Сказания Древней Японии - Садзанами Сандзин

и сейчас же отпустил ее мать.

И еще решил он, что незачем убивать таких малолетних детей. Он отослал Имаваку и Отоваку послушниками в буддийский монастырь, а Усиваку вместе с его матерью, Токивой, оставил при себе. Так и рос здесь Усивака. Но когда ему исполнилось семь лет, он также был отослан в буддийский монастырь Токобо в Курамаяме, так как и ему тоже предстояло монашество. По прибытии в монастырь Усивака, который в будущем должен был принять монашеский сан, начал заниматься чтением священных книг, письмом и всею душою отдался учению. Но по натуре он был сильный духом ребенок, не мирившийся с подчиненным положением, не любивший уступать. Из рассказов своих учителей, из болтовни товарищей он узнал, что хэйцы истребили весь дом Минамото, начиная с Ёситомо. Горе и чувство мести овладели им. Никогда не переставал он думать об этом, ложился ли спать, вставал ли от сна, притом еще не смирился он с мыслью, что должен стать монахом. У него возник смелый план, им овладело страстное желание стать в будущем великим полководцем, обрушиться грозной карой на хэйцев, стереть их с лица земли. И вот после этого, выждав, бывало, когда все заснут глубоким мирным сном, он потихоньку уходил из монастыря в одну долину, прозванную Содзёгатами, и там учился в одиночку мечевому бою, поражая деревья и утесы деревянным мечом, который приносил с собой.

Однажды ночью Усивака пришел, по обыкновению, в Содзёгатами и упражнялся себе, действуя своим деревянным мечом. Вдруг поднялся, зашумел и загудел ураган, заскрипели и застонали деревья, ломаемые бурей, и в тот же миг перед глазами Усиваки появился откуда ни возьмись страшный великан, лысый монах, косая сажень в плечах, с громадными глазами, с длинным носом.

Смелый по природе, Усивака не испугался; он не испугался бы, что бы там ни явилось перед ним.

– Что ты такое? – спросил он и выправил для боя свой деревянный меч.

Захохотал монах, и гулким грохотом пронесся хохот его.

– Я главный леший[141] и давно уже обитаю здесь, в Содзёгатами. Немало я дивился тебе, как ты каждую ночь приходишь сюда и в одиночку учишься владеть мечом. Я решил, что с этой ночи я сам буду учить тебя этому. Вот почему я и явился здесь.

Услышав это, Усивака очень обрадовался:

– О, ты явился как раз кстати! Ну пожалуйста. Начинай же поскорее учить меня.

Взмахнув своим деревянным мечом, он начал наступать на лешего, стараясь нанести ему удар.

Леший мгновенно увернулся и начал действовать веером, который держал в руке. Он принимал удары слева, отбивал справа… и таким образом обучал Усиваку разным приемам мечевого боя. Мало-помалу Усивака начал совершенствоваться. С этих пор неизменно каждую ночь приходил он сюда и учился у лешего разным сокровенным приемам боя на мечах. Благодаря этому он стал необыкновенно ловок и искусен в этом деле, сделался таким рубакой, что в один миг укладывал пластом обыкновенных леших, будь их хоть десять, хоть двадцать даже.

В это время был некий Мусасибо Бэнкэй, монах-силач. Бэнкэй жил в Сайто на Хиэйдзане[142]. Этот Мусасибо из Сайто[143] пользовался страшной славой неукротимого малого, от которого можно было всего ожидать, и одно уже имя его приводило в трепет большинство людей. С чего-то Бэнкэю пришла в голову шальная мысль отнимать у людей мечи, и он решил набрать их, таким образом, до тысячи штук. Каждый вечер выходил он к мосту Годзё и, накидываясь неожиданно на проходивших там, отнимал у них мечи, а если случалось, что кто-нибудь начинал сопротивляться, то он тут же с одного маха убивал такого своей тяжелой алебардой, которую постоянно носил с собой. Все стали бояться, и после захода солнца никто не решался уже проходить в этих местах.

Усивака прослышал об этом.

«Интересный, однако, малый этот Бэнкэй! – подумал он. – Я, положим, не знаю, что такое этот монах, но, судя по тому, что он отнимает мечи, он не простой, заурядный грабитель; вот сделать бы его своим сподвижником! А ведь, пожалуй, он может оказать немалую помощь, когда придется воевать с хэйцами. Ладно! Сегодня же ночью пойду, поиспытаю этого монаха».

Смел и крепок духом был Усивака, не по годам смел. Поигрывая на своей старой любимой флейте, он пошел к мосту Годзё. На счастье, ночь была лунная, светлая.

Прошло несколько времени. Вдруг впереди показался громадный, чуть не до облака ростом, монах в черных доспехах и белом капюшоне, покрывавшем голову. Он шел тяжелой, размеренной поступью, опираясь на огромную алебарду как на трость.

«Ага! Вот он самый, этот знаменитый грабитель мечей! Действительно здоровый монах, силач!» – подумал Усивака, завидев его, но ничуть не испугался и, поигрывая на флейте, продолжал себе идти с самым независимым, беспечным видом.

Монах остановился, окинул его взглядом. Но, найдя, должно быть, что перед ним ребенок, которого нельзя считать за противника, хотел было пройти, не трогая его. План Усиваки расстроился, но он решил довести дело до конца.

– Эй ты! Что же не нападаешь?! Коли так, то я сам начну! – крикнул он, подвигаясь постепенно к монаху.

Очутившись около него, он неожиданно для последнего сильно пнул ногою в рукоять его алебарды.

Бэнкэй сам не хотел его трогать, хотел пощадить его как ребенка, но вышло наоборот: этот ребенок сам же первым и начал. Бэнкэй освирепел.

– Ах ты хвастунишка! – воскликнул он и, подняв алебарду, сделал страшный взмах поперек, намереваясь перерубить несчастного Усиваку на две части пониже груди.

Но не тут-то было! В мгновение ока увернулся Усивака от удара. Отскочив на две-три сажени назад, он вынул заткнутый за пояс у себя веер и пустил им в Бэнкэя. Уныло засвистал и зарокотал полетевший веер и глухо ударился в лоб Бэнкэя, угодив ему промежду бровей.

Бэнкэй пришел в еще большую ярость, опять взмахнул он своей страшной алебардой и опустил ее вниз, чтобы разрубить Усиваку вдоль, как раскалывают дрова, но Усивака вскочил в этот раз на перила моста, избежав удара.

– Да вот где я! – со смехом закричал он, хлопая в ладоши.

Дважды уже промахнувшийся Бэнкэй окончательно вышел из себя. Вертя алебардой, как мельничным колесом, без перерыва начал он рубить вдоль и поперек.

Но Усивака, прошедший хорошую школу под руководством лешего из Курамаямы, был удалым бойцом, он обладал необычайной ловкостью и проворством. Поражал его Бэнкэй спереди себя, он оказывался сзади; рубил его позади себя, он был как раз впереди. Как ласточка, перелетал он, перескакивал, как обезьяна, и никак не попадал под удар. Невмоготу стало даже и Бэнкэю, он начал уставать… Вдруг Усивака подскочил и вышиб у него из рук алебарду, а когда растерявшийся Бэнкэй нагнулся, чтобы поднять ее, он так толкнул его сзади, что Бэнкэй растянулся на четвереньках посреди моста во весь свой громадный рост. Усивака мигом вскочил на него верхом.

– Ну что, каково тебе? – спрашивал он, нажимая все сильнее и сильнее.

Бэнкэй и раньше заметил уже и дивился, как силен этот ребенок, на которого, казалось бы, не стоило даже обращать внимания, но теперь, когда Усивака прижал его так, что даже нельзя было и шевельнуться, он окончательно был поражен и изумлен.

– Ну и диковинная штука! – говорил он. –