Неоконченный портрет - Агата Кристи

Мириам со смехом перерасказывала это Селии.

— Сначала я ей уступала, отдавала ей масло, а сама ела маргарин. Но как-то я завернула масло в обертку от маргарина, а маргарин — в обертку от масла. Принесла ей и говорю, что необычайно хороший маргарин достался — вкусом прямо как масло — не хочет ли она попробовать? Она попробовала и сразу скривилась. Нет, такую дрянь есть она не в состоянии. Тогда я протягиваю ей маргарин в обертке из-под масла и говорю, что, может, это понравится ей больше. Она пробует и отвечает: «Вот это да, вот это то, что нужно». Тогда-то я и говорю ей, что к чему — довольно резко говорю, — и с тех пор мы масло и маргарин делим поровну, и жалоб больше нет.

Еда была бабушкиным коньком.

— Надеюсь, Селия, ты в достатке ешь масло и яйца Они полезны для тебя.

— Одним маслом, бабушка, не наешься.

— Чепуха, милая тебе это полезно. Ты должна его есть. Дочка миссис Райли, красавица, умерла намедни морила себя голодом. Целыми днями работала, а дома — одни объедки. Воспаление легких вдобавок и инфлуэнце. Я бы могла ей всё это заранее предсказать.

И бабушка бодро закивала, склонившись над вязаньем.

Бедная бабулечка, зрение у нее становилось совсем плохим. Она вязала теперь только толстыми спицами, и все равно часто спускала петли или ошибалась в рисунке Она тогда тихо плакала, и слезы текли по ее стареньким, как лепестки розы, щекам.

— Столько времени впустую, — говорила она, — меня это просто бесит.

Она становилась всё более подозрительной к тем кто ее окружал.

Зайдя к ней утром в комнату, Селия нередко заставала старушку плачущей.

— Мои сережки, миленькая, бриллиантовые сережки, их мне еще дедушка твой подарил, а теперь эта девка их украла.

— Какая девка?

— Мэри. Она меня еще и отравить пыталась. Добавила что-то мне в яйца. Я почувствовала по вкусу.

— Да нет, бабушка, ну что можно положить в вареное яйцо.

— Я почувствовала по вкусу, дорогуша. Вкус был горьковатый. — Бабушка скривилась. — Только на днях служанка отравила свою хозяйку, в газетах было написано Она знает, что я знаю о том, что она берет мои вещи. Уже нескольких вещей я не досчиталась. А теперь вот и мои красивые сережки.

И бабушка опять заплакала.

— Ты уверена, бабуленька? Может, они лежат где-нибудь в ящике.

— Нет и смысла искать, милая, украли их.

— В каком они были ящике?

— В том, что справа, — она там с подносом всегда проходит. Я специально завернула их в варежки. И всё зря. Уже всё обыскала.

А потом Селия извлекала сережки, завернутые в кружева, и бабушка выражала восхищенное удивление и говорила, что Селия — хорошая и умная девушка, но что в отношении Мэри сомнения у нее отнюдь не пропали.

Она чуть подавалась вперед в своем кресле и возбужденно, свистящим шепотом спрашивала:

— Селия — твоя сумка, где она?

— В комнате у меня, бабушка.

— Они там сейчас у тебя. Я их слышу.

— Да, они убираются.

— Давно они там что-то. Ищут твою сумку. Держи ее всегда при себе.

— Выписывать банковские счета было еще одним делом, с трудом дававшимся бабушке — из-за плохого зрения. Она заставляла Селию стоять рядом и говорить, в каком месте начинать писать и где кончается лист.

Потом со вздохом, выписав чек, она протягивала его Селии, чтобы та шла с ним в банк.

— Обрати, Селия, внимание: чек я выписала на десять фунтов, хотя счетов было меньше, чем на девять. Но на девять фунтов чек никогда не выписывай так легко переделать его на девяносто.

Поскольку сама Селия ходила в банк, она и была единственной, кто имел возможность подделать чек, но бабушке это как-то не приходило в голову. Это была часть ее неистовой борьбы за самосохранение.

Еще она огорчалась, когда Мириам ласково уговаривала ее заказать себе новые платья.

— Ты знаешь, мама, платье, что на тебе, почти совсем обтрепалось.

— Мое бархатное платье? Мое красивое бархатное платье?

— Да, но тебе не видно. Оно в ужасном состоянии.

Бабушка жалобно вздыхала, и на глазах у нее выступали слезы.

— Мое бархатное платье. Мое хорошее бархатное платье. Я покупала его в Париже.

Бабушка страдала от того, что вынуждена была покинуть свой прежний дом. После Уимблдона ей было ужасно скучно в деревне. Так мало людей заглядывает в гости, и ничего не происходит. Она никогда не выходила в сад, боясь свежего воздуха. Она сидела в столовой, как сиживала, бывало, в Уимблдоне, и Мириам читала ей газеты, а затем время для обеих тянулось медленно.

Чуть ли не единственным бабушкиным развлечением было заказывать продукты в огромных количествах и — когда продукты доставляли, — обсуждать в какое потайное место их лучше всего припрятать, чтобы потом никто не мог обвинить в накоплении и хранении чрезмерных запасов. Верхние полки шкафов были заставлены банками сардин и сухим печеньем; консервированные языки и пачки сахара были припрятаны в таких местах, где никто не догадался бы их искать. Бабушкины сундуки были полным-полны банками с патокой.

— Бабуленька, не надо было бы тебе делать этого!

— Ха! — издавала добродушный смешок бабушка. — Вы, молодые люди, ничего не понимаете. В осажденном Париже люди крыс ели. Крыс. Наперед надо думать, Селия, меня воспитали думать наперед. — Но неожиданно бабушкино лицо становилось настороженным. — Прислуга — они же опять у тебя в комнате. Где твои драгоценности?

7.

Селию несколько дней слегка подташнивало. В конце-концов она слегла и пластом лежала от сильнейшей рвоты.

Она спросила:

— Мамочка, как ты думаешь, может, у меня ребенок будет?

— Боюсь, что да.

У Мириам был озабоченный и подавленный вид.

— Боюсь? — с удивлением переспросила Селия. — Ты не хочешь, чтобы у меня был ребенок?

— Нет, не хочу. Пока еще нет. Ты сама-то очень хочешь ребенка?

— Как сказать, — размышляла Селия, — я об этом не думала. Мы с Дермотом никогда не говорили о том, что у нас будет ребенок. Мы, наверное, знали, что он может быть. Я бы не хотела, чтобы его не было. У меня было бы тогда такое чувство, словно я чего-то упустила…

Приехал Дермот на уик-энд.

Всё было совсем не так, как описывается в романах Селию по-прежнему ужасно рвало.

— Как по-твоему, Селия, почему тебя так тошнит?

— Думаю, у меня будет ребенок.

Дермот был страшно расстроен.

— Я не хотел, чтобы у тебя был ребенок. Я чувствую себя скотиной — настоящей скотиной. Я просто не могу видеть тебя такой больной и несчастной.

— Но, Дермот, я очень этому рада. Было бы ужасно, если бы у нас не было ребенка.

— Мне это безразлично. Я не хочу иметь ребенка. Ты всё время будешь думать о нем, а не обо мне.

— Не буду, не буду.

— Нет, будешь. Таковы женщины. Они тогда начинают заниматься только домом, всё время возятся с младенцами. Они напрочь забывают о мужьях.

— Я не забуду. Я буду любить ребенка, потому что этот твой ребенок, — разве ты не понимаешь? Именно от того, что это твой ребенок, мне так хорошо, а не потому, что это просто ребенок. И всегда я больше всех буду любить тебя — всегда, всегда, всегда…

Дермот отвернулся — в его глазах стояли слезы.

— Мне это невыносимо. Ведь я с тобой такое сделал. Я мог не допустить этого. Ты ведь даже умереть можешь.

— Не умру. Я ужасно сильная.

— А бабушка твоя говорит, что ты очень слабенькая.

— Но это ведь бабушка. Она и мысли допустить не может, что у кого-то отменное здоровье.

Дермота пришлось долго успокаивать То, что он так переживал из-за нее, так за нее волновался, очень тронуло Селию.

Когда они вернулись в Лондон, он буквально пылинки с нее сдувал, требуя, чтобы она ела самые хорошие продукты и принимала всякие снадобья от тошноты.

— Через три месяца станет лучше Так в книгах написано.

— Три месяца — срок долгий. Не хочу, чтобы три месяца тебя рвало.

— Это противно, но что поделаешь.

Беременность, сочла Селия, штука малоприятная. В книгах было совсем по-другому. Она представляла себе, что будет сидеть и шить чудесные маленькие вещички и предаваться прекрасным думам о нарождающемся младенчике.

Но как можно погружаться в приятные думы, если находишься в таком состоянии, словно переплываешь Ла-Манш на пароме? Сильная рвота закупоривает всякую мысль! Селия была здоровым, но страдающим животным.

Ее тошнило не только рано утром, но и потом весь день — через неравные промежутки времени. Это не только доставляло неудобство, но и становилось кошмаром — неизвестно ведь когда начнется очередной приступ. Дважды она едва-едва успевала выскочить из автобуса и добежать до канавы, где ее и вырвало. В таком положении принимать приглашения идти к кому-нибудь в гости становилось делом небезопасным.