Неоконченный портрет - Агата Кристи

— Ты отобъешь так у нее всякую охоту что-либо делать, — говорила Селия.

Однако никакая охота у Джуди не пропадала, и она никогда не обижалась. Отец ей нравился больше, чем мать, потому что отцу было трудно угодить. А ей нравилось делать то, что трудно.

Дермот был необуздан. Когда они с Джуди устраивали возню, почти всегда с Джуди что-нибудь случалось — игры с Дермотом всегда заканчивались то шишкой, то царапиной, то прищемленным пальцем. Джуди не обращала на это внимания. Более спокойные игры с Селией казались ей унылыми.

Но вот когда она болела, то отдавала предпочтение матери.

— Мамочка, не уходи. Не уходи. Побудь со мной. Не пускай сюда папочку. Папочку не хочу.

Дермота вполне устраивало, что его не желали видеть. Больных он не любил. Ему становилось не по себе в присутствии человека нездорового или несчастного.

Когда кто-либо прикасался к Джуди, она реагировала так же, как Дермот. Она терпеть не могла, если ее целовали или брали на руки. Один поцелуй перед сном от матери она еще могла стерпеть, но не больше. Отец никогда ее не целовал. Желая друг другу спокойной ночи, они во весь рот улыбались.

Джуди и бабушка прекрасно ладили. Мириам в восторге была от живого и смышленного ребенка.

— Она такая понятливая, Селия. Всё схватывает на лету.

У Мириам вновь пробудилась давнишняя тяга учительствовать. Она учила девочку буквам и коротким словам. И бабушке, и внучке уроки эти доставляли удовольствие.

Иной раз Мириам говорила Селии:

— Она не ты, мое золотце…

Она словно бы оправдывала свой интерес к молодому существу. Мириам любила детей. Словно учительница радовалась она, видя, как пробуждается ум. Джуди неизменно вызывала у нее волнение и интерес.

Но сердце ее принадлежало Селии. Они еще больше любили друг друга. Всякий раз, приехав домой, Селия видела перед собой маленькую старушку — седенькую, увядающую. Но через день-другой мать оживала, щеки вновь покрывались румянцем, в глазах загорались искорки.

— Девочка моя вернулась, — говорила она радостно.

Мириам всегда приглашала и Дермота и всегда радовалась, если он не приезжал. Она хотела, чтобы Селия была только с ней.

И Селия любила это чувство возвращения в прошлую жизнь. Любила ощущать, как охватывает ее радостный прилив спокойствия — сознание, что ты любима, что всё в тебе отвечает чаяниям…

Для матери она была само совершенство… Мать не хотела, чтобы она была другой… Она просто могла быть сама собой.

А так покойно быть собой…

И к тому же — она могла позволить себе проявлять нежность, говорить все, что вздумается…

Она могла сказать: «Я так счастлива» и не опасаться, что слова эти наткнутся на хмурый взгляд Дермота. Дермот не выносил проявления чувств. Он считал это неприличным.

А дома Селия могла сколько угодно быть неприличной…

Дома она лучше понимала, как была счастлива с Дермотом и как сильно она любит его и Джуди…

Вдоволь проявив свою любовь и наговорившись обо всём, что только приходило в голову, она возвращалась к Дермоту и уже могла быть разумным, независимым человеком — такой, какою и хотел видеть ее Дермот.

Любимый дом… и бук… и трава — растет, растет, поднимается под щекой.

Она думала словно в полусне: «Оно живое, это Огромное Зеленое Чудище… вся земля — это Огромное Зеленое Чудище, такое доброе, теплое и живое… Я так счастлива… я так счастлива… у меня есть всё, что я хочу в этом мире»…

Дермот то вплывал в ее мысли, то выплывал из них. Он был как бы лейтмотивом в мелодии ее жизни. Иногда она ужасно без него скучала.

Как-то она спросила у Джуди:

— Ты без папы скучаешь?

— Нет, — ответила та.

— Но ты хочешь, чтобы он был здесь?

— Да, наверное.

— Ты что же, не уверена? Ты ведь так любишь папу.

— Люблю, конечно, но он же в Лондоне.

Никаких других объяснений для Джуди не требовалось.

Когда Селия вернулась, Дермот был ей очень рад. Они провели вечер, как двое влюбленных. Селия шептала:

— Я очень без тебя соскучилась. А ты скучал без меня?

— Я об этом не думал.

— Ты хочешь сказать, что не думал обо мне?

— Да. А что толку? Думай — не думай, ты бы от этого здесь не появилась.

Это, конечно, была правда, и это было очень разумно.

— Но теперь ты рад, что я здесь?

Его ответ вполне ее удовлетворил.

Но потом, когда он крепко спал, а она лежала без сна, в счастливых мечтах, ей подумалось:

«Ужасно, но мне, по-моему, хочется, чтобы Дермот иногда чуточку привирал»…

Скажи он: «Любимая, я ужасно без тебя скучал» — это утешило бы ее и согрело, и не имело бы вовсе значения, правду он говорит или нет.

Нет, Дермот оставался Дермотом. Ее смешной, разрушительно правдивый Дермот. И Джуди была такой же…

Умнее, наверное, было бы не задавать вопросов, если не хочется выслушивать правду в ответ.

Она думала в полудреме:

«Интересно, буду ли я когда-нибудь завидовать Джуди? Они с Дермотом куда лучше понимают друг друга, чем мы с ним…»

Селия подумала: «Как чудно! Дермот так к ней ревновал еще до рождения и потом, когда она была крохотной малюткой. Странно, до чего порой всё выходит не так, как ты ожидал»…

Любимая Джуди… любимый Дермот… они так похожи… такие смешные… такие милые… и они — ее. Нет, не ее. Это она — их. Так лучше. Теплее… уютнее. Она им принадлежит.

2.

Селия выдумала новую игру. Это был, как она считала, новый вариант игры «в девочек». Сами «девочки» свое отжили. Селия попыталась их оживить, одаривала их детьми, интересными профессиями и роскошными особняками с парками, но все было тщетно. Воскресать девочки отказывались.

Селия изобрела новый персонаж. Звали ее Хейзел. Селия с огромным интересом наблюдала за тем, как складывалась у Хейзел жизнь, начиная с детства. Хейзел была несчастным ребенком — бедной родственницей. У нянек она пользовалась дурной славой — из-за привычки вечно твердить: «Что-то случится, что-то случится», и обычно что-то случалось — даже если всего-навсего гувернантка уколет палец, — и вот Хэйзел стали считать чем-то вроде домашней ведьмы. Она выросла в убеждении, что можно легко водить за нос легковерных…

С огромным интересом вошла Селия вслед за ней в мир спиритизма, в мир гаданий, сеансов и прочего. Хэйзел стала гадалкой где-то на Бонд-стрит, обрела известность — не без помощи обедневших «лазутчиков» из высшего общества.

Потом она влюбилась в молодого военно-морского офицера, валлийца, и действие перенеслось в валлийские деревни, и мало-помалу стало ясно (всем, кроме самой Хэйзел), что мошенничество было лишь производным от истинного ее дара.

Наконец-то Хэйзел и сама его обнаружила и пришла от этого в ужас. Но чем изобретательнее была она в своем обмане, тем чаще сбывалось то, что она предсказывала. Невидимая сила ухватилась за нее и от себя не отпускала.

Оуэн, молодой человек, представлялся Селии более туманно, но в конце-концов оказался просто дрянью, сумевшей втереться в доверие.

Всякий раз, когда Селия выкраивала немного свободного времени или катала в колясочке Джуди по парку, история продолжала развиваться в ее воображении.

Однажды ей пришло на ум, что она могла бы всё это переложить на бумагу…

Она ведь могла сделать из этого книгу…

Она купила шесть ученических тетрадок по пенсу, множество карандашей — карандаши она вечно теряла — и села за работу…

Оказалось, что это не так уж и легко — перенести всё на бумагу. Мысль всегда убегала вперед абзацев на шесть в сравнении с тем, что она писала в данную секунду, и к тому времени, как она добиралась до того, что уже успела продумать, нужные слова вылетали из головы.

И всё же Селия делала успехи. Это было не совсем то, что она держала в голове, но читалось это как книга. Были главы и всё прочее, Селия купила еще шесть тетрадок.

Какое-то время она не рассказывала об этом Дермоту — до тех, по сути, пор, пока не закончила описания встречи сторонников возрождения Уэльса, где с «показаниями» выступала Хэйзел.

Эта глава удалась куда лучше, чем могла надеяться Селия. Упоенная победой, она захотела с кем-нибудь этим поделиться.

— Дермот, — сказала она, — как по-твоему, могла бы я написать книгу?

Дермот ответил весело:

— По-моему, это отличная мысль. На твоем месте я бы так и сделал.

— Собственно, я и написала — то есть начала писать. Уже добралась до половины.

— Хорошо, — сказал Дермот.

Пока Селия говорила, он отложил в сторону книгу по экономике, которую читал. Теперь же опять взялся за нее.

— Это о девушке-медиуме, которая сама этого не знает. И она связывается с домом предсказаний, где одни сплошные проходимцы, и жульничает на спиритических сеансах. А потом влюбляется в молодого человека из Уэльса и едет в Уэльс, а там творятся странные дела.