Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

Нет, всё это мерцание — ерунда, игра его собственного воображения. Таким он видел таинственный процесс возвращения сознания, который происходил у него медленнее, чем у других людей, и поэтому он мог ощущать его. Другие, должно быть, воспринимали это совершенно по-другому; возможно, не воспринимали вообще. У них с возвращением Ка просто-напросто открывались глаза... Да, но при этом они пребывали во сне или обмороке; а его глаза могли оставаться открытыми, он мог двигаться, говорить и вести себя, судя по всему, вполне естественным образом. (Наверное, так оно и было. Разве он не стоял спокойно в Святая Святых, правильно держа то, что нужно было держать, и глядя в нужную сторону? Жрецы ничего не заметили.) Очевидно, он мог совершать все действия бодрствующего человека вообще в отсутствие Ка. Интересно, при опьянении бывает именно так? Да, похоже, но не совсем.

А при безумии?

«Ерунда, — быстро сказал он себе. — Это всё лихорадка, это из-за неё я не похож на других людей... Только лихорадка, слишком много размышлений и то, что я — фараон...»

Мысль о круге потревожила кровоточащую рану в его душе. Он вздрогнул и с тревогой попытался вновь почувствовать красоту утра, снова принялся разглядывать качающуюся под ветром пальму, каменного овна близ дороги, кровлю, окрашенную восходящим солнцем в розовый цвет. Но его глаза не видели всего этого — мысли отгородили фараона от окружающего, и хотя он мог отметить про себя, даже несмотря на всё сильнее охватывавшую тревогу, то, что видит крышу и что она розовая от солнца, он всё время думал не о крыше, а о своих глазах и гадал, что же могло закрывать от них действительность.

Было ли это его Ка? Ка, как считают, можно увидеть человеческими глазами — это маленькая и прямая человеческая фигурка в зрачке. Вспомнить, например, маленькие амулеты Глаз Гора, которые выглядели именно так — распахнутое черно-белое эмалевое око с широким веком, красиво изгибающимся до соприкосновения с бровью, а внутри зрачка твёрдо и спокойно стоит крошечная непостижимая фигурка. Непостижимая, подобно лику Амона. «Должны ли все явления быть непостижимыми?» — с неожиданным отчаянием подумал Ненни.

«Спокойно, спокойно, — твердил он про себя. — Ну-ка посмотрим на тот флагшток, сверкающий на солнце... Что же там сверкало? Было ли это собственно Ка в его сущности? Нет, ведь Ка не имеет никакой сущности, не так, как дерево, металл или камень. Тем не менее оно реально существует, возможно, столь же реально, как любая из окружающих вещей; раз оно может явно присутствовать и точно так же явно отсутствовать — что, несомненно, правда, — оно смотрит на людей, выглядывая из человеческих глаз. Нет, возможно, в форме маленького человеческого образа, если вглядеться с очень близкого расстояния...»

Носилки наклонились, и мимо быстро промелькнули тюки кож и глиняные стены склада, резко вернув его к действительности. Всё вокруг пахло Нилом. Волны плескались о царскую барку с особым утренним резким звуком. Ненни выкарабкался из носилок, ощущая слабость и онемение в ногах, и медленно прошёл к тенистому навесу, что возвышался посреди судна. Носильщики и корабельщики по обеим сторонам сгибались в поклонах в трёх шагах от него, а капитан ожидал стоя, прижав правую руку к левому плечу. Ненни в раздумье остановился перед ним. Голова капитана была опущена — весьма досадно, ведь всегда бывает так трудно что-нибудь выяснить.

Так же нагнув голову, Ненни в упор пристально взглянул в глаза капитану; но хотя он напряг зрение так, чтобы видеть только зрачок, только чёрное пространство внутри круга зрачка, он не смог разглядеть в нём стоящего маленького человечка. Всё равно людские Ка выглядывают из их глаз — весёлых, мрачных, уверенных, боязливых, пристыженных... и порой непроницаемых. Однако чтобы их разглядеть, нужно рассмотреть не только зрачок, но и весь глаз, возможно, и всё лицо, потому что рот тоже очень много выражает, даже без всяких слов. Он должен лишь отвердеть в очертаниях, или слегка искривиться, или дёрнуться и задрожать, как вот этот...

Увидев всё лицо капитана, Ненни испытал шок. Этот человек был испуган, изумлён до отчаяния. О боги Египта, это неудивительно, подумал Ненни. Вот он стоит здесь, ни в чём не виновный, насколько это возможно для человека, и вдруг перед ним останавливается фараон, наклоняется и зачем-то разглядывает его лицо.

— Всё в порядке, я не причиню тебе никакого вреда. Ты хорошо делаешь своё дело, даже прекрасно, превосходно, я просто...

Бесполезно. Да и чем можно было воздать за эти ужасные мгновения рассматривания, когда все они стремились остаться незамеченными? Он лишь усугубил положение. Оборвав речь на полуслове, Ненни повернулся и вошёл под навес, а круг почёта бесшумно расположился вокруг, каждый человек в трёх шагах от навеса, внимательно следя за тенью, если она вдруг ляжет на палубу.

Ненни почувствовал, что у него закружилась голова, и все вопросы, о которых он запретил себе думать, полезли в сознание. Почему они должны вот так отторгать его от себя, от мира, лежащего за этим кругом, от самой жизни? А они его отторгали? Предположим, что они, наоборот, принимали его. Иногда казалось, что круг включает его в себя, безмолвно, но непреклонно давит на него; передвигаются не люди, а сама пустота подползает ближе, расширяясь в его, а не в их сторону, просачивается, незаметно отгрызая кусок за куском от его жизненного пространства, словно намеревается в конце концов поглотить его надоевшую персону и оставить только себя самое: ритуальный круг пустоты. Разве не будут счастливы эти миллионы египтян, создавшие вокруг него этот круг, если круг окажется пустым? Они могли бы поместить туда какое-нибудь изображение, например, корону или кобру, всё равно. Они отчаянно препятствовали его стремлению быть человеком. Им не нужен человек — они сами люди. «Тебе не пристало, — говорят они. — Ты бог, ты фараон. Оставайся в своём круге, к которому принадлежишь, где мы можем держать тебя в клетке; защити нас, как подобает божеству, но не беспокой нас, не гляди в наши лица, не веди себя подобно человеку. Ты не человек, ты не живёшь на самом деле, ты просто одно из наших верований. Держись подальше, за три шага от наших жизней, в своём круге пустоты. Мы скажем тебе, когда ты нам потребуешься, и тогда, оставаясь в своём круге, ты будешь делать жесты, которым мы тебя обучили, и выполнять положенные тебе действия. После этого успокойся, держись от нас подальше и будь непроницаемым, как положено богу, пока снова не потребуешься нам...»

Отторгали его или включали, это было всё равно. Так или иначе, они разрушили его одиночеством, они соорудили вокруг него пузырь, куда более крепкий и непроницаемый, чем могла когда-либо создать его лихорадка. Они ввели его в клетку его собственных мыслей и оставили сходить с ума или умирать. А он не мог умереть. Он совершил множество попыток. Возможно, боги ещё не пресытились игрой с ним. Не могло быть сомнений, боги были демонами, а не вымышленными существами, как он предполагал раньше. Да, такими они и должны быть. Собравшиеся в круг демоны по очереди толкали и дёргали его, разражаясь хохотом при взгляде на крошечную корчащуюся фигурку в клетке из Ничто...

Нет, нет, ни у одного из них не было каких-то особых намерений. Если боги сидят на корточках в кругу и пинают его, то скорее всего они делают это не задумываясь, как маленькие мальчишки пинают жабу, нисколько не думая ни о том, чтобы причинить ей вред, ни о том, чтобы не повредить.

   — Великий, не сядете ли вы в носилки, чтобы сойти с барки?

Как же долго, во имя Амона, ошвартованное судно качалось у причала, носилки стояли перед навесом, расстроенный капитан в тревоге ожидал, пока фараон пошевелится, даст какой-нибудь знак, что он собирается сделать ещё что-нибудь, а не сидеть здесь весь день, глядя перед собой?

Ненни встал, крепко сжав губы, испытывая недоброе предчувствие из-за сделанного им открытия. Казалось, будто его голову прямо над бровями сковали металлическим обручем. Его Ка опять уходило? Нет, ведь он не чувствовал его возвращения, да и сейчас оно было с ним: он видел носилки и чувствовал, как сам идёт к ним, и знал, что под его ногами доски палубы.

Всё же он уловил на лицах людей то самое странное выражение, с которым они поглядывали друг на друга, — хорошо знакомое ему выражение, из которого он мог понять, что опять сделал что-то не так. Было ли его Ка с ним или нет в ту минуту, когда он садился в носилки? Возможно, через некоторое время он почувствует, как оно, сверкая, катится обратно, а потом уже не вспомнит ни носилки, ни капитана, ни склады... Если так, то когда же оно отлетело? Нет, оно, без сомнения, оставалось с телом.

   — Кровь Расчленённого! — прошептал Ненни.

Эта зыбкая неопределённость так мучила его! Незнание, неспособность предопределить...