Две жемчужные нити - Василий Кучер

Но сегодня все изменилось. Не успели парни закурить, а девушки прихорошиться, как навстречу выскочил Рында, весело размахивая розовым конвертом.

— Пришло! Письмо пришло! Не грусти, Искра! Бери и читай. А это тебе, Тиховод Олеся. Из самой Франции.

— Это от Марты. Как давно она не писала. — Олеся торопливо разорвала конверт.

Девушки окружили Олесю и Искру. Искра медленно, осторожно стала надрывать конверт, а ее бросало то в жар, то в холод. Знала, о чем там написано, а побороть волнение никак не могла. Вынула листок, начала читать, а ноги гудят, словно оловом налитые. Подруги не выдержали:

— Показывай! Искра!

Она вдруг высоко вскинула руки: в одной — конверт, в другой — письмо, и передала все Олесе. Сама же, повернувшись к Андрею, иронически подмигнула ему:

— Что ж не поешь? Затяни-ка про пароход, артист…

— Не могу, Искра. Забыл дома ноты, — улыбнулся парень.

— Тогда пляши! — топнула ногой Искра. — Ты же уверял, что я не получу письма. Никогда не получу. А оно пришло. Пляши!..

— Вот это да! — развел руками Андрей. — Письмо получила ты, а плясать должен я? Ну, знаешь…

Ольга надвинула Андрею модную кепку по самые уши. Парни подхватили его под руки и вынесли из проходной на площадь. Тут просторно. В густом, разросшемся парке, где летом зеленели чистые травы, повсюду скамейки, беседки, но никто не запрещал садиться на траву, потому что это и не парк вовсе, а часть того леса, который тянется все дальше и дальше за город на самую вершину горы, где стоит лесная сторожка.

— Да читайте же поскорее, а то я только глазами пробежала, — торопит Искра. — Разве такие дадут? Им все ха-ха. Уже усы под носом взошли, а в голове и не пахано.

— Хватит вам! — примиряюще сказала Олеся, усаживаясь на скамью под развесистым, еще по-зимнему сиротливым кустом кизила. Ткачихи окружили ее, словно веночек из полевых цветов, а парни, стоящие за ними, казались крепкими вечнозелеными листочками, которые не боятся холода и зеленеют даже под снегом.

— Читай лучше сама, Искра! — Олеся протянула ей письмо.

— Нет, нет! Читай ты! Я не умею вслух. Еще заикаться начну.

— А может, там написано такое, что нам и знать не положено? Погляди, Искра.

— Нет. Ничего такого там нет. Читай. Здесь все свои, — сказала Искра и решительно надвинула платок на лоб, чтобы солнце не слепило.

— Слушайте. — Олеся, легко вздохнув, стала отчетливо читать: — «Десятого пятого сего года.

Добрый день или вечер, моя любимая, дорогая Искорка! Прости, что я так долго тебе не писал. Но я в этом не виноват. Ты сама отлично знаешь, что такое служба, да еще теперь: сегодня я тут, завтра — там, а послезавтра еще дальше. Словом, не буду и не могу всего описать, потому что тебе это совсем не интересно. Наша солдатская служба известная. Иди куда пошлют. И я живу тем, что считаю денечки, сколько мне их осталось, пока приду к тебе, моя рыбонька, и мы направим свои молодые шаги в загс, и пригласим на свадьбу целый духовой оркестр из пожарной команды, где служит, как ты знаешь, мой брат Корней».

Девушка остановилась, поглядела на Искру.

— Читай дальше, Олеся, читай, — быстро сказала та, покраснев.

Олеся читала:

— «Знай, Искорка, одно. Я был твой и остаюсь твой и буду до скончания века, даже если земля расступится и само небо упадет мне на голову. Целую тебя, моя звездочка, цветок мой душистый, тысячу, тысячу раз в твои ненаглядные глазки, в чистые губоньки, в лебединую шейку».

Олеся помолчала, сложила письмо и протянула его Искре:

— Ну что ж, будем ждать твоего милого. Встречу ему устроим отменную!

— Ну а что тебе пишет сестра? — не выдержала любопытная Искра.

— Да все то же. Денег не хватает. Ведь Анри инвалид — потерял ногу в Алжире, много ли он теперь зарабатывает! А детей кормить надо. Ромен уже учится. Марианна болела очень тяжело. А хотите я вам все письмо прочитаю?

— Читай, читай!

— Ну, так слушайте. «Мой Анри бросил костыли, бесплатно выданные правительством, стал ходить на протезе, правда, это обошлось нам очень дорого, все пришлось купить на собственные деньги. А где их взять? Помощи — кот наплакал. На работу устроиться и то чего ему стоило. Только и чести, что, когда переходит улицу, полисмены, которых у нас зовут «ажанами», останавливают поток автомобилей и весело кричат:

— Ветеран! Ветеран!

Сестричка родная! Спасите нас от этой проклятой войны! Прекратите разбой, ведь солдаты возвращаются без рук, без ног, а дети остаются сиротами…

Да и я тут живу как сирота. Все оттого, что по Новограду очень тоскую. Я так и не поняла, Олесенька, где могила отца нашего! Или, как и маминой, не сыскать могилки? Спасибо тебе за фото с картины, что стоит в вашем музее. Я рассказала марсельским морякам об отце, показывала фотографии. Они его героем называют. Все мечтаю, сестричка, приехать на родину, а то тут, в Провансе, тоже растут виноградные лозы, но не такие, как у вас. И солнце светит ярко. Светит, да не греет. У нас вон все газеты и радио до сих пор горланят, что, мол, кто вернется на родину насовсем, попадут в лагеря в Сибири, которые еще страшнее, чем в Германии были. А я бы пташкой полетела, только бы домой вернуться. Да уж поздно. Свыклась я с чужими людьми, с чужой страной. А о доме мне моряцкое ожерелье напоминает, держит меня на свете. Будто сил прибавляется, когда на него взгляну, и перед глазами встает Новоград, и наш маяк, — старики Яворские, которые хорошо знают историю нашего ожерелья. Олеся, родная, а здесь ничего не знают об этом обычае, сколько я ни спрашивала… Еще смеются».

— А какое это ожерелье? — спросила Искра.

— Мамино, жемчужное, оно передается по наследству на счастье. Мне его Мария подарила, а я разделила на две нити. Одна у меня, вторую послала Марте. Берегла ее сестра как зеницу ока — ведь единственная это у нее память о маме, о доме, о родной земле. Такие жемчужные ожерелья есть во многих моряцких семьях. Надо Дмитрию Григорьевичу отнести Мартино письмо, он любит читать ее письма, — продолжала Олеся.

— Все на фабрике любят читать эти письма, некоторые из них даже в газете напечатали. Только Искра и Павел их не читали, — вставил кто-то из девчат.

— Девочки, а в конце Марта пишет, что они с Анри, как им это ни трудно, стали откладывать деньги — сантим к сантиму. Копят на билеты и просят меня пригласить их в Новоград. Ведь валюту дают только на дорогу, а кормить будем мы. Ой, как я рада, девочки, побегу обрадую стариков Яворских.

— И мы с тобой, ладно? — подбежала к ней Искра.

Ткачи застали безрукого боцмана возле маяка, он сушил на солнце линзы и иллюминаторы, хорошенько протерев их бархатом и замшей. Старик вскочил, обрадовался.

Олеся отдала ему Мартино письмо.

Старик опустился на скамью и углубился в чтение. Дочитал и радостно воскликнул:

— Пошлем им приглашение!

Он взял листочек, стал перечитывать еще раз, потом поднял глаза и неожиданно спросил:

— А вы знаете, что такое ленточка на бескозырке!

Все недоуменно переглянулись: к чему он ведет? Знают, конечно. Муаровая ленточка. Золотые якоря на ней. И надпись: «Черноморский флот» или «Балтийский флот».

— А знаете, почему она на бескозырке? Знаешь ли ты, Павел, моряцкий сын, или нет? — обратился боцман к Павлу.

— Нет, Дмитрий Григорьевич. Хоть и стыдно, а честно скажу: не знаю.

— Так знай. Когда-то очень давно, когда еще моего прадеда, а может, и прапрадеда не было на свете, морякам, уходящим в море, любимая повязывала на шею ленточку. Чтобы не забыл девушку, возвратился к ней здоровым. И чтобы беды с ним не приключилось. Ленточка на моряке была символом любви… Потом моряки перенесли ленточку на бескозырку. Ленточки были у всех моряков. Одному повязывала его девушка, другому — жена. Тут Марта пишет о жемчуге — вот мне и вспомнились давние времена: тогда-то именно и родилось наше моряцкое ожерелье. Теперь о нем забывать стали. Ленточка осталась на бескозырке, а ожерелье… Что это за моряк, который плавает на корабле и не умеет достать дна морского, открыть там глаза, рассмотреть, где что лежит? Не с подводной лодки, конечно, и не с аквалангом и баллонами, как нынешние водолазы, а просто так, в чем мать родила…

— Но ведь тело легкое. Вода не пустит на дно, на поверхность вытолкнет, — возразил Павел.

— Они камни к шее и к груди привязывали и опускались. Нос зажимали костяной зажимкой. А когда доходили до дна, сбрасывали камни. Даже в Тихий океан спускались. И выносили на поверхность каждый свою заветную ракушку. Вскрывали ее уже на палубе. Есть ли там жемчужина или нет? Если нет, то снова на дно, и так до тех пор, пока не выловит. На кораблях были мастера, которые умело просверливали жемчужину, пропускали сквозь нее просмоленный шнурок и при подъеме корабельного флага надевали смельчаку на шею. И были матросы, которые носили по пять, а то и по десять жемчужин. Герои.