Две жемчужные нити - Василий Кучер

К бригадиру подошел Павел Зарва и, чтобы никто не слышал, шепотом сказал:

— Слушай, Маринист. Пусть девушки идут домой, а мы останемся после смены, заново заправим. Подумаешь, не поспим ночь! Черт нас не возьмет. Кто же станок заправит, если не мы? Давай без шухера, друг! А если ты устал, так я один останусь. И Андрей Мороз… За ночь и день управимся.

Василий сплюнул и, ничего не ответив, остался с Павлом и Андреем заправлять станок. Правда, два раза бегал в отдел кадров к Марчуку, пока, наконец, в третий раз, застал его одного. А застав, начал просить. И чтобы задобрить, даже назвал бывшим воинским званием:

— Товарищ кавторанг, избавьте нас от Ольги Чередник, от этой истерички. Она нас в гроб вгонит. Переведите ее в другую бригаду или пошлите на какие-нибудь курсы. Терпенья нет: то одно, то другое. У меня и дома покоя нет. Жена ревнует, ругается, а эта чертова Ольга нарочно играет на нервах.

— Подавай рапорт. И резолюцию начальника цеха.

— Будет! Все будет, хоть пять рапортов, только чтобы Леська не узнала. Даже не догадалась, пока не будет приказа, — уговаривал Бурый.

Но напрасно, Олеся узнала.

Через несколько дней после происшествия со станком заплаканная Ольга поздно вечером прибежала в общежитие и вызвала Олесю во двор. Ольга даже не напудрилась и губы не накрасила. Растрепанная ее коса выбилась из-под платка.

На берегу моря, под прикрытием скалы, куда они пришли, Ольга упала Олесе на плечо, залилась слезами. Рыдания так душили ее, что она не могла вымолвить ни словечка. В горле клокотало, дыхание прерывалось, сердце замирало. Олеся долго билась, пока ей удалось успокоить Ольгу, заставить заплести косу, аккуратнее повязать платок, застегнуть на груди кофточку.

— Вот и хорошо, Ольга. Теперь ты снова красивая. А то была сама не своя. Зачем себя так мучить? Доведешь себя до того, что парни глядеть перестанут… Ты же красивая…

— Красивая? Ты правду говоришь?

— Не только я. Мой Гнат не раз говорил: «Красивая у вас Ольга. Таким, как она, в кино играть надо. Любовные роли». — Олеся знала, так она легче всего успокоит подругу.

— Спасибо, Олеся. Орел он. Если бы не был твоим, отбила бы. Когда Гнат идет по улице, — все девушки оглядываются, — вдруг забыв про слезы, шутя заметила Ольга Чередник.

«Как мало нужно женщине, чтобы высохли слезы, — подумала Олеся. — Похвали ее красоту, и уже на душе у ней хорошо».

Над морем замерцали чистые звезды. Казалось, они опускаются все ниже и ниже к слепящим мечам маяка, рассекающим темную ночь. И, расплываясь, тают на легкой шелестящей волне. Не спит старый боцман — освещает путь.

— Какие большие сегодня звезды!

— А какая твоя? — спросила Ольга.

— Моя? У меня нет. Как это — моя? — удивленно переспросила Олеся. — Не понимаю…

— А что тут понимать? У каждой девушки или женщины есть своя звезда. Моя во-он, светит — Аврора. По ней все моряки дорогу узнают. Только я своей дороги не вижу… Несчастливая у меня звезда. Придется, наверное, переменить…

— Ольга! — вдруг сказала Олеся. — Живем коммуной, друг дружку как облупленных знаем… Ну, что случилось? Чего ты ревешь? Почему не расскажешь?

Ольгу затрясло.

— Да как же не реветь, будь он проклят! Как стерпеть такое измывательство. Он ходил ко мне тайком, жил со мной да все обещал: брошу жену, поженимся. И уедем далеко-далеко. Куда моя звезда показывает… А сейчас, когда я вот-вот вместе с вами получу красную косынку, он, подлец, хочет выгнать меня из бригады. Коленом в спину. За что?

— Погоди, Ольга! Кто — он? Чью жену? — не понимала Олеся.

— Ой, прости, Олесенька. Больше не могу молчать. Камень на сердце. Не туда я, глупая, пошла. И звезда меня не остерегла. Черт попутал… Помнишь историю со шпулями, ведь это он, черт, бригадир наш, меня попутал, уговорил так сделать, все сам придумал, а я, глупая, послушалась. Но ты не бойся. Я теперь с этим покончила. Все отрезала. Из сердца вырвала… И я честна перед вами, девочки.

Далеко в море, на невидимом горизонте, часто-часто замигал световой телеграф крейсера. Ему ответили эскадренные миноносцы, торпедные катера — завязалась перекличка. Где-то там был и огонек Гната. Олеся старалась угадать, который — и не могла. А так хотелось — это придало бы ей сил и терпения спокойно выслушать печальную историю, которую путано выкладывала Ольга. Она раскрыла всю сложность своих взаимоотношений с Бурым, откровенно рассказала о разрыве в лесу, после которого прибежала заплаканная на работу. Тогда Олеся этого не заметила, ее одолевали собственные заботы. Ольга ушла от Бурого, и тот стал мстить. Ольга уверена: разрезанная на станке пряжа — его работа. Не сам, конечно, резал, а подослал кого-то. Возможно, даже ремесленников, которые слоняются по цеху. А теперь Бурый подал рапорт, просит убрать Ольгу из бригады. Просил Марчука сделать все шито-крыто и поскорее подготовить проект приказа, чтобы ни Олеся, ни Анна Николаевна ничего не узнали. Вот какой он.

— Оля, это недоразумение. Тебе кто-то наговорил, или сама в отчаянии придумала, — пробовала остановить ее Олеся.

— Нет, это мне сам Марчук рассказал, — снова зарыдала Ольга. — А этот тоже хорош! — И, путая слова и события, захлебываясь слезами, поведала Олесе новую свою беду.

— Я женщина, мне нельзя без семьи, — плакала Ольга. — Я детей хочу. Сына и дочку. Думала, выйду замуж. Думала, он культурный, честный. В кино ходили. Потом упросил меня посидеть, пока он с меня портрет напишет. Я сидела. И как будто хорошо получалось. Масляными красками. Платок вот этот — цветастый. И коса. Потом стал рассказывать о натурщицах, которых художники голыми пишут… Давай и меня уговаривать. Вот это, мол, будет портрет. Подлец ты этакий. Бросился на меня, стал платье срывать. Ну показала же я ему! Швырнула на пол и давай дубасить. Не будь собаки, задушила бы, наверно, подлеца! Ох, несчастная моя головушка, к кому и куда я ее приклоню, когда старость придет?

— Какая старость? Что ты говоришь, Оля? Тебе еще жить да жить, и счастье свое ты найдешь. Большое, полное солнца и любви. И муж будет, и детки пойдут… Вот попомнишь мои слова.

Олеся взяла Ольгу за руку, как ребенка, и та покорно пошла за ней. Они устроились рядом на выступе скалы. У Ольги все еще вздрагивали плечи, она тихо всхлипывала.

— Ну, будет тебе, будет, — прижимала ее к себе Олеся. — Ты ведь не маленькая. Я моложе, а вот утешаю тебя. Куда это годится?

— Правда, ты моложе, — всхлипнула Ольга. — И я никогда, слышишь, никогда не пожелаю тебе испытать то, что испытала я… Будь хоть ты счастлива, Олеся…

— И я буду счастлива, и ты. И все наши девчата.

— Скоро ли?

— Не знаю, Оля. Не могу назвать точно срок, но к каждой придет ее счастье. Непременно придет.

— А ты не можешь подсобить, чтоб оно поскорее пришло?

— Если б это было в моих силах! — вздохнула Олеся. — А что приказа о твоем переводе не будет, это я тебе обещаю, — уже твердо закончила она.

Ей хотелось отвлечь подругу от горьких воспоминаний, вернуть в реальный, добрый мир. К ласковому, воркующему морю, к ясному месяцу, который взошел над маяком. К большим звездам в небе, высоким паркам, к белокаменному Новограду, равного которому нет на земле, где родились и выросли они с Ольгой.

— Не горюй, Оля, милая, — продолжала уговаривать подругу Олеся, — ты еще встретишь хорошего человека и выйдешь замуж…

— Замуж? Я — замуж? — перебила ее Ольга.

— Конечно! — сказала Олеся и засмеялась. — Но с одним условием. Ты должна забыть все и до поры до времени здороваться с Васей, на людях говорить с ним, будто между вами ничего не произошло.

— А с Марчуком?

— Да я думаю, он тебя за десять километров обходить станет. Тем более что приказ этот подлый мы ликвидируем. В этом будь уверена.

— Спасибо тебе, Лесенька! Спасибо! — впервые за весь этот трудный вечер с облегчением вздохнула Ольга.

24

Теплоход пришвартовался в Марселе, на главном причале, и его встретила пестрая, шумная толпа. Докеры, рыбаки, мелкие служащие, грузчики, женщины с детишками задержались здесь, увидав советский теплоход. Своими бухтами Марсель напомнил Петру Новоград.

Причал бурлил и шумел на все голоса. Уже вечерело, но Петр сегодня же решил навестить Марту…

Старенький лифт дребезжал и качался, поднимая Петра и матроса, который уже бывал в Марселе, на седьмой этаж серого, мрачного дома.

Дверь отперла хозяйка, удивленно раскрыла глаза.

Петр и матрос остановились в тесном, темном коридорчике. В комнате было тихо.

— А мы с Украины. Поклон вам от Олеси…

— Анри! Ты слышишь, Анри? О, деточки мои милые! Идите сюда! Идите! Это же наши пришли. Из Новограда…

Стуча протезом, из соседней комнаты вышел мужчина. На шее у него повисла белокурая Мари. Смуглого Ромена он держал за руку.