Темные тайны - Джинни Майерс Сэйн

со мной.

– А если она говорит то, что тебе не хотелось бы слышать?

Я не знаю, что ему ответить, поэтому меняю тему.

– Думаю, она в тебя влюблена. – Харт недоуменно смотрит на меня. – Ева.

– Нет, – возражает он. – Она думает, будто влюблена. Из-за того, что я сделал.

– А что ты сделал?

– Не ей, Вику. – Харт усмехается, потом проводит ладонью по лицу и глубоко вздыхает. Голос у него такой же изможденный, как и вид. – Этот мерзавец избивал ее до синяков.

– Боже! Ева тебе так сказала?

– Ей было незачем это делать. Я это чувствовал, Грей. – Харт вставляет сигарету в рот. Потом вспоминает, что она не зажжена. – Я это чувствовал, ее страх и боль, что никому в мире не будет дела, если этот ублюдок ее убьет.

– Господи, Харт!

– И весь город тоже это знал. Не я один. Не надо быть эзотериком, чтобы заметить синяки. – Харт снова пытается зажечь сигарету, и на сей раз ему это удается. Он жадно втягивает дым. – Только никто не сказал об этом ни слова.

Какими бы талантами ни обладали здешние люди, они живут по определенному кодексу – не вмешиваться в то, что творится за закрытыми дверями. Так было всегда. Лапочка часто повторяла: «Заботиться о делах других людей – значит распускать сплетни».

– Ты не представляешь, в каком состоянии Ева была прошлой зимой, – продолжает он. – Бедный ребенок. И есть Бернадетта, пугающаяся собственной тени, которая слово против не скажет своему братцу. Она молчала, потому что боялась, что Вик опять примется за нее. – Я смотрю на него в недоумении. – Грейси! Да все знают, что он их бил.

Я размышляю о Бернадетте, ее опущенной голове и шалях, которые она носит даже в летнюю жару. Лицо Харта потемнело, и я понимаю, что он думает о собственной матери. Как она страдала все эти годы от рук его отца.

– Вик избивал Еву, – произносит он, – может, Бернадетта решила, что она, по крайней мере, получит немного покоя, или просто боялась. В любом случае, она не собиралась положить этому конец. И я не мог винить ее за это.

– И ты вмешался.

Впервые понимаю, что пока я бо́льшую часть года нахожусь в Литл-Роке, их жизни без меня не останавливаются, они продолжают течь дальше. И мне их до конца не понять.

Харт пожимает плечами.

– Я пошел туда однажды в январе, взял дробовик, которым воспользовалась мама. Прижал Вика к стене, прямо в гостиной. Заявил, что у меня в жилах течет кровь убийцы и я вышибу его проклятые мозги, если он когда-нибудь пальцем тронет Еву или Бернадетту. – Он делает длинную затяжку. – Сказал, что они будут отскребать от обоев его мозги следующие десять лет. Как было с моим стариком.

– Харт… – все, что я могу вымолвить. Неудивительно, что для Евы он герой.

Он зарывается пятерней в темные, спутанные кудри и выдыхает дым, точно дракон.

– Надеюсь, с тех пор он и пальцем не тронул ни одну из них.

– Тебе повезло, что он тебя не застрелил, – замечаю я. У Вика в доме находится несколько старых ружей, и он почти всегда держит при себе пистолет.

Харт самодовольно улыбается:

– Он был пьяный. Вряд ли помнит, что это был я.

В голову мне приходит нечто ужасное.

– А Вик не мог иметь какого-нибудь отношения к тому, что случилось с Элорой? Чтобы добраться до тебя?

Например, если те секреты, которые Элора нашептывает Еве на ухо, касаются Виктора? Вот ей и невыносимо их слышать.

Харт качает головой:

– Я думал об этом. Вик на это способен, но в ту ночь он был в казино в Кинтере. Вернулся обратно тем же самым пароходиком, что мама и Лео. А это произошло уже после полуночи.

Он встает, идет на нос лодки и внимательно смотрит на пруд с аллигатором.

– Это правильно, – говорю я, потому что ему необходимо это услышать. – То, что ты сделал для Евы.

– Проблема была не только в синяках. Прошлой осенью Вика застукали в Кинтере, он припарковался около пристани, а в машине у него сидела девушка, ненамного старше Евы. Ей едва исполнилось семнадцать.

– Господи!

– Я просто хотел, чтобы мерзавец знал, что я за ним слежу, понимаешь? И за Евой тоже, я убью его, если он когда-нибудь…

– Ты поступил правильно, ты молодец.

Харт поворачивается и смотрит на меня нежно, как раньше, когда мы были детьми. Это не тот Харт-подросток, который засунул мне в кровать большую лягушку, когда нам было по десять лет. И не тот Харт, безжалостно дразнивший меня за то, что я боюсь пауков. И даже не тот Харт, поцеловавший меня, когда нам было по тринадцать лет, а потом снова, когда нам исполнилось по семнадцать.

Это тот Харт, который отнес меня к Лапочке, когда я споткнулась о корень дерева у протоки Лайл и чуть не разбила голову. Своей любимой футболкой Харт промокал мою кровь и всю дорогу домой рассказывал мне веселые истории, просто чтобы успокоить.

– Прости, Печенька, – говорит он. – Прости за это проклятое лето. Не надо было тебе впутываться во все это. – Харт бросает окурок и втаптывает его в дно лодки. – Элора не хотела, чтобы ты знала про это дерьмо, вот почему она так вела себя в прошлом году.

– Потому что Вик избивал Еву? – Это не имеет смысла. Каким бы ужасным это ни было, подобное встречается повсюду. Харт качает головой.

– Она тогда еще этого не знала. Кроме того, это лишь вершина айсберга. – Сейчас уже темно, но лунного света достаточно, чтобы увидеть выражение его глаз. И они меня пугают. – Тут гораздо больше всего. Весь этот город…

Ядовитый.

Харт садится на корточки и берет меня за руку.

– Тебе не следовало сюда приезжать, Грей. – Он берет меня за руку и сильно сжимает ее. – Если бы с тобой что-нибудь случилось, Элора бы никогда мне этого не простила. – Его голос дрожит, и я вижу, как Харт борется под тяжестью невыносимого горя и вины. – Я бы сам себя не простил.

Больше он ничего не говорит, но не встает и не отходит. И я чувствую это старое сильное притяжение, такое знакомое. Эта тяга к Харту – часть меня, я так хорошо ее знаю.

Я протягиваю руку и провожу пальцами по скулам Харта, подбородку, словно стараюсь запомнить черты его лица, он вздрагивает, однако не отстраняется от моего прикосновения. Все, чего я хочу, это чтобы Харт больше не испытывал боли. И чтобы я ее тоже не испытывала.

Харт закрывает глаза и