Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

Наконец, небо покрылось черными тучами. Крупные, вначале редкие капли дождя зашлепали по пересохшей земле, прохожие не спешили спасаться бегством, а напротив останавливались, задирали головы кверху, подставляя лица долгожданной прохладе. И разошедшийся, безгромный, тихий дождь засеял, как сквозь частое сито, обдавая холодными брызгами разгоряченные жарой тела людей.

По лужам заскакали обрадованные воробьи и вороны с голубями не стесняясь залезали в самую глубь, самозабвенно купаясь и откровенно наслаждаясь.

В фонтанах радовались дети и подростки. Они так и не вылезли из воды, а просто послали небу благодарные вопли.

И в Волге, и в Которосли купающиеся тоже встретили дождь усиленными радостными криками.

Все радовались, все. Один Валерка Терпелов был недоволен.

Он промок и разозлился. Вдобавок ко всему у него был неудачный день. И ему показалось, что все и вся настроены против него.

Прохожие косились на него, дети показывали пальцами, девушки удивленно взирали, а юноши озадаченно оглядывались. Несколько раз он услышал слова, которые молодые люди со смехом говорили друг другу. Слова про него: «Смотри, это твое будущее!»..

Валерка шел злой, в кармане у него оставалось совсем немного денег. Работы не было никакой, значит заработка тоже. Мучила боль в груди, душил кашель. Он чувствовал себя скверно, часто останавливался, кашлял, держась за грудь и сплевывал себе под ноги красную слюну.

В «демократической» России отсутствовало насильническое лечение, какое было в Советском Союзе. И Валерка этим активно пользовался. Он давно уже болел туберкулезом легких и был заразен для окружающих, так как постепенно докатился до открытой формы. Пользуясь безалаберностью властей он совершенно не лечился, так как таблеток не любил, а уколов боялся словно огня, больница вызывала у него смертную тоску…

Тяжело, медленно, дошел до своей общаги и войдя в комнату, сразу рухнул на кровать. В висках у него стучало, перед закрытыми глазами плыл красный туман.

Вошла его сожительница, Танька. Женщина не далекая, во всех смыслах тупая, как раз такая, какая необходима была Валерке.

Она никогда не задавала вопросов по поводу его болезни. Никогда не слушала доводов соседей, сильно обеспокоенных таким соседством. Она вообще ни во что не вмешивалась, ее все устраивало. Она не требовала у Валерки сбрить его безобразную лохматую бороду. Не требовала от него нормально выглядеть, нормально одеваться.

Она и сама носила одежду старую, выцветшую и не модную.

Есть такие женщины – пьянчужки. Ходят на каблуках, но при этом таскают непонятное платье, вытянутое, выцветшее или надевают короткую аляповатую юбку с синтетической кудреватой кофтой, вышедшей из моды еще в позапрошлом веке. Одним словом, носят одежду, которую хороший дачник разве что на пугало натянет, ворон пугать. В народе про таких пьянчужек так и говорят:

«Вон, гляди, пугало пошло!»

Именно такой была последняя любовь Валерки. В том, что она последняя, он нисколько не сомневался.

Лежа на кровати, сложил крестом руки на груди и произнес трагическим тоном:

«Вот так я и умру!»

Танька среагировала незамедлительно, подошла и жалея своего мужика, запечатлела на лбу сочный поцелуй, оставив яркий след дешевой помады.

Валерка тут же закивал, что и целует его как покойника.

Танька, между тем, вытащила из сумки то, что принесла с собой.

На столе появилась банка соленых огурцов, буханка черного хлеба, пол-батона вареной дешевой колбасы и четыре бутылочки боярышника.

И, когда Танька разлила по рюмкам боярышник, Валерка «воскрес». Тут же сел, выпил, закусил, повеселел и принялся философствовать.

– Ты у меня молодец, никогда мы с тобой не ссоримся! Я не уважаю людей, которые ссорятся для того, чтобы потом помириться и насладиться, ну скажем, сексом – это садомазохизм какой-то получается! Не верю я в крепость таких союзов, все подобные пары распадаются, – и он состроил презрительную гримасу.

Танька закивала, она ничего не поняла из сказанного им, но чувствуя, что он от нее ждет пояснения, сказала:

– Колька из пятнадцатой комнаты напился и опять Нинку побил, а потом бегал с топором по всей общаге, ее искал. Нинка у соседей пряталась. Приехали менты, Кольку повязали, теперь он сидит в предвариловке.

Валерка снова выпил, понюхал хлеб и продолжил свое:

– Не люблю циничных людей, еще отвратны мне ухмыляющиеся. Они, как правило, ничего не способны делать сами, но обо всем отзываются скептически.

Танька снова закивала, ничего не поняла, но разговор поддержала:

– А бабка Люся из соседнего, десятого дома сегодня под дождем плясала. Да, да, так и выбежала в халатике, босая из дома и давай по лужам прыгать, будто маленькая девчонка. А еще на качелях качалась и только соседи ее и стащили с качелей-то, загнали домой…

Валерка снова выпил, закусил, наморщил лоб, обдумывая сказанное своей половинкой, поглядел в мутное от грязи окно и выдал:

– Сумасшедшие? Сумасшедшие отреклись от собственного Бога и страшатся смерти. А, кто Бога не хочет замечать, боится собственной тени, уже от вида своего двойника вообще спятит, безумное создание.

И опять Танька ничего не поняла из того, что сказал Валерка.

Она вообще мало понимала, над чем размышляет ее ненаглядный. Впрочем, к философам она уже привыкла.

Ее первый гражданский муж напившись пьяным, ревел и приставал к собутыльникам:

«Зачем пьете? Эх вы-и!»

И голосил, пока не получал от кого-нибудь кулаком по морде лица.

Второй философствовал трезвым, постоянно рассуждал о вреде алкоголизма, а увидев выпивку, трясся и набрасывался голодным коршуном, напивался, тут же и валился в беспробудном сне куда-нибудь под стол.

Третий очень любил философию в песнях. Все пел зековские песни, а упившись, плакал бессильными слезами, рассказывая о злых ментах, плохих тюрьмах и твердил, как безумный одно и то же, пока кто-нибудь не рассердившись, не вырубал его кулаком в нос.

Четвертым у нее был Валерка. Часто, он трепался о чем-то пустом, размахивал руками, суетился и злился, доказывая ей что-то непонятное. И она стала делать вид, что всегда и во всем его понимает.

Валерка вызывал у нее изумление. Никогда еще она не видывала подобных ему мужиков.

Он мог расплакаться посреди фильма с грустным сюжетом и натирать глаза носовым платочком, неимоверно стыдясь своей слабости. А на улице, тут же, в этот же день он мог огреть кулаком ни в чем не повинного человека, вина которого только в том и заключалась, что он попросил у Валерки закурить. Для больного сознания Валерки, которого часто били в детстве и юности, просьба закурить, значила одно, его хотят избить. В Нижнем Новгороде, где и вырос Валерка, прежде чем напасть, следует некая прелюдия и озверевшая молодежь кричит вслед прохожему:

«Эй, мужик, закурить дай!»

А потом догоняют, нападают и бьют…

В Ярославле не так, просто кричат:

«Эй!» или «Эй, чего на меня уставился?» и догоняют, бьют…

Он часто не спал и сидел за компьютером, как пришитый, до самого утра, а потом валился на кровать и спал до обеда. Чем он занимался, она не понимала. Он не играл в компьютерные игры, она в отличие от него очень любила раскладывать пасьянс. Валерка пасьянс не раскладывал, а что-то бесконечно переписывал, архивировал, перекачивал на сиди-диски. Она его ни о чем не спрашивала, знала, что он огрызнется и ничего не объяснит. Да и нечего было объяснять. Между нами говоря Валерка просто перелистывал страницы давно сверстанных им газет и брошюр.

Он имел странную особенность всегда скачивать сделанное им когда-то на флэшки и на сиди-диски. А вышедшие уже в печать номера газет складировал в десяти-пятнадцати экземплярах в верхних ящиках своего встроенного шкафа. Так что посреди страниц пожелтевшей прессы с большим удовольствием устраивались дружные семьи рыжих тараканов.

С Валеркой в связи с его болезненным пристрастием к копированию и складированию разного ненужного хлама случилась, однажды, история. Кстати, такая болезнь в развитых странах мира, к примеру, в той же Америке, считается неизлечимой и больные люди получают пенсию по инвалидности…

Во времена работы в редакции газеты «Голос профсоюзов» он взял в профессиональное пользование новенькую «трешку». Было это еще в девяностые годы. На радостях Валерка напихал в «трешку» восемьсот шрифтов, которые, якобы, необходимы были ему в работе. Здесь, оказались и древнерусские, и греческие, и итальянские буквы, и даже японские, китайские иероглифы. Бедная «трешка» стала «виснуть», долго «соображать». И Валерка бесился, каждый день лупил по клавиатуре кулаками, разбивал ее вдребезги, а после медленно приклеивал буквы, кипя негодованием, достав для наглядного пособия уже сломанную им «клаву», но с целыми буквами. Закончилось это тем, что редактор пригласил хакера, который сильно удивился восьмистам шрифтам, удалил их и оставил только самый необходимый десяток. Компьютер заработал, хотя и ненадолго, неугомонный Валерка снова что-то туда напихал и история повторилась. Пока редакция «Голоса профсоюзов» не приобрела «Пентиум», который Валерка просто украл, за что и был уволен вон.