Отдайте мне ваших детей! - Стив Сем-Сандберг

Халя Вайсберг все еще не спустилась во двор, и Самюэль зовет жену.

Его зов больше похож на крик о помощи.

— Халя! — кричит он.

Эхо долгими волнами колышется между высокими, ветрами выщербленными фасадами.

Адам подходит и становится рядом с ним.

Шайя Жепин продолжает упорно смотреть перед собой.

— Где Лида? — произносит он наконец, не отрывая взгляда от земли.

Адам не отвечает. Шайя больше не спрашивает.

— ХА-А-А-А-АЛЯ-А-А! — снова кричит Самюэль.

Никакого ответа; только эхо скатывается вниз.

Госпожа Гершкович улыбается все шире, нервно теребя нагромождение рюшей и воланов на груди.

Наконец-то Халя Вайсберг спускается по двор. Она подталкивает перед собой младшего сына, Хаима. Следом за ними идет Якуб. Халя одела сыновей в свежевыглаженные белые рубашки и темные брюки с подвернутыми штанинами, на обоих тщательно начищенные черные ботинки. Сама Халя тоже одета строго, в прямое платье с длинными рукавами. Волосы стянуты в узел на затылке. Этот узел придает ее, в общем плотным, шее и затылку необычайно хрупкий вид. Высокие скулы блестят, словно она навела глянец специальным кремом.

Халя появляется всего через пару минут после того, как Адам становится рядом с отцом. Теперь госпожа Гершкович может с гордостью доложить «Задание выполнено» этому щегольски одетому офицеру СС. Какие у него черные высокие сапоги, как сверкают петлицы!

Мюльхаус стоит напротив Самюэля Вайсберга, который вытянулся во весь рост — почти на голову выше немецкого офицера. Мюльхаус даже не делает попытки встретиться с ним взглядом; он молча протягивает руку и ждет, пока Самюэль передаст ему трудовые книжки членов семьи.

То, что офицер не обращает на нее внимания, несмотря на все предпринятые ею ради него хлопоты, внезапно становится слишком для госпожи Гершкович. Она, в отличие от прочих, из хорошей семьи и, несмотря на еврейское происхождение, получила прекрасное польское образование. К тому же она с таким блеском выполнила возложенное на нее поручение. Это благодаря ей квартиросъемщики покинули свои жилища вовремя. Вот они стоят все вместе, держат в руках трудовые книжки. Но немецкий офицер даже не взглянул в ее сторону.

Поэтому она громко и отчетливо объявляет по-немецки: «У них не хватает еще одного члена семьи», — и указывает на Шайю и Адама Жепиных.

Группенфюрер СС Мюльхаус поднимает глаза от документов, которые держит в руке. Кажется, он только теперь вполне понял, что пытается сказать ему эта разряженная в пух и прах женщина. Это нервирует госпожу Гершкович. «Fräulein Rzepin hat sich vielleicht versteckt», — поясняет она и пытается сделать реверанс, однако ей мешают рюши на платье.

Мюльхаус кивает. Рассеянным движением руки он приказывает двум сопровождающим его еврейским politsajten как следует поискать пропавшую, после чего возвращается к изучению документов Самюэля Вайсберга. Не проходит и двух минут, как Лида тоже оказывается на месте. Она вдвое выше полицейских, которые несут ее; ноги вяло болтаются под туловищем, а лицо черно от сажи и грязи.

— Guten Tag, meine Herren, — беспечно произносит она, болтая руками взад-вперед.

Мюльхаус таращится на нее.

— Wo hattest du dich versteckt?.. — рычит он, внезапно переполняясь гневом.

Лида продолжает болтать руками взад-вперед. Она словно решила улететь отсюда.

Мюльхаус подходит ближе. Быстрым движением он хватает ее за волосы, рывком приближает ее голову к своей и орет ей прямо в размытое лицо:

— WO HATTEST DU DICH VERSTECKT!

Но Лида только улыбается и размахивает руками.

Свободной рукой Мюльхаус нашаривает в кобуре оружие; потом, с выражением безграничного омерзения на лице, простреливает девушке голову.

Быстро отступает назад.

И Лида валится на землю. Она падает в последний раз в жизни.

Из ее затылка брызжет фонтан крови и мозгов.

После выстрелов вспыхивает паника. Женщины кричат как безумные, мужчины пытаются перекричать их. Две отдельные группы — те, кого отсортировали, чтобы вести в прицепы, и все остальные — вот-вот снова перемешаются; поэтому еврейские полицейские по собственной инициативе являются на сцену и несколько неуклюже бьют и расталкивают людей, отгоняя их друг от друга.

Словно внезапно потеряв терпение, Мюльхаус отступает на пару шагов, потом быстро указывает испачканной в крови правой рукой еще на нескольких человек, которых следует отогнать в сторону. Указующий перст падает на старую госпожу Крумхольц, а потом — быстрая улыбочка — на светловолосую, голубоглазую Марию Пинчевскую.

После нее — на Хаима Вайсберга.

Все решает лишь случай. Мюльхаус даже не удосужился заглянуть в списки, поданные ему госпожой Гершкович.

Двое politsajten Гертлера хватают Хаима и ведут его к тем, кто не прошел селекцию. Халя кидается за сыном. Но Самюэль успевает опередить ее. С воплем, какого никто не ожидал от его покалеченных легких, он бросается на жену и валит ее на землю.

Один Якуб Вайсберг остается стоять. Он испуганно смотрит, как отец копошится на теле матери, словно хочет закрыть его своим. Рядом сидит Адам Жепин, баюкая на коленях окровавленную голову своей сестры Лиды.

~~~

В последнее утро Зеленого дома Роза, как обычно, поднялась около четырех, чтобы успеть принести воду, которую Хайя Майер потом вылила в большую бадью; и Фельдман, как обычно, приехал на своем велосипеде, чтобы наполнить угольный ларь и разжечь огонь в печах. Как обычно: ради детей они сделали всё, чтобы это последнее утро началось как все другие утра. Солнце еще не поднялось над горизонтом, но небо уже было светлым и прозрачно-голубым; одинокие ласточки носились в воздухе, и по их движениям было видно, что этот сентябрьский день тоже будет теплым и солнечным.

Накануне вечером директор Рубин и детский врач Зисман собрали всех в świetlicy Зеленого дома. Директор Рубин объяснил: немецкая администрация постановила, что их пребывание в гетто подошло к концу, и некоторым детям предстоит отправиться жить в семьи, а других распределят по «обычным» приютам недалеко от гетто. Он просил не горевать тех, кого увезут в другие места. Есть мир и вне этих стен, сказал он, и мир этот больше, бесконечно больше, чем какое-то гетто.

Он снова рассмеялся. Никогда еще в Зеленом доме смех не был слышен так часто, как в этот вечер. Но под своими улыбками дети оставались серьезными и тихими. Потом Натаниэль спросил, кто именно будет вывозить их из гетто и как они поедут, поездом или трамваем (все дети видели трамвай — в начале года на нем возили на Радогощ депортированных); улыбка директора Рубина как будто стала еще шире, и он ответил, что об этом они узнают завтра, а теперь пора собирать вещи; надо взять в дорогу все необходимое; одеться следует в самое лучшее и не забывать кланяться и вежливо приседать перед немецкими солдатами, когда они придут показать дорогу.

Женщина из администрации на Дворской, некая госпожа Гольдберг, получила задание перевезти детей в указанное место сбора. Госпожа Гольдберг щедро красила губы и носила костюм в талию с такой узкой юбкой, что передвигаться могла только маленькими шажками. Она все время смотрела прямо перед собой, словно боялась, что взгляд на что-нибудь отвлечется, а когда говорила, углы рта у нее тревожно напрягались.

Пока госпожа Гольдберг и двое солдат, которые должны были сопровождать детей, ждали во дворе, Роза Смоленская ходила по коридорам Зеленого дома, хлопая в ладоши, и дети привычно выстраивались в том же порядке, как когда Зеленый дом навещал председатель: младшие впереди, старшие ступеньками сзади. Ровно в семь, как было указано, дети с нянечками отправились на сборный пункт у Большого поля: Роза шла впереди колонны, ведя за ручку самых маленьких — Либу, Софи, Давида и близнецов Абрама и Леона, а Хайя Мейер и Мальвина Кемпель со старшими детьми замыкали колонну.

Поодаль друг от друга на глинистом склоне стоят дети из приютов Марысина, многие еще идут. По глубоким колеям, оставленным колесами в мягкой глинистой почве, видно, где проехали грузовики. Прицепы грузовиков составлены клином, острие которого направлено на собравшихся детей и тех, кто присматривает за ними. Метрах в десяти проехали два армейских автомобиля, на боку одного из них написано «GETTOVERWALTUNG». Роза видит, как из него выходит сам Ганс Бибов. Он одет так, словно собрался на охоту, — на нем короткие широкие Stiefelhosen,[15] за плечом винтовка.

Он кажется возбужденным. Без конца вертится, кричит и жестикулирует. Слишком много детей приводят одновременно — непорядок, все идет слишком быстро.

Иные из нерешительно топтавшихся на месте еврейских полицейских в фуражках и высоких блестящих сапогах вдруг развивают бурную деятельность: начинают подталкивать все прибывающую толпу назад и сбивать ее плотнее.