Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

желудок заурчать.

– Папа сегодня на гриле. Мама надеялась, что ты приготовишь свой легендарный картофельный салат, но я сказала, что ты слишком занят работой в зале над своими бицепсами. – Так как на мне майка без рукавов, Джун прикасается к моей обнаженной руке. Ее взгляд на мгновение устремляется на мое лицо, прежде чем она опускает руку. – Ты теперь свободен. Готовишься производить впечатление на дам, да?

Она слабо улыбается и отводит взгляд. Я посмеиваюсь себе под нос.

– Думаю, мне лучше побыть одному какое-то время. Я не тороплюсь прыгать в следующие отношения.

– Правда?

– Ага, я…

– Эй, Луиджи! Сделай мне картофельный салат. – Тео просовывает голову через заднюю дверь, играя бровями. – Но сначала познакомься с моей подружкой. И моим напарником Кипом.

Приятно видеть Тео.

Он переехал через несколько месяцев после того, как получил должность в полицейском управлении Герни. Он очень много работает, поэтому нечастые семейные посиделки, семейные обеды или операции «Спасти Джун» – единственное время, когда я его вижу.

Я направляюсь в сторону патио – Джун следует прямиком за мной. Там полно гостей, большинство из них – друзья Бейли, но есть и две одноклассницы Джун, зависающие на батуте: Селеста и девочка с черными, как вороново крыло, волосами, которую я не знаю.

Тео закинул ноги на плетеную оттоманку, у него на коленях приютился Йоши, солнцезащитные очки скрывают серо-голубые глаза. По обе стороны от него – незнакомые мне лица: слева – мужчина со светло-каштановыми волосами, немного темнее, чем у Тео, но подстриженными в похожем стиле милитари. Он поднимает банку пива в знак приветствия, у него впалые щеки и квадратная челюсть.

– Привет, я Кип. Приятно познакомиться.

– Брант, – представляюсь я, пожимая протянутую руку.

Тео указывает вправо, где сидит высокая длинноногая блондинка. У нее осветленные вьющиеся волосы длиной до плеч, загорелая кожа и изумрудные приветливые глаза.

– Красотка – это Вероника. Мы съехались на прошлой неделе.

– Вау, это круто. – Я пожимаю ей руку. Кажется, у Тео все наладилось, и я не могу нарадоваться за него. Теперь у него есть достойная должность офицера полиции, новые коллеги и новая девушка, которая, я надеюсь, будет в разы стабильнее Моники. Возвращая внимание к Тео, я извиняюсь, обещаю позже приготовить картофельный салат, а затем отлучаюсь, чтобы принять душ. – Скоро вернусь. Приятно было познакомиться, ребята.

Они провожают меня улыбками, а когда я поворачиваю в дом, то понимаю, что Джун исчезла вместе с Селестой и таинственной подругой. Они, должно быть, обсуждают свои девчачьи секретики в доме.

Поздоровавшись с Самантой и Эндрю, я захожу в дом и поднимаюсь в ванную комнату, чтобы освежиться.

– Ты не можешь скрывать это от нас, Джун. Ты просто не можешь. Это противоречит всем кодексам лучших подруг в книге правил.

Дверь в комнату Джун приоткрыта, до меня доносится голос Селесты, распаляющий мое любопытство.

Не подслушивай, Брант. Иди куда шел. Оставь это.

И я собираюсь поступить, как мне велит благородный внутренний голос, но тут Джун отвечает.

– Так неловко говорить об этом… – Она вздыхает, затем нервно хихикает. – Ладно, ладно… было… хорошо.

Я замер как вкопанный.

– Хорошо? Насколько хорошо?

– Думаю, очень хорошо.

– Да? А ты… ты знала?

Темноволосая девушка вклинилась в разговор:

– Нам нужны подробности, Джун. Пикантные, скандальные подробности.

– Я не думаю, что я… ну, ты знаешь, – говорит Джун со зловещей интонацией. – Но он сделал.

– Мама посадила тебя на таблетки?

– Да.

Вот дерьмо.

Нет.

Боже, нет.

Внутри все сжимается, сердце заныло от болезненного чувства, которого я никогда раньше не испытывал. Я чувствую себя вымученным, хотя даже не двигаюсь. Я чувствую удушье, хотя учащенно и судорожно вдыхаю.

У меня такое ощущение, словно я умираю, хотя сердце стучит так сильно, словно вот-вот взорвется.

– Было больно? – спрашивает Селеста.

Иди, Брант. Хватит подслушивать. Убирайся, блин, отсюда.

Джун пролепетала:

– Не очень.

– Подруга, мне было так больно в первый раз, что я даже плакала. Очень неловко.

Мне больно.

Мне больно от этого.

И я не знаю почему.

Тлен скользит по моим венам, отравляя кровь гнилью.

Почему так больно? Почему, черт возьми, мне так больно?

Джун слегка смеется, ее голос дрожит, когда она заканчивает:

– Мой первый раз прошел хорошо. Думаю, мне повезло.

– Держу пари, ты не можешь дождаться, чтобы сделать это снова, да?

– Определенно.

Я заставляю свои жалкие, бесполезные ноги двигаться. Захлебнувшись желчью, я, спотыкаясь, иду к ванной и, заходя внутрь, останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Лишь после этого я включаю воду до обжигающей температуры.

Мне нужно выжечь это чувство. Спалить его на моей коже, а затем содрать каждый пораженный участок.

Раздевшись, я ступаю в ванну, упираюсь обеими руками в кафельную стену и стою под обжигающей водой, пока кожа не становится пунцовой. Я думаю о Джун, такой невинной и доброй, спутавшейся с каким-то тупым мальчишкой, которому наплевать на ее сердце, которому нужно лишь ее тело – только ради хвастовства и новой зарубки на поясе.

Она слишком молодая. Слишком милая, слишком идеальная.

Слишком рано.

Черт побери.

Я не должен так сильно переживать из-за этого.

Это было неизбежно. Я не могу защитить ее от секса. Я не могу защитить ее от буйства гормонов или похотливых парней. Я не могу оградить ее от знакомства с неприятными и уродливыми сторонами жизни. Например, одной из которых может стать ситуация, когда она прольет сотни слез, потому что однажды проснется в одной постели с парнем и вдруг поймет, что он не собирался дарить ей весь мир.

И я думаю…

Я думаю, именно поэтому мне так больно.

* * *

Я никогда не расспрашивал Джун о том, что услышал в тот день.

Вместо этого я позволил произошедшему пожирать меня изнутри, словно серная кислота разъедает мне кожу и грызет мои кости. Это было похоже на болезнь. Рак, разлагающий меня изнутри.

Но я не позволил ей узнать о своих чувствах.

Я не мог позволить ей это увидеть.

Я не ругал ее, не требовал его имя, не просил показать фотографию, чтобы четко представить себе сукина сына, который забрал что-то столь ценное у девушки, которую я так берег.

Она так ничего и не узнала.

И теперь мне известна истинная причина, почему это было так чертовски больно: болезненную, глубинную причину, которая изменила ход всей моей жизни.

Да… Теперь я знаю.

Но тогда все было иначе, и я был рад этому.

Это было к лучшему.

Потому что в тот момент, когда год спустя я все осознал, то пожалел об этом.