«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

Нет, она не бежит от спора, в который ввязалась с женским безоглядным безрассудством! Она придет к начальству и выложит все, что продумала, увидела, поняла. Конечно, проект Барышева следует похоронить, подождать результатов разведки Колыванова… Ее, наверно, будут ставить в пример, говорить: «А, это та, что прошла через парму? Молодец женщина!» — и у нее будут поклонники, ведь теперь она свободна! Свободна совсем, свободна от опеки Барышева, от уз замужества…

Почему-то подумалось о характерах людей. Вот Колыванов и Барышев… Они как будто стоят на разных полюсах, им никогда не понять друг друга. И притягиваются к ним разные люди. Возле Колыванова — искатели, борцы за справедливость, за правду, а возле Барышева… И вдруг поняла, что к Барышеву тянутся дельцы, ловкачи, ленивцы. Так кто же она сама, если возвращается к тем людям, которые окружают Барышева?

Эта мысль показалась такой горькой, что по исхудалым, обветренным щекам Баженовой покатились скупые слезинки. Впрочем, Екатерина Андреевна тут же смахнула их и жестким, «командирским», как определил старик, голосом сказала:

— Пора идти, Семен! Долго ты там будешь возиться?

Как будто и не она только что стояла, опустив руки, слабая, побежденная, изгнанная. Старик усмехнулся про себя, сунул топор за пояс, вскинул поудобнее мешок и зашагал впереди, чтобы женщина могла выплакаться, коли уж слезы набегают на глаза.

Екатерина Андреевна, еще раз оглянувшись с пригорка, увидела далеко вдали две маленькие фигурки выходящих на поляну людей, и у нее сразу заломило в висках.

А Чеботарев и Колыванов шли быстрее обычного. Может быть потому, что были сердиты. Чеботарев злился на начальника, а на что и на кого злился начальник, ему было все равно.

Они разговаривали только по делу: где лучше поставить знак для Иванцова, как правильнее перекинуть кривую, чтобы избежать высокой насыпи… Оба словно бы и не вспоминали об ушедших.

Но в действительности мысли их обращались к Екатерине Андреевне и Лундину. Чеботарев вспоминал каждое слово Баженовой и понимал теперь, как несправедлив был Борис Петрович к своей жене, клял себя за то, что не вступился за нее, пусть бы пришлось крепко поссориться с начальником. Иногда он ворчал:

— Подумаешь, есть нечего! А если есть нечего, так вчетвером-то еще легче! Лундин бы что-нибудь придумал…

Но слова эти он произносил очень тихо — все равно ничего уже не поделаешь! Свое мнение он выскажет когда-нибудь потом, когда они выберутся из пармы…

Около двух часов дня, когда они исследовали увалистую террасу, Чеботарев вдруг увидел дым. Колыванов решил в этом месте вывести трассу на подъем, и оба разведчика находились на самой высокой точке террасы. Дым появился неожиданно среди невысокого кустарника, как будто там только что разожгли костер. На фоне бледного неба этот дымок казался сигналом приветствия.

Чеботарев остановился так внезапно, словно споткнулся.

Колыванов тоже вгляделся в даль.

— Дым… — тихо сказал Чеботарев. — Напрасно мы Екатерину Андреевну назад отправили…

— Почему напрасно? — спросил Колыванов.

— Да ведь люди там! — с ударением сказал Чеботарев.

— Ну и что же?

— Помогут! Как на Дикой… — уверенно ответил Чеботарев.

Колыванов помолчал, измеряя глазом расстояние до дыма.

— Километра три, — сказал он наконец. — Если идти туда, трассу придется оставить. А мы могли бы сегодня сделать еще километров восемь.

Чеботарев вдруг почувствовал глухое раздражение.

— Да ведь там, может, охотничье зимовье! — настойчиво сказал он. — Если у них, скажем, нет печеного хлеба, так можно хоть мукой или сухарями разжиться…

— Охотники сюда не заходят, — сухо пояснил Колыванов. — Скорее всего это хищники, золотнишники. А у них не очень разживешься!

И тут Чеботарев, душа которого требовала дружеского разговора, шутки, компанейской ночевки у людного огня, сердито сказал:

— Совсем вы очерствели душой, Борис Петрович! Не мудрено, что ни простить, ни понять никого не можете!

Колыванов вздрогнул, но не ответил. Выдернув из-за пояса топор, он с такой силой ударил по лесине, оставляя метку, что сколол щепу чуть не вполдерева.

Он засек румб направления на дальний дымок, поправил мешок на плечах:

— Пошли!

Чеботарев зашагал за ним, но почему-то уже не испытывал никакого удовольствия от того, что будет ночевать у чужого огня.

Путь оказался долгим и утомительным. Они спускались все ниже в долину, и все гуще становился нежилой, неохотничий лес — урманная заросль ольхи, ветлы, мелкого пихтарника. Устав молчать, Чеботарев спросил:

— А почему вы считаете, Борис Петрович, что золотнишники нам не помогут?

Это был призыв к примирению, просьба о прощении. Колыванов оглянулся, хмуро улыбнулся, сказал:

— Мало тебя жизнь трепала, Василий! Отнюдь не все люди — твои друзья!

С этим Чеботарев согласиться не мог. Обрадованный тем, что Колыванов как будто забыл его злые слова, он принялся разубеждать инженера:

— Нет теперь человека, которому наше дело было бы безразлично. Стоит сказать, что будущую трассу разведываем, каждый с охотой поможет. Времена не те, и люди теперь стали другие!

Колыванов опять оглянулся, спросил:

— Откуда же Барышевы берутся?

— Ну, вы скажете… — забормотал сбитый с толку Чеботарев.

Колыванов сухо пояснил:

— Если там золотнишники, им благотворительностью заниматься не с руки. Люди идут в тайгу тайком, все припасы несут на себе. У них одна забота: поработать неделю-другую. А тут придут чужие люди, объедят и уйдут… Да золотнишник скорее умрет, чем допустит постороннего человека к своему тайнику.

— Ну, если так, — сказал Чеботарев, похлопав по прикладу ружья, — мы здесь сами представители закона!

— Ты и в самом деле не вздумай угрожать! — рассердился Колыванов. — Золотнишнику легче тебя выследить и пустить пулю в затылок…

Тут они снова увидели дымок. Он оказался почти рядом, на берегу речки, что петляла по дну лога.

Весь берег речки был покрыт ямами, похожими на медвежьи копанки. От каждой ямы к речке шла тропа, по которой золотнишник носил породу для промывки. Вдруг Чеботарев тронул Колыванова за руку, шепнув:

— Знакомый…

Он увидел золотнишника, работавшего на речке. Высокий, худой человек, с длинной шеей, на которой торчала маленькая, похожая на змеиную головка, возился возле вашгерда, сбитого из расколотых пополам лесин, снимал добычу. Он только что достал со дна ящика рогожку, на которой оседало золото при промывке, и готовился перенести ее к огню. Чеботарев сделал шаг из кустов и негромко сказал: