Неоконченный портрет - Агата Кристи

— Нет, я не могу. Просто не могу. Не стану держать эту штуковину.

— Но когда-нибудь придется, когда она станет постарше. И она не штуковина.

— Когда подрастет, будет получше. Когда начнет ходить и говорить, она мне, наверное, понравится. А теперь она такая жирненькая. Как ты думаешь, у нее это потом придет в норму?

Он не желал восторгаться пухленьким тельцем Джуди или ее ямочками.

— Я хочу, чтоб она была худой и костлявой.

— Не сейчас же — ей только три месяца.

— Ты, правда, думаешь, что потом она будет худой?

— Конечно, мы же оба худые.

— Будет невыносимо, если она вырастет жирной.

Селии приходилось довольствоваться восторгами миссис Стедмен, которая всё время крутилась вокруг малютки — как когда-то вокруг говяжьей ноги в славные памятные дни.

— Прямо вылитый капитан, верно? Сразу можно понять, что сработана она была дома, — пардон, если не так сказала.

В целом Селия считала домашние дела забавой. Она относилась к ним так, потому что всерьез их не воспринимала. Денмен оказалась няней отличной, знающей и целиком отдававшей себя ребенку, чрезвычайно приятной и старательной, когда работы в доме было невпроворот и дым стоял коромыслом. Но как только все дела кончались и всё шло, как по маслу, Денмен показывала себя и с другой стороны. Нрав у нее был свирепый, но не по отношению к Джуди, которую она боготворила, а к Селии и Дермоту. Для Денмен все работодатели были природными врагами. Самое невинное замечание вызывало бурю. Селия бывало скажет:

— У вас ночью электричество горело, надеюсь, с малышкой всё было в порядке?

И Денмен немедленно взрывалась.

— Я полагаю, я могу включить свет, чтобы увидеть, который час? Со мной могут обращаться как с черной рабыней, но есть всему пределы. У меня самой были в подчинении рабы, когда я жила в Африке, — бедные невежественные люди, — но в самом необходимом им не отказывали. Если вы считаете, что я транжирю ваше электричество, я попрошу вас так прямо мне об этом и сказать.

Кэйт иногда хихикала у себя на кухне, когда Денмен упоминала о рабах.

— Нянька не успокоится, пока ей не дадут с десяток черномазых в Африке, а я бы черномазого на свою кухню в жизни не пустила — мерзкие черные твари.

Кэйт была большим утешением. С хорошим чувством юмора, спокойная, без бурных всплесков, она делала свое дело, варила, убирала, чистила и ударялась в воспоминания о тех местах, где работала раньше.

— Никогда не забуду, куда работать пошла в самый первый раз, — никогда. Хворостиночкой я была, семнадцати не исполнилось. Как голодом они меня морили — страсть да только. Копченая селедка — вот и всё, что мне давали на обед, и вместо масла — маргарин. Я так отощала, что стала кожа да кости. Мать чуть с ума не сошла.

Глядя на крепкую и день ото дня всё больше полневшую Кэйт, Селия с трудом верила в эту историю.

— Надеюсь, здесь тебе достаточно еды, Кэйт?

— Не беспокойтесь, мэм, вполне хватает, и незачем вам самой возиться на кухне. Только вся перемажетесь.

Селия, однако, воспылала греховной страстью к стряпне. Сделав потрясающее открытие, что приготовление еды сводится в основном к старательному следованию кулинарным рецептам, она бросилась в это, очертя голову. Кэйт смотрела на нее с неодобрением, и потому Селия старалась стряпать лишь в те дни, когда у Кэйт были выходные, — тогда-то она и устраивала на кухне оргии и творила Дермоту к чаю и на ужин восхитительные лакомства.

При том образе жизни, который вел Дермот, он нередко возвращался домой с растроенным желудком и требовал жидкого чая и тоненький ломтик гренки вместо котлет из омаров и ванильного суфле.

Кэйт готовила простую еду. Она не в состоянии была готовить по рецептам, считая ниже своего достоинства что-то отмеривать и отвешивать.

— Чуток того, немного этого — так я и кладу, — говорила она, — и мать моя всегда так делала. Кухарки никогда ничего не отмеряют.

— Было бы, может, лучше, если б отмеряли, — вставляла Селия.

— Делать надо на глазок, — решительно возражала Кэйт, — так моя мать и делала — сама видела.

Представляю себе, думала Селия.

Свой дом (а точнее — квартира), муж, ребенок, прислуга.

Наконец-то она чувствовала, что стала взрослеть — становиться человеком из реальной жизни. Она даже нахваталась выражений, приличествующих хозяйке дома. Она подружилась с двумя молодыми женщинами из соседних домов. Они очень серьезно обсуждали достоинства свежего молока, говорили о том, где дешевле всего можно купить брюссельскую капусту, и проходились по поводу прегрешений прислуги.

— Я смотрю ей в глаза и говорю: «Джейн, я не потерплю наглости» — прямо так и говорю. Ну и взглядом же она меня одарила.

Других тем для разговоров у них, кажется, не было.

В тайне Селия боялась, что по-настоящему так никогда и не станет вполне домашней женщиной.

К счастью, Дермот не возражал против того, чтобы она такой и не стала. Он часто говорил, что ненавидит домашних хозяек. У этих женщин дома, говорил он, всегда неуютно.

И в общем-то он был прав Женщины, которые не могли говорить ни о чем, кроме как о прислуге, постоянно нарывались на их «наглость», и «сокровища» эти могли уйти в самый неподходящий момент и предоставить тебе самой готовить и убираться. А у женщин, которые целое утро ходили по магазинам и выбирали продукты, еда была намного хуже, чем у остальных.

Чересчур много шума поднимают вокруг этих занятий домашними делами, думала Селия.

Люди вроде них с Дермотом получают от жизни куда больше удовольствия. Она же не домоправительница у Дермота, — она его товарищ по играм.

И наступит время, когда Джуди начнет бегать вокруг и разговаривать и будет обожать свою мать, как Селия обожала Мириам.

А летом, когда в Лондоне станет жарко и душно, она повезет Джуди домой, и Джуди будет играть в саду и придумывать игры в принцесс и в драконов, а Селия будет читать ей свои старые сказки, что хранятся в шкафу в детской…

Глава двенадцатая

Мир и покой.

1.

Перемирие явилось для Селии большой неожиданностью. Она настолько привыкла к войне, что казалось, та никогда не кончится…

Она стала просто частью жизни…

И вот теперь война кончилась!

Пока она шла, строить планы не было никакого толку. Пусть будущее само о себе позаботиться, а жить надо сегодняшним днем — просто надеяться и молиться, чтобы Дермота снова не отправили во Францию.

Но теперь — все пошло по-другому.

Дермот был полон замыслов. В армии он оставаться не собирался. В армии никаких перспектив. Надо как можно быстрее демобилизоваться и идти работать в Сити. Он узнал о вакансии в очень приличной фирме.

— Но, Дермот, разве не надежнее было бы остаться на военной службе? Там же пенсия и всё такое…

— Если я останусь, то зарасту мхом. И что толку от жалкой пенсии? Я намереваюсь деньги делать — много денег. Ты же не против того, чтобы рискнуть, не так ли, Селия?

Нет, Селия не возражала. Как раз готовность рисковать больше всего и восхищала ее в Дермоте. Жизнь его не пугала.

Дермот от жизни никогда не бежал. Он обычно смотрел ей в лицо и вынуждал следовать своей воле.

Ее мать однажды назвала его беспощадным. В некотором смысле это было правдой. К жизни он действительно был беспощадно требователен — не принимая в расчет сентиментальные соображения. Но с ней беспощадным он не был. Посмотрите, как нежен он был до того, как родилась Джуди…

2.

Дермот рискнул.

Оставил армию и пошел на службу в Сити, начав с небольшим окладом, но с перспективой значительно больших денег в будущем.

Не покажется ли ему, думала Селия, служба в конторе нудной, но он, по всей видимости, так не считал. Кажется, он был совершенно счастлив и доволен своей новой жизнью.

Дермоту нравилось браться за новые дела.

К тому же ему нравились новые люди.

Порой Селию возмущало то, что он ни разу не навестил двух стареньких тетушек в Ирландии, которые вырастили его.

Он посылал им подарки и регулярно — раз в месяц — писал, но видеть их не жаждал.

— Неужели ты их не любил?

— Любил, конечно, — особенно тетю Люси. Она была для меня как мать.

— И ты не хочешь их повидать? Если б захотел, они могли бы у нас погостить.

— Будут тут только мешать.

— Мешать? Если ты их любишь?

— Я знаю, у них всё в порядке, они здоровы. Вполне счастливы и всё такое прочее. Видеть же их я не очень хочу. В конце — концов, взрослея, отвыкаешь от своих родственников. Человеку такое свойственно. Тетя Люси и тетя Кэйт для меня большого значения теперь не имеют. Они остались для меня в прошлом.

«Дермот просто удивительный человек», — подумала Селия.