«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

— Вам, товарищ Баженова, придется помолчать, — спокойно сказал Чеботарев. — Командир здесь теперь я. Если мы понесем Семена на руках, ему хуже будет.

— Я останусь с ним! — гневно сказала Баженова. — Нельзя больного человека оставлять одного!

— Это ничего, — миролюбиво ответил Чеботарев. — Я однажды у немцев в тылу лежал один восемь дней, пока меня товарищи выручили. А тут разве что волки набредут, так Семен отстреляется. Если же вас оставлю, и вы заголодаете и нам с Борисом Петровичем труднее будет трассу пройти…Так что вам придется идти со мной.

— Да вы человек или камень? — яростно крикнула Баженова. — Вы понимаете, что говорите? А если Лундин умрет? Мало ли какое несчастье может с ним случиться?

— От перелома ноги не умирают, — хладнокровно ответил Чеботарев. — У меня было легкое пробито, я и то не умер. И огня зажигать мне не полагалось. А тут все есть, вода, пища, огонь, чего же не полежать? Скорее поправится!

Охотник смотрел на Чеботарева, с такой легкостью распоряжавшегося его судьбой, широко открытыми глазами. И Баженова вдруг поняла, что он полностью одобряет решение Чеботарева. Охотник улыбался своей доброй улыбкой, хотя видно было, что он очень страдает от боли. Екатерина Андреевна встала перед ним на колени, чтобы поправить повязку. Лундин усмехнулся и сказал:

— Придется вам идти, Екатерина Андреевна. Паренек-то все правильно сказал. Ишь какой дельный! Недаром его товарищ Колыванов с края света к себе позвал. Видать, военные люди крепче нас, гражданских…

— Камень, камень, а не человек! — с гневом сказала Баженова.

— Ругаться будем потом, — ответил Чеботарев, стаскивая в кучу хворост, сушняк, бревна-топляки, преграждавшие течение маленькой горной речки. — Тут и полежишь, Семен. — Он разжег огонь, приподнял охотника и помог ему перебраться к самому берегу, чтобы удобно было брать воду.

— Дрова береги, еды тоже маловато, а взять больше негде. Ну да ты не маленький, сам понимаешь, когда можно полным ртом жевать, а когда вползуба.

Баженова не представляла себе, как может Лундин так спокойно и даже любовно поглядывать на Чеботарева, который безжалостно оставлял его на произвол судьбы в полном одиночестве. А Чеботарев между тем развязал мешки и начал делить продовольствие. Лундин попытался протестовать, когда увидел, что ему оставляют почти все запасы, но Чеботарев хмуро сказал:

— А вдруг и не десять дней лежать, а все пятнадцать?

— Оставьте эти разговоры! — вскрикнула Баженова.

— Все надо предусмотреть, — ответил Чеботарев. — Здесь не на войне, а дело почти такое же выходит. Был бы Иванцов солдатом, я бы знал, он будет здесь точно в срок. А если он по-вашему действовать станет, того пожалеет, того испугается, тогда как?

Баженова замолчала, стараясь не глядеть на охотника. Она была виновата в том, что он со сломанной ногой остается один. Чеботарев развернул плащ-палатку, укрепил ее на колышках так, чтобы охотник мог заползти под нее. Лундин опять запротестовал, но Чеботарев сказал:

— И не думай. Конечно, плохо, что Екатерине Андреевне придется спать без палатки, да мы пока здоровы…

Это коротенькое «пока» напомнило Баженовой, что впереди еще более трудные дни, чем те, которые они уже прожили. Они пока еще здоровы, а что будет с ними дальше? Что будет с нею? С Колывановым? С Чеботаревым? И вдруг ей представилось, что только большая мудрость, приобретенная в годы войны, помогла Чеботареву так просто разрешить все вопросы после несчастья с Лундиным. Больше она не могла ни возражать, ни спорить.

К вечеру они выбрались из ущелья уже на другой стороне перевала. Местность здесь была пустыннее, на ней ничего не росло, кроме каких-то маленьких деревцев с сухими ветвями. У подножия скал горел огонь. Они устремились к костру с такой радостью, будто он обещал им утешение во всех бедах.

Колыванов поднялся навстречу, широким жестом обвел простирающуюся впереди пустыню и сказал:

— Согра!

Потом, посмотрев на взволнованное лицо Баженовой, нарочито равнодушное Чеботарева, спросил:

— Что случилось? Где Лундин?

И еще раз Баженова испытала горькое чувство, слушая, как Чеботарев ровным тоном рапорта рассказывал Колыванову о случившемся с Лундиным несчастье, как Колыванов деловито выяснял, сколько оставлено охотнику припасов, как спокойно в заключение сказал: «Хорошо!» — как будто так и надо было оставить человека в горах и больше не думать о нем…

Ей хотелось все это высказать Колыванову, но он отдал ей свою плащ-палатку и приказал ложиться спать. Она лежала возле костра, на самом удобном месте, куда не тянуло дымом, и глядела на Колыванова, смотревшего в огонь. Он как бы видел в игре пламени нечто такое, что было недоступно ей. Чеботарев, будто успокоенный тем, что переложил ответственность за Лундина на чужие плечи, тихо посапывал носом. Он спал так спокойно, как спят дети, рассказав о своих проделках старшим и получив прощение. Заметив, что Екатерина Андреевна смотрит на него, Колыванов отвернулся, коротко сказав:

— Спите! Завтра будет тяжелый день…

Засыпая и снова просыпаясь от тупого ощущения голода, Екатерина Андреевна видела склонившегося над тетрадью Колыванова. Иногда он приподнимался, чтобы подбросить дров в костер, и снова усаживался с тетрадью на коленях, отмахиваясь от едкого дыма.

И она неожиданно успокоилась, оценив наконец всю мужественную силу этого человека. И голод как будто утих, и страх больше не приходил, и сама смерть, должно быть, отступила.

15

Старик Лундин, задумчиво разгребавший угольки своего одинокого костра, вдруг насторожился и мгновенно прилег за упавшую сухостойную сосну, возле которой разбил для него лагерь Чеботарев.

Так, затаившись, защищенный сваленным в кучу топливом, он долго лежал, прислушиваясь к тревожной тишине леса. Но хруст валежника, настороживший охотника, больше не повторялся. Только ручей, бежавший по каменистому ложу, доброжелательно пел ему свою звонкую песню. Но безошибочное чутье говорило ему, что вон там, в зарослях вереска, стоит человек и тоже настороженно всматривается в огонь костра, чтобы определить, сколько возле костра народу, кто разжег огонь. Даже запах этого человека слышал охотник, запах пота, грязной одежды, дыма и табака…

Наконец старик усмехнулся чему-то и негромко сказал в темноту:

— Ладно уж, иди, Леонов, к огоньку, чего таишься, один я тут.

Хрустнули сучья, и человек приблизился к пляшущему пламени костра. Шел он, вытянув шею, вертя маленькой головкой во все стороны, словно все еще боялся, что его ждет засада. Подошел, приставил ружье к ноге, мгновенно обшарил взглядом весь немудреный лагерь старика, с усмешкой сказал: