Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

Пораженная всем увиденным, долго, я сидела в своей кровати, без мыслей, без чувств… Наконец, мое сознание встряхнулось, будто тот воробей заснувший в стужу где-нибудь под князьком крыши. «А ну-ка кыш, оцепенение!» – крикнула я себе самой и мысленно еще раз удивилась на жизнь своего будущего мужа да какого мужа? Муж он, кто? Муж – это опора в семье, кормилец, защита, покой, а этот Валерка, кто? Ежедневные пьянки настолько затуманили его рассудок, что он не видит и не понимает насколько омерзительна его жизнь и его дела для общества нормальных людей. Тоска, а не человек. Психически больной, он наверняка и в трезвом уме творил невероятные поступки.

5

Валерка Терпелов родившийся в 1957 году успел закончить школу в поселке Новое Доскино Нижегородской области, учился он довольно посредственно. В поселке жил с родителями Любовью Ивановной и отцом Леонидом Константиновичем Терпеловыми, которые стремились всегда к одному результату, чтобы было все как у людей. И, наверное, потому Валерка рано овладел искусством играть на баяне и принялся играть с большим успехом на танцульках своего поселка. Взрослые ребята наливали ему стакан самогона, так он и пристрастился к пьянству, на ту пору ему едва исполнилось десять лет. Вследствие ли раннего алкоголизма или еще чего-то, но характер его стал бешеным, почти неуправляемым. В доме его боялись и вздохнули с облегчением, когда он слинял в Петербург, подвязаться на какие-то стройки. Тут ему никто пить не мешал, каждодневно в обществе таких же пропойц он беспрепятственно проглатывал по десятку рюмочек с водкой. И получалось, что он именно для этого и удрал из дома, чтобы никто не читал ему нотаций, хотя надо было бы родителям не за ремень хвататься, а вести сына своего в психушку, но деревня деревней, дураков в России много и никого уже не удивишь бестолковым воспитанием детей. Достойное воспитание дало и достойную внешность. Представьте себе напряженные цепкие глаза, всегда сверкавшие таким злым насмешливым блеском, что при взгляде на них даже самый тупой собеседник ежился и принимался отчаянно загораживаться, мысленно, конечно, интуитивно, чуя зверя, желая об одном, уползти в щелку, а еще лучше, убежать.

Часто, на улице люди недоуменно разглядывали его. Неопрятный вид, давно не стриженные волосы свисают до плеч, не ухоженная, косо подстриженная борода доходит до пояса. Он походил на бомжа. И всегда пребывал в состоянии крайнего напряжения, взвинченности, и всегда искал выхода, чтобы успокоить взбудораженные нервы. Слишком быстро у него происходил переход от веселья к яростной неуправляемой злобе. Но Валерка пил и в пьянстве бывал добр. Смеялся глумливо, для чего-то взвизгивая, а глаза его при этом не смеялись, лишь покалывали своих собутыльников пристальными, изучающими иголочками. Любил поговорить о высоких предметах, поспорить. Часто, потому, в глухую ночь, когда все нормальные люди спят, а ненормальные, как всегда, бодрствуют. Так вот, часто, очень часто посреди облаков сигаретного дыма, Терпелов спорил, громко перекрикивая голоса всех, кто принимался с ним спорить. Говорил без умолку, постоянно вставляя мудреные словечки, повторяя одно и то же по десятку раз и не замечал этого, говорил один, как одержимый. Да он и был одержим демоном-вампиром. Демон этот двигал телом пьяницы, раздувая, как в мехи, гордыню своей жертвы, вызывая гнев у других людей, потому как у разгневанного человека проще отнять жизненную энергию, которой, как известно, и питаются вампиры. Часто, пораженные пьяницы видели, как Валерка меняет рост, то вытягивается до двух метров, то принимает привычные всем метр семьдесят пять сантиметров. Куртка его тогда, итак, коротенькая становилась уже совсем ему мала. Он всегда носил непонятную одежду, донашивал зачем-то отцовские еще рубашки с длинными воротниками, а они уже давным-давно вышли из моды, зимой нахлобучивал на свою лохматую, никогда не стриженную голову кроличью стариннейшую шапку, частями заметно облысевшую, частями вымазанную синими чернилами. У него было множество часов, всегда дарили на день рождения, но часы останавливались почти сразу же и ни одна часовая мастерская не могла их починить, ломались, как механические, так и электронные. У вампиров нет времени, зачем же оно было нужно Валерке?

Наконец, посреди пьянок он познакомился с одним строителем, мечтавшим поступить в университет, на журфак. И они стали вместе готовиться к поступлению. Самое странное, что Валерка поступил. Самолюбие его было бы страшно уязвлено, если бы не поступил. Товарищ его провалился. Началась другая жизнь. Надо было работать и учиться. Привыкший к алкоголю мозг отказывался так напрягаться. Но все-таки, кое-как, споив по дороге к диплому заочников, своих теперь уже приятелей, Валерка, взял и влюбился. Снова, здорово! Девицу из хорошей, приличной семьи, кстати, свою однокурсницу, он обманул, оплел, женился, родились девочки-двойняшки. Ему с женой, кстати, красавицей с длинными темными волосами, дали трехкомнатную квартиру. Валерка пил, сбегал из дома от нравоучений родителей жены и наконец, совсем сбежал в Ярославль, где после недолгих поисков устроился работать в газету «Юность» и получил койко-место в общежитии. На работе он провернул несколько хитрых махинаций и совершенно перестал платить алименты своим детям, развелся заочно, получил по почте из суда Приозерска соответствующую о разводе бумажку. Заветный диплом лежал в тумбочке. Счастливое пьянство продолжалось. Каждый день под хмельком и никаких нравоучений. Но нет-нет, а тоска грызущая душу докапывалась до каменного его сердца и гнала куда-то, куда он и сам не знал. У него появилась слабость, проходя с работы, по темным улицам, заглядывать в освещенные окна. Чужая жизнь казалась ему, намного лучше, чем собственной, пустой, одинокой.

Вот женщина ходит, баюкает ребеночка, а ее муж половчее укладывает матрасик в детской кроватке, заботливо стелет теплую пеленку. Вот в другом окошке седой, добрый, чем-то смахивающий на Мороза Ивановича, дедушка сидит с внуками на диване и читает им книжку. Детки, человечков пять облапили его и слушают, приоткрыв ротики. Вот еще окно, мальчик играет на скрипке, а женщина, явно мама, слушает, строго сдвинув брови и что-то подсказывает, льется музыка, как хорошо!

Печально ему было брести в одинокое жилище, которое он окрестил для себя «берлогой». Он открывал двери, стоял на пороге, прислушивался, нет, никто его не ждал, не раздавались ничьи удары сердца, кроме его собственного. Он стал вздыхать, томиться и плакать, стыдливо утирая слезы, хотя никто и не видел, некому было глядеть на его слезы, слезы недомужчины. Вот в такие-то минуты тоски он получил письмо от давних своих друзей Соколовых. Поехал, приехал к ним в Кирово-Чепецк и сразу же прилип к их дочери, трехлетней Маше. Видимо, уже больной мозг его обрадовался новой возможности уцепиться за жизнь. И потому-то в Ярославль Валерка вернулся окрыленный, рассказывая всем, что у него теперь есть родная дочь Машуля. Много лет, пока Маша росла, шла в школу, Валерка ездил к Соколовым, мешался там каждую неделю. Чтобы оправдать перед людьми его частые наезды, Соколовы придумали версию, что он родной дядя Маше. Сам же Валерка мучаясь и мучая других, выдумал, кроме болезненной своей любви к чужой дочери, любовь к ее маме Инне Соколовой. Так, по крайней мере он выглядел в ее глазах более-менее нормальным. Инна поверила, трудно не поверить шизофренику, как правило, весьма убедительному. А поверив, она решила забрать дочь и переехать к Валерке в Ярославль, в общагу. Валерка испугался и резко все разрушил, нашел девицу, в которую, якобы, влюбился. Оскорбленная Инна, шутка ли, Валерка разрушил ее собственную семью, муж ушел. Так вот, она стала засылать к нему Машу и ее одноклассников, уже выросших до семнадцатилетнего возраста, которым больной Валерка в свое время также не давал покою, ходил с ними в походы, увлекал бесконечными рассказами. Одним словом, очаровывал бесполезной своей суетливой душонкой, и удавалось же очаровать! Девица, изумленная этими бесконечными наездами, бесконечными расспросами, бесконечным пьянством своего суженого, бесконечным потоком любовных писем от тоскующей Инны, сбежала наконец. Вот тогда-то и появилась бомжиха, зечка, которая служила ему наподобие рабыни. Она его страшно боялась, боялась умереть с голода на улице, боялась побоев буйного сожителя и потому, дабы смягчить деспотический нрав Валерки стала звать его «Валерчкой» и только еще не приседала в испуге от взгляда его мутных злых глаз. Он постоянно бывал пьян или слегка пьян, и вел себя выпившим неестественно возбужденно.

Вполне мог привязаться к любому прохожему и с перекошенным от злобы ртом схватить за волосы женщину, сказавшую ему что-то резкое.