Пьесы - Николай Гуриевич Кулиш

новое. Что именно — я не знаю, но эта музыка, наверное, про юношу в степи, который мчится на коне, ищет страну вечной любви. Там, где-то, у голубых окон, одинокая девушка: левую бровь чуточку изламывает, когда улыбается, глаза голубые. Скажите, ветры, или вы, звезды, выйдет ли девушка ему навстречу, откроет ли двери, прекраснейшие врата в страну вечной любви? (Сквозь слезы и смех.) А ну угадай, Лука!..

Л у к а. На то у девушек и ворота, чтобы их открывать.

Я. Да нет! Пошлю вот я это письмо или нет?

Л у к а. Как и сто тридцать предыдущих.

Я (тогда торжественно, категорически). Сегодня же! Сам отнесу.

Л у к а. Сегодня нужно отнести литературу. И ты должен помочь. Идем!

Я. Завтра отнесем!

Л у к а. Ты хочешь дело социальной революции отложить до завтра?

Я. Ничего подобного! Но знай, Лука: над миром полощется в крови знамя борьбы. Для чего? — Чтобы завтра заколыхалось над нами знамя свободного труда. Но только тогда, когда над миром будет реять знамя вечной любви…

Л у к а. К черту твою вечную любовь! Сегодня на собрании в цеху петроградский товарищ знаешь что сказал? Мы должны, говорит, пустить поезд революции полным ходом к социализму. А ты его хочешь остановить на станции… (Передразнивая.) Вечная любовь! (Уходит.)

Я (с досадой и обидой вслед ему). Только тогда, когда Петраркой станет избивающий сегодня жену, наступит мировая социальная весна! А ты ее к черту. Целую проблему!

7

Я иду почти вслед за Лукой. Несу письмо. Да. При другой ситуации я бы его разорвал, как разорвал сто тридцать предыдущих. Но теперь я вынужден его отнести. И я несу. По лестнице вниз, где живет она. Но как его передать? Иду дальше вниз. Вижу, как из подвала выходит пожилой  р а б о ч и й, нагруженный тюками литературы. За ним  Л у к а. Н а с т я  сует ему кусок пасхи, крашеные яйца.

Н а с т я (шепчет). Нате! В дорогу.

Л у к а. Ну вот еще… Брать, товарищ Гамарь? Религию?

Г а м а р ь (сердито). Бери. Все равно сожрем!

Чтобы не встретиться с Лукой, я поворачиваю наверх. У дверей Пероцкого слышу — звонят куранты. Потом электрический звонок.

Г о л о с  П е р о ц к о г о (экономке). Телеграмма от Андрэ с фронта: «Получил отпуск. Приеду первого, номером шестым». Через полчаса он будет здесь. Ванну и постель, Аннет. А мне, пожалуйста, сегодняшние расходы.

Аннет подает ему счета.

Не обижайтесь, Аннет. Я вам верил и продолжаю верить, но, когда идет революция, надо ежеминутно писать счета. (Целует ее руку выше локтя.) Спасибо, Аннет! (Читает.) «За три замка для дверей одиннадцать рублей семьдесят три копейки». А за разбитую русскую корону, Аннет? Запишите! На счет революционерам. И за забастовку на моей мельнице — рабочим. «За бром». Кому? Нам или им? Не смейте покупать! Где пахнет бромом, там скоро завоняют трупы. Не смейте!.. Приходы.

Аннет подает.

От Ступай-Степаненко за квартиру десять рублей пятьдесят копеек. И все? А за мансарду? За подвал? Выселить! Я не боюсь их революции. Одного только боюсь — чтобы не разрушили фундамента, на котором стояла Россия, — единства и неделимости ее. А не разрушит этого Ступай-Степаненко — Россия выстоит и перестоит какую угодно революцию. Россия! Земля русская! Русь! Где это так прекрасно играют? Аннет, дорогая! Достаньте из гардероба мой мундир. Я пойду в церковь, Аннет! Помните пасхальную заутреню тысяча девятьсот тринадцатого года, Аннет, березку за окном и зарю? Тогда Россия пахла, Аннет, а теперь… Смир-но!.. Это я на свои мысли, Аннет. Какой хаос! Сократите расходы, Аннет… Церемониальным маршем! Мои мысли… Повзводно!

Тихо. Верно, ушел, потому что слышу другой голос. Сына Пероцкого.

Ж о р ж. Аннет, дорогая! Ну?

А н н е т. Жорж! Папа приказал сократить расходы.

Ж о р ж. Я отдам! Слово будущего офицера — отдам!

А н н е т. Жорж, поймите — денег нет.

Ж о р ж. Честное слово, отдам! Знайте: через месяц — два нас, старший класс кадетов, произведут в прапорщики. Ух, пойду я на войну! На большевиков! Стукну, стукну каблучками, звякну шпорами и саблей, в зеркало взгляну, а там (зафантазировал) — молоденький офицерик, в погончиках блестящих, черные усики…

А н н е т. Мой мальчик — поэт!..

Ж о р ж. Мальчик! (Умышленно грубо, но все же наивно.) Молоденький офицерик, ух красавица!

А н н е т (вылупила глаза, побледнела даже). Жорж!

Ж о р ж. Entre nous soit dit![1] Вы, Аннет, как богоматерь, будете страдать, снаряжая вашего мальчика на войну. Расстегнете мне китель, наденете золотой образок и заплачете, как когда-то покойная мамочка.

Аннет явно тронута. Открывает ридикюль.

За окном будет вечер, как чернец печальный, и заря-лампадка. Папа позовет. Сняв с носа очки, он скажет: «Ну, Жорж, будь царю верным слугой…» — и больше ни слова.

Аннет явно вынимает ассигнацию.

На вокзал на рысаке. Вы со мной, а папа сзади. Я войду в салон-вагон и увижу там незнакомку, молодую, прекрасную, ну как вы, Аннет. (Целует.) Локти круглы и белы, грудь как у вас, Аннет. Будет ночь, будет дорога, и слова, и приключения! (Бурно целует ее.)

А н н е т (явный ужас и удовольствие). Жорж! Я папу позову!

Ж о р ж (отдышавшись). Тяжко вздохнет паровоз в ту сторону, где война. Свистнет. На войну-войну-ну-ну-у… Император — Россия — ура! Я поехал на войну!

8

Вихрем пробегает мимо меня. К Зинке. Стучит.

З и н к а. Кто?

Ж о р ж. Это я. Можно к тебе?

З и н к а (выглянув). К «тебе»?

Ж о р ж. К вам.

З и н к а. Зачем?

Ж о р ж. Я пришел… Ну разве ты… разве вы не знаете?

З и н к а. Маму ищешь или, может, заблудился?

Ж о р ж. Я пришел… Папа меня прислал. Получить деньги! Да! Те, что за квартиру нам. Папа сказал — выселит тебя, если не заплатишь сегодня.

З и н к а (пересилила себя). Ну что ж… Заходи, хозяин!

9

Почти на цыпочках подхожу к заповедным дверям. Останавливаюсь. Первая волна светлого allegro molto e con brio спадает. Она играет дальше — светлое раздумье мятежного духа, вечную песнь любви. Вдруг перестает.

О н а. А-а, мой таток, ощипанные усы, седой хохолок…

О т е ц (торжественно читает). «Учителя чистописания и рисования, украинца запорожской крови, Ивана Степановича Ступай-Степаненко ле-то-пись».

О н а (шутливо). Ой!

О т е ц. А вот да! «Марта седьмого, года на Украине тысяча девятьсот семнадцатого. Месяц тому назад ночью не спалось — думалось: ночь так велика, как Россия, а Россия как ночь — не видно и не слышно нашей Украины. А теперь читаю воззвание нашей Центральной рады: народ украинский, народ крестьян, рабочих, трудящегося люда… Месяц прошел, а какая перемена! Благословляю революцию!»

О н а. И я. (В тон.) Благословляю!

О т е ц. «Марта двадцать седьмого. Читал, что в воскресенье в Киеве собралось великое украинское вече. Сотни, тысячи, десятки тысяч украинцев клялись именем Шевченко не покладать рук, пока не будет возрождена наша свободная Украина. Клянусь и