Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц - Матида Соноко

оглядела меня и хмыкнула.

– И правда – что внучка, что бабка. Все говорят – нет, нет, а я что, слепая, что ли? Ты вылитая она, да и вид у тебя такой же заносчивый.

Я насупилась. Впрочем, сейчас был неподходящий момент лезть в старые дрязги стариков. Бабка заметила Пятьдесят Два, который прятался за моей спиной, и повысила голос:

– А чего вы его сюда притащили? Ведите к председателю. Он, бедняжка, так беспокоится.

– Мы как раз по этому поводу хотели посоветоваться, – сказал Муранака, и старуха прищурилась.

– А ты почему не на работе? Прям как дед – как только баба замешана, тут же про работу забывает. Ну, что это такое?!

– Работа… да ладно тебе. Пожалуйста, выслушай Мисиму, прошу тебя!

Муранака поклонился, и бабка посмотрела на меня. Я выдержала ее оценивающий взгляд, как через какое-то время она сказала:

– Поди сюда.

Она пошла вглубь дома, и Муранака тихонько шепнул мне:

– Проходи.

– Спасибо за приглашение.

Я поклонилась и пошла за старухой.

Мы оказались в большой комнате с алтарем и выходом в сад. Хозяйка дома уселась на веранде и указала нам подбородком:

– Садитесь, где удобно.

Муранаке она коротко бросила:

– Чаю.

Ее внук послушно исчез – видимо, пошел готовить на кухню. В начале нашего знакомства он говорил что-то о том, что строго отчитает бабулю, но, судя по всему, этого ожидать не стоило, рассеянно подумала я.

– Так о чем посоветоваться? – прямо в лоб спросила старуха, и я вздрогнула, но тут же четко ответила:

– Если коротко, мать издевается над сыном. Синаги – его дед – делает вид, что не замечает, что Котоми бьет ребенка и не занимается его воспитанием. Я просто случайно познакомилась с этим мальчиком и считаю, что его нельзя им возвращать.

Старушка глянула на Пятьдесят Два, который сидел рядом со мной в правильной позе, на коленках. Тот под ее взглядом даже не шелохнулся. Глядя на ребенка, она спросила:

– И что?

– Я ищу человека, который мог бы нормально воспитывать мальчика. Мы ездили к его бабушке и тете по отцу, но они умерли. Больше обратиться не к кому. А Муранака сказал, что есть еще родственница по матери…

– Масако? – проворчала бабка и достала из кармана фартука портсигар.

Только она собралась поджечь сигарету, как Пятьдесят Два вскочил и спрятался у меня за спиной. Хозяйка дома удивленно перевела взгляд с сигареты в своей руке на дрожащего мальчишку и молча убрала портсигар в карман.

– Хм-м, понятно. Он мне всегда говорил одно и то же, когда я спрашивала про внука, ясно было, что здесь что-то не так. Я говорю – приводи в гости, пусть учится с людьми общаться, а он – мол, да чего его водить, он как обезьяна. Все время так говорил! Вот оно, значит, как. Стало быть, наш президент дочь любит больше внука. – Она невесело засмеялась и снова посмотрела на сад, а потом пробормотала: – Хотя Котоми тоже нужно пожалеть. Она с рождения была красоткой, поздний ребенок, Синаги так уж ее баловал, растил, как принцессу. А Масако говорила, что так из нее человека не выйдет, и пыталась воспитывать ее в строгости. По этой причине вечно ссорилась с мужем. Я даже слышала, что он из-за дочери на жену руку поднимал. Это случилось сразу, как та в среднюю школу поступила: Масако была против, но Котоми уговорила отца купить ей мобильный телефон, да и денег на карманные расходы он ей давал не скупясь. Наверное, нельзя так было. В общем, девчонка тогда познакомилась с молодым парнем из Фукуоки и сбежала.

– Да ладно?! – удивленно воскликнул Муранака, который принес чай.

Он чуть не уронил поднос и попытался удержать равновесие, ускорив шаг. Бабка нахмурилась:

– Тебе надо бы поспокойнее быть.

Она похлопала по полу перед собой – видимо, показывала ему, куда поставить чай. Муранака, кое-как удержав поднос, послушно поставил его, куда было сказано, все с тем же ошеломленным выражением лица.

– Через пару-тройку дней позвонила в слезах – мол, хочу домой. Отец с матерью в панике поехали за ней в Фукуоку. Не знаю уж, что она там делала, но представить можно. Масако тогда стала упрекать мужа – мол, вот до чего доводит твое воспитание, избаловал дочь, а тот уперся – нет, это ты не досмотрела! Да еще настаивал, что это она как мать недостаточно любила дочь. Та, видать, руки-то и опустила. Попросила развода и уехала.

Бабка, пригубив чай, от которого шел пар, вздохнула. Перед нами Муранака поставил холодный ячменный чай и сказал:

– Невероятно! Я вообще ничего про это не знал.

– Кто ж тебе расскажет. Если б начали болтать, это задело бы Котоми, вот взрослые все рты-то на замок и позакрывали.

Бабка отпила еще чая и заявила:

– Это отец испортил Котоми. Что бы она ни делала, он только смеялся и говорил – ничего, разберусь. Говорил, что хочет, чтобы дочка ни в чем не испытывала нужды и жила счастливо, так что ее и не ругали никогда, да и злиться, будто что-то не по ее вышло, ей тоже никогда не приходилось. Только вот… Когда она уехала от отца, оберегавшего ее от всего, впервые поняла, что в мире перед ней может вырасти стена. Это как ветрянка или свинка – есть вещи, которые нужно понять в детстве, а взрослому с ними столкнуться бывает очень тяжело. Так что Котоми мне тоже жалко.

При этих полных сострадания словах я вспомнила лицо Котоми. Наверное, признаки возраста на нем свидетельствовали как раз о тех трудностях, которые ей пришлось пережить. Это, конечно, не значит, что ей дозволено мучить ребенка, но и правда становилось ее жалко.

– В общем, когда Котоми поняла, что деваться-то ей некуда, она вернулась домой. А тут уже никто – ну, кроме отца – ее не баловал. Кому интересно иметь дело со взрослой женщиной, которая до сих пор считает себя принцессой? И ребенка мучила, наверное, потому, что вымещала на нем обиду и напряжение, с которыми сама не могла справиться.

– Наверное, она хотела, чтобы ее всегда любили и баловали.

Когда я встретилась с Котоми, она уверяла меня, что Муранака был от нее без ума. Возможно, так она пыталась убедить себя, что хоть кто-то еще ее любит.

– Человек сначала-то, с рождения, может только принимать, но когда-то должен начать и отдавать. Нельзя все время только получать от других, особенно когда ты стал родителем. А она не понимала, что так на свете все устроено, – и вряд