Легкая корона - Алиса Бяльская

— Слушай. Я рада за тебя, но давай не будем обсуждать интимные подробности? Терпеть не могу, когда бабы это делают.

— Да ладно тебе, Бяша. Чего ты такая зажатая?

Следующие несколько дней Пален подробно описывала мне свою необычную сексуальную жизнь. Боль никак не проходила, и занятия любовью были для нее настоящей пыткой. Малыш же оказался каким-то половым гигантом, он мог трахаться по пять раз на дню. Пален решила, что ей нужно пойти к гинекологу. У меня же как раз была задержка. Договорились пойти вместе.

ЖИВЕШЬ?

Я была в панике. Что делать? К кому обращаться? Мама периодически выпытывала у меня, занимаюсь ли я сексом, я яростно отбрехивалась. Как-то раз я попыталась намекнуть ей, что я уже взрослая и мне не помешал бы совет старшей и опытной женщины, но мама впала в истерику, принялась рыдать и оплакивать меня, будто я умерла. Пришлось дать задний ход и в очередной раз уверить маму в моей полнейшей невинности.

По Марининым рассказам я поняла, что наша районная женская консультация является филиалом гестапо, и идти туда категорически не хотела. У Пален был блат в платной консультации, туда мы и направились.

В консультации к нам сразу отнеслись как к правонарушительницам и проституткам. Прежде всего нас разделили, и Пален увели, как под конвоем. Я осталась совершенно одна в руках очень недружелюбно настроенных суровых женщин непонятного возраста. Меня завели в кабинет — белые стены, окна с решетками, на процедурных столах разложены инструменты, которые ассоциировались у меня только с самыми жестокими пытками. Посреди комнаты стояло гинекологическое кресло. Такое же кресло стояло в кабинете гинекологии и акушерства, когда я училась в медучилище. И мы, и наши мальчики в особенности часто залезали на него в одежде и ржали как сумасшедшие. Но сейчас мне было не до смеха. «Зря я сюда пришла. Надо уносить ноги», — думала я, но было уже поздно. Передо мной за столом сидела тетка в белом халате, глядевшая на меня с ненавистью и презрением. За спиной стояла другая тетка, тоже в халате, с тем же выражением лица. Убежать было нельзя.

— Имя, фамилия.

— Алиса Бялая.

— Так, Белая, сколько лет тебе?

— Восемнадцать.

— Замужем?

— Нет.

— Живешь?

— Э, в каком смысле?

— Половой жизнью живешь? — Да.

— Сколько?

— Несколько месяцев.

— Сколько партнеров?

— Один.

Все это время она, не поднимая на меня глаз, писала в медицинскую карточку, но тут пронзила меня таким взглядом, что я тут же сказала:

— Два.

Она продолжала смотреть, но мне нечего больше было сказать. Она мотнула головой сестре за моей спиной.

— Валя, реакцию Вассермана и мазок.

— Не надо мне Вассермана! У меня нет сифилиса! У меня задержка, посмотрите меня, и все.

Но Валя отвела меня в смежный кабинет, поменьше, похожий на процедурную.

— Что тебе нужно, ты дома рассказывай. А здесь мы решаем.

— Я очень боюсь уколов.

— Боялась бы, не шлялась бы, — философски ответила Валя и ткнула меня иголкой в локтевой сгиб. В вену она не попала, я взвыла от боли. С третьей попытки она наконец взяла у меня кровь. На руке расплывалась огромная гематома.

— Раздевайся. Сейчас возьмем мазок на гонорею. Все снимай, лифчик можешь оставить.

Когда она закончила с мазком, то препроводила меня, полностью голую, в кабинет к врачу. Та приказала:

— Залезай на кресло. Ноги на поручни.

«Господи, ну зачем, зачем я занималась сексом? Сидела бы себе дома, читала бы книги, смотрела телевизор, тогда не пришлось бы всходить на этот эшафот».

Врачица взяла со стола орудие пытки, огромное, металлическое, ужасное. Я задрожала.

— Ну, куда поползла? Двигайся вниз, ко мне. Чего ты так боишься? Ведь ты не девушка уже, тебе бояться нечего. Зеркало не больше, чем эрегированный мужской орган.

И она всадила мне по самую рукоятку. Боль была адская. Из меня хлынула кровь. Просто поток крови.

— Слезай. Кровь сейчас остановится.

Я стояла и смотрела, как из меня выливается кровь; на полу образовалась целая лужа. Больше всего я боялась, что они сейчас заставят меня помыть за собой пол.

— Возьми бумагу, вытрись. Ты не беременная. Я вообще сомневаюсь, что ты сможешь когда-нибудь забеременеть. У тебя огромная эрозия. Но если тебе все-таки повезет и ты забеременеешь, аборт не делай ни в коем случае — останешься бесплодной на всю жизнь. Иди, одевайся. Через две недели придешь за результатами анализов.

Когда мы встретились с Пален у кассы — за это удовольствие надо было заплатить, и немалые деньги, — она была очень грустна. Выяснилось, что и у нее эрозия и она тоже никогда не забеременеет. Про ее проблему ничего не сказали. Мы решили, что к гинекологу теперь пойдем только вперед ногами и в белых тапочках.

АРИСТОКРАТЫ

Пален мечтала быть как все — тихой серой незаметной мышкой, но что бы она ни делала, все получалось вопреки правилам и дебильным ограничениям, из-за чего она довольно часто попадала в самые разные передряги. Она неизменно привлекала к себе внимание правоохранительных органов, несмотря на то что всегда была одета вполне традиционно: в черную водолазку, ворот которой она натягивала на подбородок, юбку, черное вельветовое пальто, наглухо застегнутое на все пуговицы, и, в зависимости от сезона, босоножки или сапоги. Пален была потрясающе красива — что-то среднее между Софи Лорен и Брижит Бардо, но красоты своей не понимала и стеснялась себя ужасно. Было в ней, однако, нечто — может быть, большой рот и полные, чувственные губы, — что действовало на всех этих ментов, контролеров, вахтеров и дворников как красная тряпка на быка.

Отец Пален, хоть и был потомком графского рода и чисто русским человеком, вел себя как настоящий восточный деспот. Если бы он мог укутать дочь в паранджу и запереть дома, то, несомненно, так бы и поступил. Но и без того отец старался отслеживать каждый ее шаг, постоянно подозревая в нарушении кодекса девичьей чести. Он почти никуда ее не отпускал, Пален должна была приходить домой в строго определенное время, и не дай ей бог опоздать на пятнадцать минут!

К телефону всегда подходил только он. И если его не устраивал звонящий, что случалось со всеми особями мужского пола, дочь к телефону он просто не подзывал. Если же Пален удавалось схватить трубку первой, когда отец был, например, в туалете, тот все равно брал трубку параллельного аппарата и, если слышал мужской голос, орал: «Не смейте никогда сюда звонить!» — а затем устраивал дочери сцену.

Рядом с Пален мне не нужно было ничего делать, не надо было пытаться устроить себе и другим праздник — вокруг нее пространство само заворачивалось в совершенно невероятные зигзаги. Любой, даже самый невинный, совместный выход был походом в неизведанное.

Когда в Москве запретили концерты «Звуков Му», у нас с Пален начался настоящий абстинентный синдром — нас отлучили от Мамонова. Я узнала, что «Звуки» будут выступать в Питере, и мы решили ехать за ними и прорываться на концерт. Это было примерно за год до того, как я стала активно тусоваться и обросла связями, тогда я еще никого в Питере не знала.

Я сидела у Марины с Глебом и ныла, что безумно хочу поехать в Питер на концерт Мамонова, но мне некуда вписаться.

Глеб, в отличие от меня, был стремителен в принятии решений и моментально переходил от слов к делу. Вот и сейчас, пока я расписывала Марине, насколько крут и неподражаем Мамоныч и как было бы неописуемо прекрасно поехать за ним в другие города, Глеб взял телефон и начал кому-то звонить.

— Данила? Привет! Узнаешь меня? — Глеб подавал нам знаки, чтобы мы заткнулись и слушали. Что мы и сделали.

— Как дела? А, что? Подал заявление о вступлении в общество «Память»? Ха-ха! — Глеб начал ржать удачной шутке. В то время только ленивый не стебался над «Памятью». — Слушай, моя подруга очень хорошая хочет приехать на пару дней в Питер. Она может остановиться у вас? Ну, отлично. Алиса, так когда там у Мамонова концерт, ты говоришь?

— 22-го, кажется, — опешила я от неожиданности.

— Значит, она где-то числа 21—22-го приедет. Ну, еще созвонимся, бывай. — Глеб повернулся ко мне. — Ну что, Бялая, поняла, как дела делают? «Негде жить…» Данила — мой армейский друг, классный парень. Мы с ним были не разлей вода, он для меня все сделает, я его от дедов отбил. Кстати, потомок князей Разумовских. У него вся семья — кто расстрелян, кто по лагерям сидел. Он мне рассказывал, что его мать, сама графиня Шувалова, сдает комнату туристам.

Приехали в Питер на Московский вокзал. По Невскому проспекту до Казанского собора решили идти пешком, благо вещей у нас с собой не было. По дороге Пален рассматривала окрестности, я же в основном пялилась на людей — выискивала неформалов, кто как прикинут, так ли они круты в Питере, как это считается. Встречая такого же, как я, одиночку-фрика посреди серой толпы, я чувствовала какую-то особую связь; мы дружески кивали друг другу, и между нами протягивались ниточки тепла и симпатии, пусть даже на те несколько мгновений, пока толпа не разносила нас в разные стороны.