Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

Вскоре после этого ободряющего происшествия умы обратились на другое событие. В небольшом стаде близ Фив благодаря небольшой, но своевременной помощи Сенмута, раба Амона, был обнаружен настоящий бык Аписа — наследник священного животного, недавно умершего в Мемфисе. Известие об этом привело всех фиванцев в состояние неописуемой гордости; владелец избранного стада неожиданно стал важным и почитаемым человеком. Целую неделю после того, как новоявленное божество за кольцо в носу увели в Мемфис, весь город ликовал на улицах. И как раз в то время, когда люди радостно вздымали наполненные до краёв чаши, вода стала прибывать.

С этого момента всё пришло в порядок. Позднее, оглядываясь на страхи того времени, люди поняли, что произошли куда большие изменения, чем они предполагали. Конечно, вода начала прибывать, и даже быстрее, чем в прошлом году; в воздухе разлилась живительная свежесть. И всё же что-то отличалось от былых времён. Что-то было совсем не так, как при Великом Тутмосе. Этому нельзя было найти имени, но всё это ощущали подобно тому, как человек, сидящий с завязанными глазами в мчащейся колеснице, ощущает разницу между повадками разных возниц.

Во дворце это тоже ощущали, но там все — министры, придворные, слуги, даже рабы — могли назвать причину различия. Они знали, чья рука держала поводья: рука Великой Царской Супруги. Ничего подобного Египет ещё не знал, но они-то видели, как это началось, развивалось и, наконец, стало необходимым в связи со странными изменениями, происшедшими с Немощным за время засухи.

Хатшепсут первая заметила происходящее с Ненни. Сначала, в конце весны, казалось, что в нём стали сильнее проявляться те качества, которые всегда затрудняли их общение. Снова и снова она безуспешно пыталась увлечь его каким-либо строительством.

   — Ненни, ты совершенно не используешь свою власть! — сказала она как-то вечером, когда супруги сидели вдвоём в освещённом лунным светом садике, примыкавшем к его спальне. — Не хочешь ли ты, чтобы Египет помнил тебя как фараона, не воздвигшего себе ни одного памятника?

   — Милая Шесу, памятники себе ставят или сильные люди, или дураки, а я не тот и не другой.

   — Тогда можно строить памятники богам! Тем более что это твой прямой долг. Подумай, что вдоль всего Нила лежат в развалинах храмы, разрушенные во времена гиксосов, — и продолжают разрушаться сами собой! Почему ты не восстанавливаешь их?

   — Мне кажется, что им хорошо лежать в развалинах, — невразумительно пробормотал Ненни.

   — Ну до чего же ты несносен! — Она соскочила с кресла и сердито подошла к краю пруда. — Руины храмов — позор Египта. Не говори мне, что это хорошо!

Ненни откинул голову на спинку кресла и устало посмотрел ей в лицо.

   — Тогда позволь, я расскажу тебе кое-что, что ты ещё плохо знаешь, моя Шесу. Строительство требует золота, много золота. Откуда оно возьмётся? Из египетской сокровищницы? Да, можно восстановить один храм, может быть, два или три, если тем временем не появится других надобностей. А что потом?

   — Но ведь сокровищница всё время пополняется! — удивлённо воскликнула Хатшепсут.

   — Да... но её содержимое уменьшается ещё быстрее из-за повседневных расходов огромного царства. Строительство храмов — не повседневные расходы, а излишества. Придётся обложить народ новыми налогами...

   — Ну и обложи.

   — Он и так уже задавлен налогами. Ты хочешь, чтобы я давил на людей до тех пор, пока они не превратятся в рабочий скот? Эго всё равно что строить храмы не из камня, а из их плоти и крови. К тому же кто будет строить? Рабочие не растут как тростники на болоте, им придётся бросить свои поля и семьи, чтобы трудиться на фараона.

   — Я не желаю больше слышать об этом! Я не собираюсь беспокоиться о толпах рабочих, они меня не касаются. Как, впрочем, и тебя! Ты — фараон, ты должен восстанавливать храмы. Это единственное, что заслуживает внимания.

Ненни улыбнулся ей и покачал головой.

   — Ты можешь заткнуть уши, но от этого ничего не изменится. Даже фараон не может творить великие дела, вздымая свой скипетр.

   — Ты не прав, — твёрдо сказала Хатшепсут, глядя ему в лицо. — Всё дело в том, как это будет сделано. И ты мог бы увидеть это, если бы хоть раз воздел скипетр. — Царица резко повернулась и сердито вышла из сада. Она и не ожидала другого ответа. Такое упрямство было свойственно его природе, но в эти дни оно проявлялось сильнее обычного.

Он не был безразличен к происходящему. Однако с усилением весенней жары в Египте эта странная черта Ненни стала заметнее. Рутина всегда тяготила его; но если раньше он терпеливо, не выказывая отвращения, делал свои дела, то теперь старательно избегал их. Вследствие этого вялый ручеёк мелких вопросов, разбиравшихся на Еженедельных приёмах, полностью иссяк, и список, который вёл писец, переполнился прошениями, представлявшимися снова и снова. Хатшепсут всё время то лестью, то настойчивостью пыталась воздействовать на фараона.

   — Ненни, хорошо бы тебе наконец как-нибудь покончить с делом этих двоих торговцев с юга. Ты уже целый месяц говоришь «завтра, завтра»!

   — Моя Шесу, я уверен, что исход их спора не имеет никакого значения. Что от него зависит? Несколько мешков зерна и жалкий осёл, которого каждый из тяжущихся постарается поскорее сжить работой со света.

   — Осёл? Мешки зерна? Ради бороды Птаха, опомнись, Ненни! Они судятся об огромном состоянии и торговом флоте с четырьмя десятками рабов на каждом корабле!

   — В конце концов, это одно и то же, — пожав плечами, ответил Ненни.

«Никакого другого ответа я не получу, — подумала Хатшепсут. — Ну и ладно. Я сама займусь этим делом».

Она стала самостоятельно решать множество вопросов. Ранним утром царица приходила к ложу фараона со списком прошений, которые уже решила для себя, и торопливо получала от него подтверждение. Таким образом удавалось сделать многое. Министры тоже не возражали — тем более что им становилось всё труднее и труднее получить от фараона хоть какой-нибудь ответ. Настойчивость приводила его в уныние, его ответы становились всё более и более уклончивыми, так что собеседники через некоторое время замечали, что царь говорит уже на совершенно постороннюю тему и при этом ещё и спорит сам с собой.

Взять, например, скандал, разразившийся в Фивах неделю назад, одновременно с приходом летних ветров. Было ограблено нескольких царских гробниц. Загадочным образом древние золотые чаши и шкатулки объявились в нескольких фиванских лавках. Со временем тайну удалось разгадать и найти грабителей, которыми оказались трое стражников некрополя, жрец Хатор, двое ткачей и известный судья.

   — Этих людей необходимо сурово покарать, и как можно быстрее, — доказывал Футайи фараону на собрании министров, — причём обязательно публично. Хапусенеб удвоил стражу некрополя, но ведь именно стражники в этом случае оказались предателями...

   — Трое стражников, жрец, двое прекрасных ремесленников и судья, — пробормотал фараон. — О боги, несчастные люди из-за какого-то золота подвергнутся ужасным страданиям.

В дальнем конце комнаты Нехси с беспокойством взглянул на Инени, который пристально разглядывал пол под ногами, а затем перешёл к внимательному исследованию ногтей. Взгляд Футайи обежал озадаченные лица. Похлопывая свитком себя по колену, он вновь повернулся к фараону.

   — Ваше Величество, им нужно было только золото. В этом не может быть никаких сомнений. Дело лишь в том, как их наказать.

   — Мне кажется, достаточным наказанием явится то, что они войдут из ада в загробную жизнь, имея в руках одно лишь золото.

   — Ненни, во имя Амона! — вскричала Хатшепсут. — Ты согласен хотя бы с тем, что за такие преступления следует карать?

Фараон медленно повернулся и посмотрел на неё.

   — Ты думаешь, что смерть вернёт им души?

   — Я говорила совсем не об этом. Я и не думала о казни, я имела в виду обычное для таких случаев публичное наказание — сотню ударов кнутом по пяткам.

   — А, уловка, — слабо улыбнулся фараон. — То, что позволяет решить всё, кроме главного вопроса.

   — Значит, ты считаешь, что их следует казнить?

Ненни не отвечал, его взгляд упирался в какую-то точку рядом с её правым глазом.

   — Ненни! Скажи наконец что-нибудь!

В ответ он с глубокомысленным видом пробормотал:

   — Почему же нет? Их жизни теперь лишены смысла. Все жизни, я уверен, лишены смысла.

Хатшепсут не могла понять, отвечал он на её вопрос или беседовал сам с собой.

Наступила тишина. В конце концов Хатшепсут отвела взгляд от его лица и встала, крепко сжав руки и ни на кого не глядя.

   — Его Величество приговорил этих людей к смерти, — провозгласила она.