокожая женщина, у которой тоже было двое детей. — Но о чем ты думала? Пушпа сказала, что умоляла тебя уехать из города на несколько недель. Но ты ее не послушала. И если твоему мужу угодно подвергать свою семью опасности дурацкими статейками в газетах, ради бога. Но он всех нас поставил под удар. Эти бандиты могли прийти и за нашими детьми — за то, что мы с вашим людом общаемся. А ты еще смеешь стоять здесь и обвинять нас.

Когда Асиф вернулся, Зенобия лежала в кровати. Ужин она не приготовила; дети сидели голодные. Когда он разбудил ее, она сказала:

— Увези меня отсюда. Увези меня из этого проклятого дома как можно скорее.

В девять вечера в дверь позвонила служанка Пушпы. Асиф вошел в спальню; он был растерян и держал в руках полотняный мешочек.

— Может, я ошибаюсь, — сказал он, — но, похоже, они вернули не все драгоценности. Мешок был намного тяжелее.

Жена уставилась на него пустым взглядом.

— Какая разница, — сказала она. — Мы все равно ничего не докажем. Скажи спасибо, что она хоть что-то вернула.

Асиф кивнул. Но в ту минуту пообещал себе увезти семью из дома, как только найдет покупателя на квартиру.

Поиск покупателя занял полгода. Сначала квартиру хотел купить богатый мусульманский торговец, решивший переехать в «космополитичный район». Но правление жилищного кооператива единогласно отвергло его кандидатуру.

— Забудь, йар, — сказал Асифу председатель правления Дилип. — У нас теперь индуистский дом. Пусть живет с такими же, как он.

Правление отвергло еще трех покупателей, прежде чем намерения Дилипа не стали очевидны. Его брат хотел переехать в Мумбаи. И, разумеется, подыскивал квартиру рядом с родственниками. Не согласится ли Асиф снизить цену и продать квартиру его брату? Все будут в выигрыше.

— Я не буду в выигрыше, — возразил Асиф.

Дилип улыбнулся.

— Арре, йар, ты же хочешь продать квартиру? И как ты собираешься это сделать, если я не одобрю сделку? Видишь? Все в выигрыше.

Асиф пришел домой, позвонил агенту по недвижимости и сказал, что передумал. Он не будет пока продавать квартиру. Потому что принял решение. Нет смысла переезжать в другой район. Он вообще не хотел больше жить в этой проклятой стране.

Сушил дал ему новую личность. Его заставили отказаться от имени, которым его нарек родной отец, и взять имя, выбранное для него неграмотным уличным бандитом. Теперь все для него было новым. В Америке христиане называли таких людей рожденными заново. Они родились заново.