Неоконченный портрет - Агата Кристи

Аренду ей платить было не надо — расходы на содержание дома были сведены к минимуму. Отчаянно нужен ремонт, а сейчас на такие дома спроса почти совсем никакого.

Она не могла уснуть и беспокойно ворочалась. Как же помочь девочке в том, о чем она так мечтает?

4.

Писать Питеру и ставить его в известность о случившемся было ужасно.

Письмо получилось неубедительное — ну, что она могла сказать в оправдание своего вероломства?

Когда пришел ответ, он был совершенно в духе Питера. Настолько в его духе, что Селия расплакалась.

«Не вини себя, Селия (писал Питер). Вина здесь только моя. Это все пагубная моя привычка вечно откладывать на потом. Такие уж мы есть. Вот почему и опаздываем повсюду. Я хотел, чтобы было как лучше — дать тебе возможность выйти замуж за человека богатого. А ты влюбилась в бедняка, еще более бедного, чем я.

Но дело, видимо, в том, что у него оказалось больше напористости. Надо было ловить тебя на слове, когда ты готова была выйти за меня и уехать со мной сюда… Я был последним дураком. Я потерял тебя, и сам виноват в этом. Он лучше меня — твой Дермот Должно быть, он славный малый, иначе бы ты его не полюбила. Удачи вам с ним — всегда. И не переживай из-за меня. Это я должен плакать, а не ты. Я волосы готов на себе рвать, что оказался таким болваном.

Благослови тебя Бог, дорогая…

Милый Питер… милый, милый Питер…

Она подумала: «Наверное, с Питером я была бы счастлива. Очень счастлива всю жизнь…»

Зато с Дермотом жизнь обещала быть увлекательным приключением!

5.

Год, пока Селия была помолвлена, протекал весьма бурно. То она получала вдруг от Дермота письмо:

Теперь я понимаю — твоя мать была совершенно права. Мы слишком бедны, чтобы жениться. Я не должен был делать тебе предложение. Забудь обо мне как можно скорее.

А потом, двумя днями позже, он являлся на мотоцикле, у кого-то одолженном, обнимал заплаканную Селию и заявлял, что жить без нее не может. Что-то должно произойти.

А произошло то, что началась война.

6.

Как и для многих, война грянула для Селии словно гром с ясного неба. Убийство эрц-герцога, запугивание войной в газетах — до ее сознания всё это едва доходило.

И затем вдруг оказалось, что Германия и Россия уже по-настоящему воюют, а Бельгия оккупирована. И то, что казалось совершенно невероятным, становилось возможным.

Дермот писал:

Похоже, мы тоже будем воевать. Все говорят, что если мы вступим в войну, к Рождеству всё будет кончено. Они говорят, что я пессимист, но мне кажется, понадобится никак не меньше двух лет…

Затем и это свершилось — Англия вступила в войну…

Для Селии это значило только одно: Дермота могут убить…

Пришла телеграмма: он никак не может удрать, чтобы попрощаться — не могли бы Селия с матерью приехать к нему?

Банки были закрыты, но у Мириам оказалось два пятифунтовых банкнота (Бабушкино воспитание: «В сумке всегда должна быть, милочка, пятерочка»). Но кассир на станции банкноты принять отказался. Тогда они прошли через товарную станцию, перебрались через пути и залезли в вагон. Контролеры ходили один за другим — как, нет билетов? «Нет, мэм, я не могу принять пятифунтовую банкноту…» И бесконечное записывание имени и адреса.

Дурной сон — реально не существовало ничего, кроме Дермота…

Дермот — в военной форме, на себя непохожий, какой-то дерганный и суетливый, с встревоженным взглядом. Никто ничего не знает об этой войне — да с этой войны может вообще никто не вернуться… Новые средства уничтожения Война в воздухе — никто же не знает, что это такое.

Селия и Дермот — словно два ребенка — прилипли друг к другу…

— Дай мне остаться в живых…

— Боже, пусть он вернется ко мне…

Все остальное не имело значения.

7

Томительное ожидание в первые недели. Почтовые открытки, нацарапанные бледным карандашом.

«Говорить, где мы, не разрешено. Всё в порядке.

Люблю».

Никто не знал, что происходило.

Первые списки убитых всех ввергли в шок.

Друзья. Мальчишки, с которыми ты танцевала, — убиты…

Но Дермот был невредим только это и было важно.

Для большинства женщин война — это судьба одного человека…

8.

Прошла первая неделя томительного ожидания, вторая, — надо было заниматься чем-то и дома. Неподалеку от Селии Красный Крест разворачивал госпиталь, но чтобы работать там, нужно было сдать экзамены по оказанию первой помощи и по уходу за больными. Рядом с бабушкиным домом открылись курсы, и Селия отправилась туда.

Глэдис, новая горничная, юная и хорошенькая, открыла ей дверь. Делами теперь заправляла она вместе с молодой кухаркой. Бедняжки Сэры уже не было.

— Как поживаете, мисс?

— Очень хорошо. Где бабуля?

Хихиканье.

— Ее нет, мисс Селия.

— Нет?

Бабуля, которой в то время вот-вот должно было исполниться девяносто, особенно строго следила за тем, чтобы губительный свежий воздух не коснулся ее. А теперь бабуля ушла?

— Она отправилась в магазин армии и флота, мисс Селия. Сказала, что вернется к вашему приезду. Вот, кажется, и она.

Видавший виды экипаж подкатил к воротам. Опершись на извозчика, бабушка осторожно спустилась, ступив на здоровую ногу.

Твердой походкой она зашагала по дорожке к дому. Бабушка шла с бойким видом, определенно бойким — стеклярус на её накидке, переливаясь, сверкал на сентябрьском солнце.

— Вот ты и здесь, Селия, голубушка.

Такое мягкое старческое личико — словно свернувшиеся высохшие лепестки розы. Бабушка очень любила Селию — и вязала Дермоту теплые носки, чтобы у того в окопах ноги были в тепле.

Но стоило ей взглянуть на Глэдис, и голос её изменился. Бабушка находила все большее удовольствие в том, чтобы «гонять» прислугу (в нынешнее время те отлично научились о себе заботиться и вовсю раскатывают на велосипедах, даже если бабушке это и не нравится).

— Это почему бы, Глэдис, — резким голосом заявила бабушка, — не отправиться тебе к экипажу и не помочь человеку перетащить вещи? Да не забудь: не в кухню. Складывай в утренней комнате.

А в утренней комнате больше не властвовала бедняжка мисс Беннет.

Прямо у дверей свалили муку, печенье, десятки банок с сардинами, рис, тапиоку, саго. Явился склабясь извозчик. Он тащил пять окороков. За ним следом вышагивала Глэдис, тоже с окороками. Всего шестнадцать сокровищ было загружено в кладовую.

— Может, мне и девяносто, — заметила бабушка (которой столько еще не было, но которая ждала этого как события волнующего), — но я не позволю немцам уморить меня голодом!

Селия истерически расхохоталась.

Бабушка расплатилась с извозчиком, отвалив ему огромные чаевые, и велела получше кормить лошадь.

— Слушаюсь, мэм, премного благодарен, мэм.

Он чуть приподнял цилиндр и, все ещё ухмыляясь, уехал.

— Ну и денёк мне выдался, — посетовала бабушка, развязывая ленты шляпки. Усталости в ней нисколько не было заметно, и время она явно провела чудесно. — Магазин был битком набит, милочка.

Другими старушками, по всей видимости, которые вывозили на извозчиках окорока.

9.

В Красном Кресте работать Селли не довелось. Случилось несколько событий. Сначала расстроилось здоровье у Раунси и она уехала жить к брату, и им, ворча, помогала Грегг, не одобрявшая войну и тех дам, что занимаются не своим делом.

Потом бабушка написала Мириам письмо.

Дорогая Мириам! Несколько лет назад ты предложила, чтобы я поселилась у тебя. В тот раз я отказалась, так как посчитала, что чересчур стара для переезда. Однако доктор Холт (такой умнейший человек — и большой любитель анекдотов — босю, жена не в состоянии оценить его по достоинству) говорит, что я слепну и ничем тут помочь нельзя. Такова Божья воля, и я смирилась, но мне вовсе не хотелось бы оставаться на милость «прислуги». О каких только прегрешениях ни пишут в наши дни, и в последнее время я кое-чего стала не досчитываться. Будешь писать мне — об этом прошу ни слова: они могут вскрывать мои письма. Этл — я отправлю сама. Итак, я думаю, самое для меня лучшее — переехать к тебе. С моим доходом легче будет прожить. И не по душе мне эта затея, что Селия занимается домашней работой. Милой девочке надо беречь силы. Помнишь Эву, дочь миссис Пинчин? Такая же была бледненькая. Перетрудилась и теперь в санатории для нервнобольных в Швейцарии. Обязательно приезжайте с Селией и помогите мне с переездом. Боюсь, это будет что-то ужасное.

И на самом деле это было что-то ужасное. Бабушка прожила в доме в Уимблдоне пятьдесят лет и, как истинная представительница поколения бережливых людей никогда не выбрасывала то, что еще могло «пригодиться».